Гневное море
Оглавление
Несколько вступительных слов
Я пишу это поздним вечером, на исхлестанном дождем одесском рейде. Дождь прошел, море утихло, но вокруг, словно белая ночь, опустился туман.
В иллюминатор мне виден близкий огонь маяка. Его багровая тень ложится на переборку каюты и медленно гаснет, чтобы вскоре разгореться вновь.
Когда туман опадает, становятся видны сонно помаргивающие на берегу редкие огни. Город спит, и тихий шум моря кажется мне его ровным дыханием.
Закончив погрузку, мы выходим на рейд и становимся на якорь. Где-то гудят невидимые нам суда. Им отвечает маяк, посылая во мглу беспокойный звук своей сирены и, словно руку помощи, протягивая в ночь свой воспаленный свет.
В трюмах у нас груз на Кампучию — станки, медикаменты. На палубе трактора.
Обычный будничный рейс.
Не первый раз идем мы в те края. Ведь рядом Вьетнам, знакомый путь в Хайфон.
Я вспомнил пылающий Хайфон, увидев в передачах телевидения разрушенный Бейрут. Те же американские «фантомы», только с израильскими опознавательными знаками на крыльях, те же зловещие вспышки ракет, те же отчаяние и скорбь, слезы женщин и детей.
Работая в 1970 году старшим механиком пассажирского теплохода «Украина», совершавшего регулярные рейсы по Ближневосточной линии, я довольно часто заходил в Бейрут. Хорошо помню его живописную набережную с высокими пальмами, белокаменные дома, уютный порт. Я был в Бейруте в октябре 1973 года, уже на сухогрузном судне, когда рядом, в сирийском порту Тартус, израильские пираты потопили советский теплоход «Илья Мечников». Узнав об этом, бейрутские докеры, оставив работу, собирались на палубах судов, требуя сурового наказания преступников, на причалах в знак солидарности с митингующими докерами собирались шоферы грузовиков, а на улицах города к нам подходили незнакомые люди и сочувственно пожимали руки.
И вот летом 1982-го во время крупномасштабной агрессии Тель-Авива в Ливан израильская военщина методически разрушала Бейрут.
Я много плавал, много видел.
Я видел, как американцы вели войну в Корее в 1950 году, видел в 1956-м тройственную агрессию Англии, Франции и Израиля против Египта, а в начале шестидесятых — американскую блокаду Кубы; в Адене в середине шестидесятых видел, как озлобленные своим вынужденным уходом из этой колонии английские «томми» стреляли в арабских патриотов.
Бывал в сражающемся Вьетнаме...
Помню, когда я пришел на работу в Черноморское пароходство, Одесса еще лежала в развалинах. И каждый камень этих развалин заставлял думать, надеяться, верить, что больше нигде, никогда не повторится подобное.
Но уже разгоралась «холодная война» и за океаном готовились устанавливать в мире свои порядки.
Поработав первое время в ремонте на старом, изношенном войной буксире, я затем побывал в одном заграничном рейсе и сразу услышал... об «угрозе Кремля». Случилось это в Порт-Саиде. Египет был тогда еще английской колонией, и возле здания управления Суэцким каналом стоял часовой — английский солдат.
В Египте меня поразила нищета. Люди, отработав в трюмах ночную смену, ложились спать тут же, в порту, постелив на землю старые газеты. За воротами порта женщины, держа на руках рахитичных детей, просили подаяния. А в городе снова — протянутые руки, отчаявшиеся глаза...
Нас ошвартовали неподалеку от американского военного корабля. Американские матросы, собираясь на корме, приветливо махали нам своими белыми шапочками: прошло еще очень мало времени с тех пор, когда они были нашими союзниками по антигитлеровской коалиции. Но вот морской агент принес капитану английские газеты, и капитан, собрав нас в столовой команды, прочитал дико звучавшую для нас фразу: «Угроза Кремля». Кому? Оказалось — «свободному миру».
Вечером к нам в гости пришли американские офицеры и начали задавать не менее нелепые вопросы: «Почему русские собираются напасть на Турцию?» или «Почему Москва претендует на Грецию?» Так раскручивался маховик антисоветской пропагандистской Машины. А уже несколько лет спустя в дальневосточных водах я увидел летевшие высоко над нами в сторону Кореи американские бомбардировщики и на горизонте американские военные корабли...
Вернувшись из первого плавания, я встретил своего школьного друга Витю Гаврилюка. Он тоже пошел плавать и на теплоходе «Ворошилов» успел сходить в Марсель. «Ворошилов» доставил в этот французский порт груз пшеницы. Известно, что в первые послевоенные годы советские люди сами жили нелегко, в стране еще была карточная система, но было решено послать хлеб голодным французским детям.
— Ты бы видел, как плакали от радости собравшиеся у нашего трапа женщины, когда, открыв трюмы, мы начали выгрузку,— рассказывал Виктор.— На каждом шагу нам старались пожать руку, оказывали внимание. Но потом с возмущением стали показывать парижские газеты. В них было написано: «Бойтесь советского присутствия, Москва хочет оккупировать Францию!»
С тех пор прошло много лет, и снова мы слышим: «угроза Кремля», «советское присутствие», против коммунизма объявлен — ни мало ни много — «крестовый поход».
Что ж, если мирные инициативы Советского Союза угрожают спокойствию американских монополистов, наживающих на гонке вооружений миллиардные барыши, то «угроза Кремля» остается на их нечистой совести и на их ответственности. Но и что касается «советского присутствия», которым буржуазная пропаганда пугает обывателей «свободного мира», то мы, моряки, можем подтвердить: обвинение это насквозь фальшиво.
Да, советские люди работают за рубежом. Их можно встретить в Алжире и Эфиопии, Индии и Шри Ланка, в Танзании и Анголе, Ливии и Йемене, на Кубе, во Вьетнаме, в Кампучии и еще во многих других странах. Это учителя, врачи, нефтяники, строители, геологи, сталевары, портовики, лоцманы. Верные интернациональному долгу, они своими знаниями, опытом, сердцем помогают народам развивающихся стран строить новую жизнь.
О работе, например, наших лоцманов в Мозамбике газета «Правда» в номере от 28 июня 1982 года писала: «Мозамбик не забыл подвига советских лоцманов в ноябре прошлого года. Это они обеспечили нормальную деятельность порта, проводя суда в необычайно сложных условиях в те дни, когда диверсанты взорвали световые указатели, обозначающие фарватер, по каналу, который соединяет порт с океаном».
Кому же угрожает это советское присутствие?
Наших лоцманов хорошо помнят в Адене. Уходя из Южного Йемена, английские колонизаторы не оставили ни одной карты с обозначением фарватера в скалистом проходе из Аденского залива в порт. И советские лоцманы, приглашенные правительством Народной Республики Южного Йемена (с 30 ноября 1970 года — Народная Демократическая Республика Йемен) работать в Аденском порту, промерив фарватер, сами составили такие карты.
Помнят наших лоцманов и на Суэцком канале.
В 1956 году, когда та же Англия, после национализации президентом Г.А.Насером Суэцкого канала, отозвала своих специалистов, надеясь тем самым парализовать работу этого важнейшего международного водного пути, именно советские моряки обеспечили бесперебойное движение судов по каналу.
В Порт-Саиде и в Суэце до сих пор с глубоким уважением вспоминают советских лоцманов, которые в тяжелый для египетского народа час, не боясь провокаций империалистических агентов, откликнулись на просьбу президента Насера и, сразу же прибыв в Египет, взяли на себя проводку по каналу судов.
А сколько теплых слов можно услышать в портах Кубы о капитане Герое Социалистического Труда Киме Никифоровиче Голубенко, который, командуя в начале шестидесятых годов турбоходом «Юрий Гагарин», как и другие наши моряки, несмотря на американскую блокаду Кубы регулярно доставлял грузы на остров Свободы.
А как чтят во Вьетнаме память о боцмане теплохода «Александр Грин» Валентине Хуторском, ценой собственной жизни предотвратившем пожар судна и взрыв опасного груза в порту Хайфон!..
Но вот что касается американского присутствия на многочисленных военных базах за рубежами Соединенных Штатов, на морских дорогах мира, то оно действительно внушает серьезную тревогу народам. Мы постоянно встречаемся с армадами военных кораблей США, проводящих маневры то в районе Персидского залива, то в Карибском море, то вблизи наших северных или дальневосточных берегов.
Да и без маневров мы нередко сталкиваемся с провокационными действиями американских военно-морских сил, постоянно встречаясь с военными кораблями США в Средиземном и Красном морях, в Индийском океане, на Дальнем Востоке, у берегов КНДР и Японии. Такое присутствие и бесцеремонное поведение многочисленного американского военного флота в Мировом океане создает постоянную угрозу миру, угрозу международному торговому судоходству и не раз приводило к авариям. Как это случилось, например, осенью 1980 года в Южно-Китайском море, когда атомная подводная лодка ВМФ США, столкнувшись с японским торговым судном, потопила его и даже не попыталась спасти экипаж...
В последнее время Вашингтон все более активно проводит пресловутую «политику канонерок», причем роль ударного кулака здесь отводится американскому военно-морскому флоту. Вспомним хотя бы события 1983 года: корабли ВМФ США участвуют в блокаде Никарагуа, вооруженной интервенции на Гренаду, начинают варварские обстрелы территории Ливана... Крайне опасным проявлением такой политики разбоя и пиратства стали действия, направленные против судов разных стран, совершающих коммерческие рейсы в Никарагуа или вблизи ее побережья. В обширных морских районах, прилегающих к Никарагуа, в ее территориальных водах и даже портах контр-революционные банды начали устанавливать мины, на которых подорвалось несколько иностранных судов, стали совершать разбойные нападения на торговые суда, следующие в никарагуанские порты.
Характер и масштабы этих преступных операций свидетельствуют, что они осуществляются при непосредственном участии ведомств и лиц, находящихся под контролем правительства США, которое тем самым прямо нарушает один из основополагающих принципов международного права — права свободы мореплавания.
20 марта 1984 года при подходе к никарагуанскому порту Сандино подорвался на мине советский танкер «Луганск» Новороссийского пароходства. Рассказывает капитан танкера А. И. Азов:
«Ничто не предвещало опасности, когда «Луганск» вошел в акваторию порта Сандино и, приняв на борт лоцмана и никарагуанских таможенников, начал маневрировать для захода в порт. В 13. 50 по местному времени раздался сильный взрыв. Танкер несколько раз вздрогнул, а затем стал крениться на бок. Стало ясно, что «Луганск» днищем соприкоснулся с плавучей магнитной миной, установленной в том месте, где заходящие в порт Сандино суда совершают маневры. В результате преступной акции «Луганск» получил повреждения, несколько наших моряков были ранены. Нас спасло то, что взрыв произошел под сухим трюмом. Если бы это случилось вблизи танков с нефтью, то последствия взрыва были бы катастрофическими».
Ответственность за минирование никарагуанских портов взяла на себя одна из контрреволюционных группировок, обученная и оснащенная Центральным разведывательным управлением США. «Порты Сандино, Коринто и Блуфф, — подчеркивала тогда газета «Таймс»,— были заминированы специальной группой коммандос, которой командовал американец». ЦРУ требовало, чтобы контрреволюционеры активизировали операции по срыву поставок в Никарагуа нефти и других грузов.
Правительство Никарагуа заявило, что советские моряки, наряду с пострадавшими ранее моряками из Голландии и центральноамериканских стран, стали «жертвами безумной политики», которую проводит администрация США...
И не в результате ли обострения реакционными империалистическими кругами международной обстановки, усиления угроз Белого дома в адрес социалистических стран, в адрес национально-освободительного движения во многих буржуазных государствах Запада, в том числе в самих Соединенных Штатах, более активным стал неонацизм.
Мы не раз видели, как молодчики в нацистской форме собирались возле советских судов, горланили фашистские песни и обещали «расправиться с красными по обе стороны океана».
Такие сборища могли бы выглядеть жалким балаганным фарсом, если бы не взрывы мин на советских судах в американских портах — на пассажирском лайнере «Максим Горький», на контейнеровозе «Иван Шепетков», да и многие десятки других изощренных провокаций и диверсий.
Фашизм живуч. Раздавленный победоносной Советской Армией в 1945 году, он с помощью определенных империалистических кругов сохранил свои микробы и снова пытается набирать силу. Он захватил власть в Чили, убивает среди белого дня людей в Италии, Франции и Турции, показывает свой зловещий оскал в ЮАР и ФРГ, свирепствует на земле Сальвадора.
В Англии, в порту Ливерпуль, я видел в книжных магазинах выставленную в витринах неонацистскую литературу.
В Венеции я видел на стенах домов свастику.
Я был в Турции в середине семидесятых годов, когда штурмовики фашистской ПНД («партии националистического движения») устроили в стране настоящую вакханалию убийств. Каждый день газеты писали о застреленных и зарезанных рабочих, преподавателях, студентах. Есть факты, подтверждающие, что турецкие фашисты были вооружены американским оружием и действовали по прямой указке ЦРУ.
В турецком порту Искандерун, где мы грузили хлопок, я видел испуганные глаза грузчиков. Работая в трюмах советского судна, они не знали, удастся ли им, выйдя за ворота порта, живыми вернуться домой. В городе я видел испуганных женщин. Выходя из овощных лавчонок, они, тревожно озираясь, быстро скрывались за углом. Как объяснил нам от-правитель груза, женщины напуганы потому, что содержатель лавки мог оказаться «красным», а следовательно, не только он, но и его покупатели могли навлечь на себя гнев неонацистов.
«Люди, я любил вас, будьте бдительны!» Эти слова замечательного чешского журналиста-патриота Юлиуса Фучика, погибшего от рук гитлеровских палачей, тревожным набатом звучат и сегодня...
Я откладываю перо и подхожу к. иллюминатору. Туман разошелся, и ночная вода у борта пахнет влажной листвой. Тишина. Скоро в путь, за Босфор.
Я смотрю на продрогшие береговые огни и вспоминаю людей, с которыми за долгие годы плаваний довелось встречаться в разных странах, в разных портах. Кубинцев с их яростным лозунгом: «Родина или смерть!», вьетнамцев, отстоявших в тяжелой и длительной борьбе с американским империализмом свою свободу, честь и независимость.
Вспоминаю тех, с кем довелось плавать сразу после войны, моих старших товарищей, учивших меня морскому делу, воевавших в отрядах морской пехоты, защищавших и освобождавших Одессу, Севастополь, Новороссийск. Штурмовавших Берлин.
Вспоминаю друзей-сверстников, побывавших в чанкайшистском плену, переживших обстрелы и бомбежки Хайфона, блокаду Кубы, но всегда готовых уйти в новый — долгий и трудный рейс.
Вспоминаю беспокойные заголовки газет. Встревоженная память гонит сон, и я снова сажусь к столу...
«Домашнее плавание»...
Зимой 1947 года пароход, на котором я сделал свой первый заграничный рейс, перегнали на Балтику и я, как говорили, тогда моряки, «сел на бич».
Зима в том году была в Одессе суровой. Море замерзло до самого горизонта. Ветер гнал по застывшей бухте снежную пыль, сквозь которую тускло светило холодное солнце. Когда оно пряталось в тучи, у берегов мрачно сверкали глыбы обледенелых скал.
За маяком густо дымил ледокол «Торос», который окалывал фарватер.
С окончанием войны судов на Черном море осталось немного. Пароходы «Березина», «Курск», «Димитров», «Шахтер», теплоходы «Ворошилов», «Калинин», «Анатолий Серов» и несколько небольших однотипных суденышек «Пионер», «Тракторист», «Земляк», «Райкомвод». И еще стояли в ремонте пассажирские теплоходы «Крым» и «Львов».
Весь этот флот пережил тяжелые годы войны. Под непрерывными бомбежками фашистской авиации он вывозил из осажденной Одессы женщин, детей, стариков, забирал из яростно защищавшегося Севастополя раненых, участвовал в десантных операциях в Керчи и в Феодосии, доставлял фронту орудия, танки, войска, продовольствие, боеприпасы.
Мачты этих судов были покарежены, надстройки, как шрамы, имели вмятины, а на бортах, словно запекшиеся раны, краснели от сурика многочисленные заплаты.
Кое-как подремонтированный, флот этот плавал между портами Черного моря, изредка выходя за Босфор.
Были в пароходстве и суда, пришедшие с Дальнего Востока сразу после войны: «Вторая пятилетка», «Белоруссия», «Фридрих Энгельс», «Сухона», «Баку», а также суда, которые Советский Союз получил в счет репараций после окончания войны. Эти суда принимали в портах Западной Европы, перегоняя на Черное море уже под новыми названиями: «Генерал Черняховский», «Михаил Фрунзе», «Краснодар», «Адмирал Ушаков», «Чернигов». Ходили в то время они к берегам Америки и в Одессе появлялись редко.
Каждое утро я торопливо шел заснеженными улицами в отдел кадров пароходства. Помещался он тогда в конце Дерибасовской улицы, возле спуска в порт. В прокуренном, переполненном людьми коридоре было тепло и, как мне казалось, пахло морем.
Ведал делами моряков, «севших на бич», инспектор Овчинников. Это был худой желчный человек с неизменной папиросой в углу рта. Он сидел за деревянной перегородкой, уткнувшись в бумаги, изредка поднимая голову и недовольно поглядывая поверх очков на толпившихся в дверях моряков.
Я часто толкался в коридоре отдела кадров, с интересом слушая бывалых моряков.
Здесь можно было узнать, когда придет в Одессу тот или иной пароход, куда он затем пойдет, когда станет на ремонт.
Но главное, здесь я узнавал из рассказов моряков славные героические судьбы многих черноморских судов, их экипажей.
Так я узнал, что 26 октября 1941 года недалеко от Херсонесского маяка был торпедирован фашистской подводной лодкой танкер «Советская нефть». Судно получило угрожающий крен, но машинная команда во главе со старшим механиком Герасимовым, работая по грудь в воде, заделала пробоину, от-катала воду, и танкер продолжил рейс, доставив в Севастополь важный груз.
Это была та самая «Советская нефть», которая в мае 1932 года под командованием капитана А.М.Алексеева пришла на помощь пылающему в Аравийском море французскому пассажирскому пароходу «Жорж Филиппар». Об этом подвиге черноморцев я знал еще мальчишкой из хранившихся у нас в доме старых пожелтевших газет. Их собирал мой старший брат. Он увлекался радиоделом, ходил в кружок Осоавиахима и складывал в специальную папку номера «Правды», «Известий», «Комсомольской правды», где рассказывалось о перелете через Северный полюс в Америку Чкалова, Байдукова, о зимовке на льдине папанинцев, о героическом женском экипаже самолета «Родина», совершившем исключительный по тем временам беспосадочный перелет на Дальний Восток,— Марине Расковой, Полине Осипенко и Валентине Гризодубовой.
Уходя на фронт, брат наказал беречь эту папку. Брат погиб в первые же дни войны, а папка эта, как и многие книги жильцов нашего дома, во время оккупации была брошена фашистскими оккупантами в костер...
Что же касается танкера «Советская нефть», то работая позже на теплоходе «Украина», я познакомился с бывшим членом экипажа танкера Виктором Илларионовичем Карьяновым. Проплавав всю жизнь судовым мотористом, он собирался уже на пенсию, но все не мог расстаться с морем. Зайдя как-то к нему в каюту, я заметил на столе выцветшую фотографию. На ней с трудом можно было разглядеть большую группу людей. Фотография привлекла мое внимание тем, что люди, сидящие на переднем плане, держали два спасательных круга. Присмотревшись, я разобрал на кругах надписи на русском и французском языках: «Советская нефть», Туапсе и «Жорж Филиппар», Марсель.
Пока я рассматривал фотографию, Виктор Илларионович достал из ящика стола небольшую шкатулку.
— Вот,— сказал он,— память о том рейсе.
В шкатулке были серебряная медаль Французской республики «За спасение погибающих» и грамота, подписанная президентом Франции.
Так я узнал, что Карьянов совсем еще молодым мотористом плавал на танкере «Советская нефть», приписанном в то время к Туапсе, и принимал участие в спасении французского лайнера.
В тот вечер я долго сидел в каюте старого моряка, слушая его рассказ...
Случилось это 16 мая 1932 года. Выгрузив во Владивостоке десять тысяч тонн бензина, доставленных из Батуми, «Советская нефть» возвращалась обратно.
В четыре часа утра в Аравийском море, в двадцати милях от мыса Гвардафуй, вахтенные заметили на горизонте яркий огонь. Как выяснилось позже, это горел новейший французский лайнер «Жорж Филиппар», совершавший свой первый после постройки рейс из Сайгона в Марсель. На борту лайнера находились 767 пассажиров, в основном семьи французских граждан из бывшей тогда французской колонии Вьетнам.
Вызванный на мостик вахтенным штурманом капитан А. Алексеев приказал поднять по тревоге экипаж и дал команду идти полным ходом на спасение горящего судна.
Матросы и мотористы танкера быстро приготовили к спуску шлюпки, вывалили за борт шторм-трапы, приготовили пожарные шланги и огнетушители.
Подойдя к пылающему лайнеру с наветренной стороны, чтобы искры и пламя не несло на танкер, капитан дал команду спустить шлюпки.
Море штормило, ветер нес над волнами удушливый дым. Грести было трудно, но моряки, изо всех сил налегая на весла, быстро приближались к бедствующему судну.
Когда рассвело, к месту катастрофы подошел японский пароход. Но... вскоре ушел.
Только к восьми часам утра на борт «Советской нефти» поднялись последние спасенные пассажиры и члены команды, среди которых был и капитан «Жоржа Филиппара».
К тому времени палуба, каюты, столовая, кают-компания, даже штурманская рубка танкера были переполнены спасенными людьми. Судовой врач А. Вьюнов вместе с добровольными помощниками оказывал пострадавшим медицинскую помощь.
Многие спасенные не имели никакой одежды, пожар застал их спящими, и они, в чем были, выбрасывались в море. Советские моряки поделились с ними одеждой, сшили из судовых простыней примитивное платье.
Уже в Аденском заливе «Советская нефть» встретила французский пароход «Андре Лебон» и передала на него всех спасенных.
Покидая советский танкер, французы горячо благодарили советских моряков.
— Никогда не забудем вас!— еще долго кричали они с борта французского парохода.
Катастрофа в Аравийском море произвела настоящую сенсацию не только драматизмом событий, но и тем, что именно советское судно, которое от одной лишь искры могло взлететь на воздух, если бы она попала в недегазированные танки, пришел на спасение пассажиров и экипажа пылающего французского лайнера.
Даже многие буржуазные газеты, которые еще недавно писали о «красных» как о «бандитах» и «варварах», не могли умолчать о мужестве и гуманизме советских моряков. Вскоре в адрес экипажа танкера начали приходить приветствия из многих стран мира.
А год спустя, в Москве, в посольстве Франции был устроен прием в честь моряков «Советской нефти», на котором многим членам экипажа были вручены золотые и серебряные медали Французской республики «За спасение погибающих».
Виктор Илларионович Карьянов показал мне вырезку из газеты «Водный транспорт» от
21 марта 1934 года, бережно хранимую им много, много лет. Это была речь посла Франции, произнесенная им на том приеме. Вот что сказал тогда французский дипломат:
«Я горд выразить здесь признательность правительства и народа Франции за удивительное самопожертвование, проявленное вами, и прикрепить на вашу грудь медаль «За спасение погибающих». Пусть не пропадет великий пример, поданный вами. Не должен ли тот же порыв солидарности и поддержки, который побуждает отдельную личность приходить на помощь себе подобным для спасения от разнузданной стихии ветра и огня, побуждать также народы соединиться для устранения бича войны».
Эти слова были сказаны пятьдесят лет назад. Но не мешало бы прислушаться к ним и сегодня многим политикам на Западе!
А танкер «Советская нефть» после войны перегнали на Дальний Восток. Там он еще долго плавал к берегам Сахалина и Чукотки, снабжая нефтепродуктами эти отдаленные районы страны.
Я увидел его в 1969 году во Владивостоке. Он был поставлен уже на прикол, но продолжал бункеровать рыболовные суда.
Долго я стоял на пропахшем нефтью причале и смотрел, как к борту ветерана швартуются сейнеры и траулеры. Не сдаваясь времени, старый танкер продолжал служить людям...
А именем его бывшего капитана названо одно из крупнотоннажных судов Черноморского пароходства.
Их большая серия — этих судов, названных именами прославленных капитанов. И когда сегодня мы встречаем у берегов Японии, Индии или Кубы «Капитана Алексеева», «Капитана Анистратенко», «Капитана Кушнаренко», память возвращает меня все в тот же 1947 год, где из неторопливых разговоров моряков в прокуренном коридоре отдела кадров пароходства я узнавал о героических судьбах людей и судов...
Так я узнал, что знаменитые «катюши», которые били фашистов еще под Одессой в сентябре 1941 года, были доставлены в осажденный город морем из Новороссийска на теплоходе «Чапаев».
Командовал тогда судном капитан В. Анис- тратенко.
Это был тяжелый рейс. Гитлеровцы, словно чувствуя, какой «подарок» везет им теплоход, непрерывно охотились за ним на всем переходе от Новороссийска до Одессы. Но капитан искусно маневрировал, и бомбы фашистских стервятников не попали в теплоход. Помню, как у дверей инспектора Овчинникова рассказывал об этом рейсе пожилой матрос. Рассказывая, он все время взмахивал кулаком, словно посылая проклятие войне, и от этого взмаха под распахнутым бушлатом матроса позванивали ордена и медали.
— Сколько ж мы еще потом рейсов под бомбами сделали,— хрипло говорил он.— И в Одессу, и в Севастополь. Сколько сбили их, гадов, из наших зениток! А не уцелело судно. В марте сорок второго потопили нас торпедой...
В сорока милях от Херсонеса. Много тогда народу до берега не добралось... А кто жив остался, сразу, в Севастополе, в морскую пехоту попросились. Вот и я, считайте, до Германии от самого Константиновского равелина дошел...
Тогда же я узнал о гибели легендарного парохода «Пестель», вместе с которым погиб и его капитан С.Кушнаренко.
«Пестель» я впервые увидел летом сорок первого года. Мы с матерью должны были эвакуироваться на нем из осажденной Одессы. Но случилось иначе...
В ожидании парохода мы долго томились в переполненном беженцами Доме Красной Армии — красивом, облицованном гранитом здании, с выбитыми взрывной волной парадными дверьми.
Когда начались беспрерывные бомбежки города, в Доме Красной Армии собирали эвакуируемых для отправки в порт.
Оставшись без жилья, разрушенного фашистскими бомбами, люди ночевали на столах или прямо на полу, подложив под головы котомки и узелки.
С раннего утра стекла здания, заклеенные крест-накрест бумагой, уже звенели от гула вражеских самолетов. Поблизости с раскатистым треском вступали в бой зенитки. В ответ в запорошенных известковой пылью комнатах и коридорах начинали плакать дети, натужно кашляли старики, причитали растрепанные старухи.
Когда налет стихал, у дверей канцелярии, где готовили списки очередной партии эвакуируемых для посадки на пароход, собирались люди.
Как только в коридор, прихрамывая, выходил пожилой комендант и, разворачивая список, надевал очки, все замолкали, внимательно слушая фамилии и названия пароходов. В это время возле канцелярии появлялась худенькая женщина, потерявшая во время бомбежки ребенка. Сначала она тоже внимательно слушала коменданта, а потом тихо спрашивала кого-нибудь:
— Вы не видели мою маленькую девочку?
И вдруг начинала истерически кричать:
— Отдайте, ну отдайте мне мою Люсеньку!
И пока ее успокаивали, заставляя выпить воды, комендант снимал очки и вытирал фуражкой небритое лицо...
В то утро, когда мы покинули Дом Красной Армии и, обходя на улицах баррикады, стали спускаться под Сабанеевым мостом в порт, над крышами домов послышался знакомый тяжелый гул фашистских самолетов, и в городе, как обычно, завыли сирены воздушной тревоги.
Едва мы успели забежать в какую-то подворотню, как рядом с жутко нарастающим свистом взорвалась бомба. В подворотню ударило гарью, стало темно. Незнакомая женщина, прижав меня к себе, зашептала матери:
— Видите, видите, что творится? А если это застигнет нас за маяком? Слышали про пароход «Ленин»? Никто не спасся, никто?
Мать молчала. Но я знал, она ужасно боялась эвакуироваться морем. Слова женщины только укрепляли в ней этот страх.
А поезда не ходили давно...
Тревога длилась долго. В порту, отражая налет, бешено огрызались зенитки.
Когда объявили отбой, мы вышли на улицу и сразу увидели разрушенное бомбой соседнее здание. Возле него уже белела карета «скорой помощи», и санитары несли на носилках окровавленных людей.
«Пестель» стоял на Крымской пристани. За ним, у волнореза, догорала мазутным дымом какая-то баржа. На причале чернели обломки разбитых грузовых машин. В воде, рядом с судном, плавали обугленные доски. Но к пароходу, скрипя колесами, тянулись уже повозки с ранеными, громыхали с запряженными лошадьми походные кухни и, обгоняя колонну, пылил крытый брезентом, заляпанный грязью грузовик.
Несколько бойцов в мокрых от пота гимнастерках толкали к пароходу зенитное орудие. На стволе орудия висели противогазы и скатки. За бойцами медленно шли эвакуируемые, успокаивая плачущих детей.
Мать, идя рядом со мной, с опаской поглядывала на небо. А я, шагая рядом, не сводил глаз с парохода. Бушприт его был вытянут, как у парусного судна, стройные мачты, обтянутые вантами, наклонены назад, и весь он, дымя высокой трубой, казался в движении, хотя и был прихвачен швартовами к причальным тумбам.
Несмотря на недавний налет, на пароходе громко тарахтели лебедки, и когда очередной подъем ящиков и бочек повисал над бортом, отводной матрос, посматривая сверху на причал, кричал:
— Эй, на берегу, не стой под грузом, поберегись!
Когда началась посадка, у трапа сразу создалась пробка. И тут на крыле мостика появился моряк с наголо обритой головой. Он закричал в рупор стоящим внизу вахтенным:
— Раненых, раненых и женщин с детьми! Всех остальных потом!
Как я узнал много лет спустя, моряк с бритой головой и был капитаном «Пестеля» С. Кушнаренко.
Мы не эвакуировались из Одессы. Пока мы стояли в очереди к трапу, снова начался налет.
В порту все горело и рвалось. Даже солнце казалось падающей с неба зажигательной бомбой.
Я не помню, как мы оказались на Приморской улице, в заваленном битым кирпичом дворе. Мать толкала меня в душный подвал. Под ногами хрустело битое стекло.
Так мы остались в оккупации.
А Дом Красной Армии в ту же ночь был разрушен от прямого попадания бомбы. Под обломками здания погибло много женщин и детей...
О дальнейшей же судьбе парохода «Пестель» я узнал от механика-наставника Черноморского пароходства, ветерана флота, ныне пенсионера, Анатолия Борисовича Зильберштейна. Я познакомился с ним в 1956 году на судостроительном заводе в Николаеве, во время приемки танкера «Славгород», на который я был назначен четвертым механиком. Анатолий Борисович как опытный морской инженер возглавлял комиссию пароходства, принимавшую танкер.
Несколько дней мы ходили вдоль черноморских берегов, испытывая механизмы и устройства «Славгорода». После трудного рабочего дня, связанного с приемкой нового судна, Анатолий Борисович находил все же время, чтобы рассказать нам, молодым, о боевых делах моряков торгового флота в годы Великой Отечественной. Все четыре года войны он провел на Черном море, и ему было о чем рассказать.
Работая механиком-наставником, Анатолий Борисович написал несколько книг по эксплуатации судовых дизелей, а уйдя несколько лет назад на пенсию, занялся изучением и пропагандой героической истории Черноморского пароходства. Статьи Анатолия Борисовича о славном прошлом наших судов, о судьбах их экипажей можно часто встретить на страницах газет «Водный транспорт», «Моряк», журнала «Морской флот».
Узнав, что я интересуюсь «Пестелем», Анатолий Борисович рассказал мне вот что:
— До революции пароход назывался «Великий князь Алексей» и плавал на заграничных линиях. Во время гражданской войны и иностранной интервенции работавшие в одесском подполье большевики решили затопить пароход, чтобы белые не смогли угнать его за Босфор. Пароход был затоплен в Арбузной гавани, и белогвардейская контрразведка несколько дней рыскала по городу, пытаясь найти виновных.
После изгнания белых и восстановления в 1920 году в Одессе Советской власти судно было поднято и в память о знаменитом декабристе названо «Пестелем». Летом 1921 года восстановленный самоотверженным трудом одесских судоремонтников «Пестель» открыл Крымско-Кавказскую линию.
К началу Великой Отечественной войны инспекция Регистра СССР ограничила пароходу по его старости район плавания, и он стал ходить между Одессой, Николаевом и Херсоном. Однако Начавшаяся война отменила ограничения мирного времени, и «Пестель» стал в строй сражающихся судов. Уголь для котлов, помимо бункерных ям, стали брать теперь и в грузовые трюмы. Это давало возможность делать дополнительные рейсы с эвакуируемым гражданским населением и ранеными, вывозя их из осажденной Одессы, а потом из Севастополя.
Не будучи санитарным транспортом (пароход в составе экипажа имел всего одного медика), «Пестель» вывез в тыл более 20 тысяч раненых и 12 тысяч мирных граждан — стариков, женщин, детей. Многие из эвакуируемых нуждались в медицинской помощи, и судовому медику помогали все свободные от вахт моряки.
До войны во время зим-него отстоя судно ежедневно проходило заводской ремонт. Теперь все ремонтные работы моряки делали своими силами, часто под бомбежками врага. За свой героический труд экипаж в годы войны неоднократно награждался Почетным вымпелом Наркомата морского флота СССР.
Особенно жестоким бомбежкам пароход подвергался во время обороны Кавказа. Но умелые действия капитана Кушнаренко позволяли «Пестелю» в самых тяжелых боях оставаться на плаву.
Погиб «Пестель» уже в 1944 году, возле Анатолийского побережья. Он был торпедирован фашистской подводной лодкой.
До последнего мгновения Кушнаренко находился на мостике, командуя спасением людей. Сам он спастись уже не смог, его увлек водоворот...
Рассказывая о капитане «Пестеля» как об одном из лучших капитанов Черноморья, Анатолий Борисович упомянул, что Кушнаренко внешне был похож на Котовского, брил голову и носил такие же усы. «Так вот кто кричал тогда с мостика «Пестеля»: «Раненых и женщин с детьми, остальных потом!»— подумал я.
Пусть извинит меня читатель, что последовательность моего повествования иногда нарушается. Я пишу не художественную повесть, где все подчинено сюжету или логике развития характеров героев. Мой очерковый рассказ о событиях прошлых лет перекликается с событиями сегодняшнего дня, поэтому мне приходится, забегая иногда вперед, снова возвращаться в первые послевоенные годы.
Вспомнив, например, старенький товаропассажирский «Пестель», я с гордостью думаю о том, как вырос наш пассажирский флот, имея в своем составе всемирно известные лайнеры «Шота Руставели», «Тарас Шевченко», «Иван Франко», «Максим Горький», «Белоруссия», и другие. А вспоминая суда «Генерал Черняховский», «Адмирал Ушаков», «Краснодар», полученные по репарации, и на которые мы в то время смотрели с восхищением, мне хочется напомнить, что сегодня наши сухогрузные теплоходы, построенные судостроительными заводами Ленинграда, Николаева, Херсона покупают ФРГ, Англия, Швеция, Норвегия и другие развитые капиталистические страны.
Однажды мы стояли в Гамбурге, куда наши моряки привели купленный одной западно- германской судоходной компанией теплоход советской постройки. Придя в гости к своим товарищам, мы увидели, как новые хозяева ломали комфортабельные каюты команды, делая из них многоместные кубрики. Когда мы спросили, зачем это все, нам объяснили, что в западногерманском флоте матросам отдельные каюты не положены...
Вспоминаю 1946 год. Встретив как-то в Одесском порту соседа по дому Бориса Николаевича Науменко, вернувшегося из Америки на пароходе «Фрунзе», на котором он плавал кочегаром, я узнал от него, что в Нью-Йорке эмиграционные власти, оформляя приход судна, раздали экипажу анкетные листки, где в одной из граф нужно было указать расу. Возмущенные советские моряки оставили эти графы пустыми. Тогда в свою очередь возмутились американцы:
— Вы что, не можете ответить белые вы или цветные?
Пережив страшные годы оккупации, я думал, что унижение людей уже в прошлом. За океаном это оказалось не так...
Мое «сидение на бичу» зимой 1947 года затягивалось. Инспектор меня никуда не направлял. Правда, я немного поработал дневальным на «Березине», подавая в столовой обед и убирая каюты командного состава, потом нес вахту у трапа на теплоходе «Калинин», окалывая намерзший за ночь на палубе лед и завидуя вахтенному штурману, спавшему, завернувшись в тулуп, у себя в каюте. В случае чего я должен был вызвать вахтенного штурмана к трапу звонком. Дней десять я поработал в бункерных ямах парохода «Шахтер», перебрасывая вместе с другими членами экипажа слежавшийся в бункерах уголь, спасая его от самовозгорания. И еще Немного поработал на ремонте теплохода «Тракторист». Но все это было в порту. Как только судно готовилось в рейс, меня отсылали в распоряжение отдела кадров.
Матросы и машинисты, с которыми я перезнакомился у дверей инспектора, советовали пойти пожаловаться в комитет комсомола или попасть на прием к начальству. Но я никуда не ходил, терпеливо ожидая назначения на пароход.
Жаловаться я и в школе не любил, а кроме того, понимал: судов до обидного мало и если «сидят на бичу» моряки, прошедшие всю войну, куда уж жаловаться мне...
Придя однажды утром в отдел кадров, я узнал новость: инспектор формировал экипаж на перегон из Америки буксирного катера.
Коридор отдела кадров шумел, как штормовой прибой:
— Зимой через Атлантику?
— Своим ходом?
-— Наверно, на пароход погрузят, мал ведь!
— Тогда зачем экипаж?
К инспектору нельзя было пробиться. Но когда я все же протиснулся к знакомой деревянной перегородке, Овчинников, оторвавшись от бумаг, снял очки и, устало посмотрев на меня, как всегда, сказал:
— Иди гуляй.
— Сколько же можно гулять?— не выдержал я.
— Понадобишься, позову.
Я вышел в коридор чуть не плача. И тут кто-то сильно хлопнул меня по плечу. Обернувшись, я увидел Витю Гаврилюка.
— На перегон захотел?— засмеялся он.— Я тоже пробовал, не берут. Сказали: молод еще буксиры через океан гонять. Туда в основном демобилизованные идут...
— А «Ворошилов» как?
Виктор сразу .стал серьезным.
— Мать болела, пришлось списаться. Но я скоро на «Анатолий Серов» иду. Стармех обещал, с рейса вакансия у них будет.
Посмотрев на меня внимательно, Витя вдруг присвистнул:
— На кого ты похож! Идем к нам, хоть накормлю.
За скромным обедом у Гаврилюков я узнал, что Витя несколько месяцев ухаживал за больной матерью. Она и сейчас еле ходила по комнате, опираясь на палку.
Мать Виктора страдала болезнью почек. Звали ее Надежда Петровна. Это была худенькая, рано поседевшая женщина с добрыми близорукими глазами. До войны она преподавала в школе, но теперь из-за болезни почти не выходила из дому, получая скромную пенсию.
Отец Виктора погиб на фронте. Когда Виктор был в рейсе, за Надеждой Петровной ухаживали соседи.
Во время оккупации Надежда Петровна была арестована румынской тайной полицией — сигуранцей, которой стало известно, что на квартире бывшей учительницы собирается молодежь. Это были ученики Надежды Петровны, получавшие задания от скрывавшихся в катакомбах подпольщиков.
Надежду Петровну держали в сырой камере, пытали. Но она не выдала никого.
Оставшись один, Витя ходил по дворам колоть дрова и на заработанные деньги готовил матери скудные передачи.
Освободили Надежду Петровну советские солдаты. Никогда не забыть ей день 10 апреля 1944 года и того молоденького бойца в обмотках, который, сбивая прикладом тюремные замки, распахивал двери камер и веселым мальчишеским голосом кричал:
— Свобода, товарищи, свобода!
Болеть Надежда Петровна начала после тюрьмы.
Она не хотела, чтобы Витя плавал. Не одиночество пугало, боялась за сына.
Отец Надежды Петровны, судовой механик Русского общества пароходства и торговли и общества Добровольного флота, плававший до революции на пароходе «Нижний Новгород», погиб при взрыве котла. Фотография молодого красивого мужчины в белом кителе и в щеголеватой морской фуражке висела у Гаврилюков над столом.
Когда отец погиб, Надежда Петровна была совсем маленькой...
— Зачем вы пошли в моряки?— спросила она меня, посмотрев с упреком на сына.— Разве мало интересных профессий на берегу? Кому нужны эти штормы, бури, этот вечный страх? Пожалели бы нас, матерей.
— Мама!— рассердился Виктор.— Люди буксир перегоняют через океан, и то ничего. А у «Серова» домашнее плавание: Поти, Варна, Одесса. Не плавание — курорт!
— Ой, Витя...
И тяжело вздохнув, Надежда Петровна начала убирать со стола.
Экипаж буксира отправили в Америку, и в коридоре отдела кадров наступило относительное затишье. Даже инспектор подобрел и обещал в скором времени послать меня на пароход.
С Виктором я встречался теперь каждое утро. Из-за штормов, разыгравшихся у Кавказского побережья, «Анатолий Серов» задерживался в Поти, и Виктор, потолкавшись в кадрах,тянул меня в порт.
Мы приходили на какое-нибудь судно и просили у вахтенного механика работу: под- раить плиты, протереть трапы, подмести машинное отделение. Мы знали, за это нас накормят, и Витя обязательно оставит что-нибудь матери.
— Только не говори ей, чем мы занимались^— просил он меня.
Если работу найти не удавалось, мы просто бродили по заснеженным причалам и смотрели, как выгружают суда. Или дойдя до пустынного Австрийского пляжа, смотрели на дымивший во льдах «Торос», на синеющий за кромкой льда горизонт.
Кто услышит раковины пенье,
Бросит берег и уйдет в туман.
Даст ему покой и вдохновенье
Окруженный ветром океан.
— Любишь Багрицкого?— спрашивал Виктор.
О море он знал все, что можно было вычитать из книг. А о своем будущем судне, теплоходе «Анатолий Серов», говорил так, словно проработал на нем всю жизнь.
Особенно любил он рассказывать о боевых делах теплохода. Еще не ступив на палубу «Анатолия Серова», он любил его уже всей душой. В этом, мне кажется, и проявлялся характер настоящего моряка.
От Виктора я узнал, что рудовоз «Анатолий Серов» построили на судостроительном заводе в Николаеве. Их было два однотипных рудовоза, названных именами погибших не-задолго до Великой Отечественной войны летчиков Анатолия Серова и Полины Осипенко.
Теплоход, названный в честь героической летчицы, погиб в самом начале войны. Фашистская авиация потопила его в Днепро-Бугском канале. В трюмах «Полины Осипенко» был груз пшеницы, вывезенной из-под носа гитлеровцев, из Николаева. Пшеница эта долго горела, освещая по ночам фарватер.
«Анатолий Серов» проплавал на Черном море с первого до последнего дня войны. Бывало, конечно, всякое...
12 августа 1942 года у берегов Кавказа на теплоход налетели «юнкерсы». Море вскипало от взрывов бомб. На закопченной надстройке теплохода отразился яростный блеск зенитных залпов. Один самолет, задымив, упал в воду, осыпав судно снопом искр.
Но «юнкерсов» было много. На мостике появились раненые, у кормового орудия был убит комендор.
Вдруг в носовом трюме раздался взрыв. Попавшая в трюм бомба разворотила борт. Теплоход начал тонуть. Покружив над гибнущим судном, «юнкерсы» улетели.
Берег был близко, и капитан К. Третьяков решил посадить судно на мель. Было уже темно, когда «Анатолий Серов» ткнулся носом в грунт.
Ночью военное командование прислало за экипажем буксир. Но капитан заявил, что моряки не покинут судна, а спасут его любой ценой.
В ту же ночь по приказанию Третьякова экипаж перебрался на берег. Было решено: по ночам проводить ремонт, а днем укрываться от самолетов врага в лесной чаще.
Каждую ночь моряки добирались в шлюпке на теплоход. Матросы Батюшков и Шевченко, ныряя с кувалдой в затопленные трюмы, на ощупь находили пробоины и заделывали их чопами, боцман Ерохин и плотник Яровой изготовили специальный пластырь и завели его под развороченный борт, а мотористы во главе с механиком А. Высоцким ремонтировали машину.
Через несколько дней на помощь морякам «Серова» пришли буксир «Дельфин» и небольшой плавкран. На палубе плавкрана стояли мотопомпы. Эту спасательную экспедицию привел начальник морской инспекции пароходства М.И.Григор, который впоследствии стал первым капитаном лайнера «Иван Франко».
С приходом буксира и плавкрана работы по спасению теплохода продолжились с удвоенной силой. 20 августа 1942 года, откатав из трюмов воду, моряки с помощью буксира стянули теплоход с мели. В тот же день, попрощавшись со спасателями, судно своим ходом ушло в Поти.
Это только один эпизод из боевой жизни «Анатолия Серова». А сколько их было в той Длинной и страшной войне!..
Виктора я провожал в рейс холодным мартовским днем. В бухте еще поблескивал лед. Было раннее утро, над морем всходило красное солнце.
Когда «Анатолий Серов» отошел от причала, я вспомнил приметы погоды, которые любил повторять Виктор:
«Если солнце красно с вечера, моряку бояться нечего. Если красно по утру, моряку не по нутру».
Виктора на палубе не было, он уже спустился в машинное отделение.
«Если красно по утру, моряку не по нутру...»
К черту приметы, счастливого плавания, Витя!
В отдел кадров я решил не идти. Все равно инспектор скажет: «Иди гуляй».
Старенький ледокол «Торос», расталкивая на фарватере льдины, дымил так, что портовые чайки были черными от копоти. Улыбнувшись бедным чайкам, я постоял возле новенького портального крана, залюбовавшись ловкостью крановщицы, быстро, как матрос, взбиравшейся по вертикальному трапу наверх. Глянув еще раз за маяк, где в багровом разливе солнца растворялся «Анатолий Серов», я пошел домой.
В дверях меня ждала повестка:
«С получением сего Вам надлежит явиться в отдел кадров Черноморского пароходства к инспектору тов. Овчинникову».
Над словом «явиться» было приписано: «Срочно». Наконец-то!
Увидев меня, инспектор взял повестку и сказал:
— Пойдешь на «Александр Суворов». Кочегаром. Пароход приписан к Мурманску. Позже тебя отзовем.— Заметив мое недоумение, Овчинников добавил:— Человек у них заболел. А ждать, когда пришлют из Мурманска, некогда...
Да, зима кончилась!
Выйдя из отдела кадров, я увидел, как за портовым спуском весело искрится море...
«Александр Суворов» оказался океанским пароходом типа «Либерти». Он был построен в США во время войны. В те годы в Черноморском пароходстве было тоже несколько таких судов: «Баку», «Сухона» и «Михаил Кутузов». Морякам в общем-то нравились эти суда. Котлы у них работали не на угле, а на мазуте, машины были неприхотливы и надежны, и с полным грузом в двенадцать тысяч тонн пароходы эти развивали скорость до 12 узлов, то есть миль в час. (Нормальной скоростью в те годы считалось 8—10 узлов).
Собирали «Либерти» на многочисленных американских верфях в рекордные сроки: как правило, в среднем за несколько недель. И хотя, как говорили моряки, пароходы эти строились на рейс, для доставки военных грузов из Соединенных Штатов в Европу, «Либерти» еще долго плавали и после войны. Последний из них в Черноморском пароходстве пошел на слом лишь в 1971 году.
Мурманчане встретили меня хорошо. Особенно тепло отнесся ко мне повар, дядя Саша. При первой нашей встрече, посмотрев на меня, он покачал седой головой.
С того дня, увидев, что я выхожу из машинного отделения, он сразу звал меня на камбуз и, снимая со сковороды горячую котлету, приказывал:
— Ешь!
— Мне хватает обеда,— говорил Я.
— Ешь!— сердился старик.
Примостившись в уголке камбуза, я уплетал «дополнительный паек», а дядя Саша рассказывал о себе.
Фамилия его была Лапшин. Войну он проплавал на Севере. Летом 1942 года был в печально известном караване «PQ-17», как известно, брошенном английской эскадрой и почти полностью безжалостно потопленном фашистской авиацией и подводными лодками. Несколько дней вместе с американским негром, матросом погибшего «Либерти», провел в штормовом море на спасательном плотике, пока их не подобрали подоспевшие к месту катастрофы советские военные моряки. Отлежавшись в мурманском госпитале, дядя Саша снова ушел в рейс.
Родом он был из Ленинграда. Там, в блокаде, оставались его жена и дочь. После прорыва блокады дочь приехала в Мурманск. Тогда и узнал старый моряк, что жена его умерла от голода.
— А у меня,—дрожащей рукой доставая из кармана белой куртки сигарету, говорил дядя Саша,— а у меня... и тушенка, и бекон, и... А Людочка, дочка, ест и прячет в сумочку кусочки хлеба...
В другой раз он рассказывал, как в апреле 1945 года, когда его пароход, торпедированный в Тихом океане неизвестной подводной лодкой, стоял на ремонте в Сан-Франциско, туда начали съезжаться министры иностранных дел со всех континентов. Это было накануне рождения Организации Объединенных Наций.
В середине апреля в Сан-Франциско пришел дальневосточный теплоход «Смольный». Это пассажирское судно было построено в 1932 году в Ленинграде и до войны работало в составе Балтийского пароходства, обслуживая порты Западной Европы. Дядя Саша плавал на «Смольном», пока судно, перед войной, не передали Дальневосточному пароходству.
В 1933 году пассажиром «Смольного» был знаменитый французский писатель Анри Бар- бюс, и советские повара по просьбе Барбюса готовили ему борщ.
В 1935 году пассажиром «Смольного» был другой, не менее знаменитый писатель, Алексей Толстой. Он ехал на Первый конгресс писателей в защиту культуры, открывавшийся тогда в Париже. Алексей Николаевич беседовал с моряками, интересовался их жизнью, был в машинном отделении, на мостике, заходил на камбуз. Покидая судно, он подарил экипажу несколько своих книг.
А в 1936 году пассажиром «Смольного» был известный тогда уже всему миру комсомолец, чемпион СССР по шахматам Михаил Ботвинник. Он направлялся на турнир в Ноттингэм. За время плавания Ботвинник подружился с комсоргом судна Донским, и когда «Смольный» приходил потом в Лондон, комсорг получал от молодого гроссмейстера письма с результатами турнирных партий, а в ответ писал Ботвиннику о впечатлениях моряков от его игры.
В апреле 1945 года «Смольный» пришел в Сан-Франциско с необычной миссией. На борту теплохода была смонтирована мощная радиостанция, которая должна была обеспечить советскую делегацию, прибывшую на учредительную конференцию Организации Объединенных Наций, надежной и независимой связью с Москвой.
Вторая мировая война шла к концу. Советская Армия штурмовала Берлин, и приход в Сан-Франциско советского пассажирского судна в дни создания авторитетной международной организации, призванной взять в свои руки дело сохранения мира на истерзанной войной планете, естественно вызвал к «Смольному» живой интерес.
Судно ежедневно посещали представители различных американских фирм и компаний. Не было отбоя от газетных репортеров. На борту «Смольного» постоянно устраивались приемы, и администрация теплохода, в помощь своему обслуживающему персоналу, пригласила поваров с нескольких стоящих на ремонте в Сан-Франциско советских судов.
Так дядя Саша снова попал на «Смольный».
Внимание газет привлекло название судна. А когда американцы, благодаря газетчикам, узнали, что теплоход назван в честь здания, в котором находился штаб Великой Октябрьской социалистической революции, откуда Владимир Ильич Ленин руководил восстанием, здания, где он писал первые декреты молодой Советской Республики, желающих попасть на теплоход становилось все больше и больше. С раннего утра у трапа уже выстраивалась длинная очередь.
Люди приезжали семьями даже из других городов. И все просили: хоть кусочек русского хлеба, глоток русской воды...
Но уже тогда, в преддверии разгрома фашистской Германии,находились в Америке люди, не очень радующиеся нашей Победе.
Запомнился такой, рассказанный дядей Сашей, случай.
Как-то на судно явилась группа молодых людей. В отличие от других посетителей, эти американцы вели себя безобразно. Увидев в красном уголке Доску почета, где висели фотографии лучших моряков теплохода, они начали хохотать, тыча пальцами в «немодные» прически наших ребят. В коридоре они демонстративно бросали окурки на сверкающий чистотой линолеум, а заглянув в пассажирский салон, где посетители рассматривали фотографии Смольного и Ленинграда, стали горланить какие-то песни. Вахтенный помощник капитана попросил молодых людей вести себя тише. Но в этот момент стоявший рядом какой-то репортер, обвешанный крест-накрест фотоаппаратами, начал кричать, что «красные» нарушают общепринятые нормы демократии и что пора американцам понять: советский корабль с его показным гостеприимством — трюк большевистской пропаганды!
Только с помощью полицейских удалось унять и выпроводить на берег разбушевавшихся «гостей».
А через несколько дней некоторые члены экипажа нашли под дверьми своих кают листовки: «Красные, запомните, никакими
«Смольными» Америку вам не завоевать! Мы еще вырежем на ваших спинах кровавые звезды!»
Подписи под этими злобными листками не было.
25 апреля 1945 года в здании Сан-Францисской оперы открылась учредительная конференция Организации Объединенных Наций.
А 9 мая в этом же зале узнали о капитуляции фашистской Германии.
Долго под сводами Сан-Францисской оперы гремели аплодисменты. Советских людей поздравляли с Победой...
«Александр Суворов» ушел в рейс. И снова я слонялся по причалам, тоскливо поглядывая на искрящийся синевой горизонт.
Я простудился, недели две провалялся в постели, потом меня послали в колхоз. Вернувшись в город, увидел в порту новый буксир. Он назывался «Циклон». Это был тот самый буксир, который пригнали из Америки.
Смотрел я на «Циклон» и не мог понять, как такое суденышко смогло переплыть океан. Мои сомнения разрешил Витя Гаврилюк. Мы столкнулись на Потемкинской лестнице. Витя загорел, возмужал. Сказал, что матери лучше и она собирается в новом учебном году вернуться в школу. А его на «Анатолии Серове» избрали комсоргом.
— Знаешь, какие у нас показатели, лучшее судно бассейна! «Черноморская коммуна» о нас писала!
Когда я спросил Виктора о «Циклоне», он воскликнул:
— Ты бы видел, как их встречали! Мы как раз из Варны пришли. От Нью-Йорка до Гибралтара их вел на буксире «Генерал Черняховский». А от Гибралтара до Одессы сами шли. Все американские газеты о них писали. В Нью-Йорке думали, что «Циклон» погрузят на палубу «Генерала Черняховского», а когда увидели, что суденышко собирается покинуть порт по воде, не поверили. Спрашивали капитана: «Вы кто, герои или самоубийцы?»
— Откуда ты все это знаешь?—спросил я.
— Статья капитана «Циклона» в газете была. Фамилия его Биюль. Я даже на комсомольском собрании ее зачитал. А помнишь, как мы мечтали на этот перегон попасть?
Это была моя последняя встреча с Виктором.
Весной 1949 года, туманным мартовским утром, теплоход «Анатолий Серов», следуя из Феодосии в Варну, подорвался на мине. Старую фашистскую мину, сброшенную с самолета еще в начале войны, очевидно, сорвало штормом и понесло в море.
К месту аварии подошел ледокол «Торос». Он возвращался в Одессу из Керченского пролива после зимней проводки судов.
С мостика ледокола заметили перевернутую шлюпку. За нее держались шестеро окоченевших людей. Их подняли на борт ледокола. Остальные тридцать четыре члена экипажа «Анатолия Серова» погибли вместе с теплоходом.
Спустя несколько лет спасенный «Торосом» штурман Виктор Тюхтя мне рассказал: когда Гаврилюк оказался в воде, он увидел поблизости спасательный круг. Он мог бы держаться на нем, но отдал буфетчице. Женщина не умела плавать...
С гибелью Вити море словно осиротело для меня.
И все же звало.
Рында теплохода «Львов»
В те годы, когда я начинал плавать, на судах существовала старая традиция: склянки. Их отбивали каждый час, и перезвон склянок в порту придавал особое очарование и морю и кораблям.
По ударам склянок сменялись вахты, начинались судовые работы, объявлялся обеденный перерыв, конец рабочего дня. И недаром в прилегающих к порту кварталах судовые склянки заменяли людям часы.
Особенно мелодично звучали склянки ночью. Их звук, разбегаясь по темной воде, уходил к горизонту, и казалось — звенят не склянки, а с высокого неба скатывается в море звезда...
Одесситы, засиживаясь летними вечерами на Приморском бульваре, прислушиваясь к звону склянок, говорили:
— Это на Платоновском, «Торос».
— А это отбивает полночь «Курск»...
Делом чести каждого боцмана было содержать в идеальном порядке судовой колокол, рынду. Рындой отбивали склянки.
Любой проверяющий, капитан-наставник или инспектор портнадзора, прежде чем начать обход судна, шел на бак и смотрел, в каком состоянии рында. Начищенная до зеркального блеска, она всегда радовала глаз, и почему-то особенно приятно было читать выбитые на ней название и год постройки судна.
Война прервала мирный перезвон судовых колоколов. В июне 1941 года они заговорили новым тревожным языком.
Частые удары рынд предупреждали моряков о близости вражеских самолетов, объявляли боевую тревогу, звали к мщению и печально звенели, когда матросы, сняв бескозырки, хоронили погибших товарищей.
Но как ликующе били склянки 9 мая 1945 года, возвещая о великой Победе над ненавистным врагом!
Сейчас язык склянок забыт. И лишь когда судно снимается с якоря, боцман ударом в позеленевший, давно не чищенный колокол сообщает с бака на мостик, что якорь выбран и можно давать ход. А иногда не делается и этого. Махнут с бака рукой, и все...
За долгие годы плаваний я видел много рынд. Об одной хочу рассказать.
Первым судном, на котором я проплавал несколько лет подряд, был теплоход «Львов». В пароходстве о нем ходили легенды. Мирное пассажирское судно, став с первого дня войны санитарным транспортом, было награждено за свои боевые дела орденом Красного Знамени. О тяжелейших походах «Львова» в осажденную Одессу, а затем в Севастополь, о его бесстрашных прорывах в Камыш-Бурун, Керчь, Новороссийск, о дерзкой смелости экипажа, забиравшего из этих пылающих портов раненых, о поразительном умении командира «Львова» Валерия Николаевича Ушакова уходить на старом тихоходном судне от бомб и торпед врага я слышал от многих моряков. Правда, когда я пришел на «Львов», на судне не осталось никого, кто плавал на нем во время войны. Здесь работали моряки, вернувшиеся к мирной жизни с Северного флота, с Балтики, воевавшие в сухопутных войсках. Но они свято хранили боевую славу теплохода, умножая ее поистине героическим трудом.
«Львов» плавал на пассажирской линии Одесса — Батуми. Чтобы показать, в каких условиях работал тогда экипаж, приведу несколько записей из дневника тех лет.
«10.03.48.
Стоим на рейде Евпатории. Дождливая ночь. Качает, с моря идет сильная зыбь. Ждем рассвет. Из-за возможной встречи с минами плаваем только в светлое время суток. В прошлом рейсе возле мыса Фиолент впередсмотрящий заметил мину. Застопорил ход. Капитан вызвал по радио «морской охотник». Мы отошли на безопасное расстояние, и мину расстреляли на наших глазах. Когда осел столб воды, какая-то пассажирка переполошилась:
— Она же могла разорваться возле нас!
Сейчас пассажиры спят, а мы, пользуясь стоянкой, разбираем на правом главном двигателе прогоревший поршень. Руководит работой второй механик Андрей Васильевич Квятковский. У него уставшее лицо, запавшие глаза. Он почти не спит. Андрей Васильевич напоминает мне механика Басова из довоенного фильма «Танкер «Дербент». После вахты он еще долго остается в машинном отделении — снимает диаграммы, регулирует топливные насосы, считает обороты. Моторист Анисимов говорит, что второй механик это Атлант, на котором держатся двигатели «Львова». Анисимов прав. Двигатели старые, изношенные, всю войну они работали без ремонта. И хотя «Львов» после войны стоял в ремонте, двигатели ломаются все равно. Когда случается какая-нибудь поломка, мотористы во главе с Андреем Васильевичем спускаются в машинное отделение как в бой...
14.03.48.
На переходе из Феодосии в Новороссийск разорвало трубу балластного насоса. Вода хлынула на работавший дизель-генератор. Моторист Анисимов бросился на генератор и закрыл своим телом. Так он лежал под холодным водопадом, пока вахтенные не притащили брезент.
Если б не находчивость Анисимова, генератор бы сгорел.
Игоря Анисимова призвали в армию, когда наши войска освободили Одессу. Ранен под Яссами, потом под Будапештом. Я прошу рассказать о боях, а он рассказывает о девушке-санитарке. Она вытащила его из-под обстрела. «Просил фотографию, не дала. Где, говорит, я на всех возьму?»
У Анисимова свой инструмент. Он сам покупает напильники, сверла. «Разве в отделе снабжения допросишься?»
03.04.48.
При выходе из Севастополя намотали на винт кусок троса с какого-то затонувшего корабля. Легли в дрейф. Матросы спустили шлюпку. На ней пошли третий штурман, боцман и матрос Лычков. Пассажиры столпились у борта. С моря надвигается тяжелая туча, шлюпку подбрасывает на волнах, но боцман багром подтянул ее к корме.
Лычков разделся, взял топор и нырнул в воду. Пассажиры забеспокоились: на палубе, несмотря на апрель, холодно даже в пальто. Вскоре матрос показался на поверхности. По-державшись за борт шлюпки, сказав что-то боцману, он снова ушел в воду.
Так он нырял раз пять, пока в шлюпку не вытащили разрубленный на куски трос.
Когда Лычков поднялся на теплоход, пассажиры смотрели на мокрого матроса, как на чудо. На следующий день, на стоянке в Феодосии, Лычков сидел как ни в чем ни бывало на подвеске и красил борт.
Лычков воевал в морской пехоте. Имеет две медали «За отвагу». Матросы говорят, что он лично подбил несколько фашистских танков. Но вспоминать о войне Лычков не любит.
26.04.48.
Новороссийск. Дует норд-ост. Наконец я вижу этот неистовый ветер! Мы еле удерживаемся на двух якорях, подрабатывая двигателями. На палубу страшно выйти. Брызги залетают через светлый люк даже в машинное отделение. Радисты говорят, что в море несколько судов дают «SOS».
В машинное отделение спускается боцман:
— В третьем классе вода!
Андрей Васильевич кричит Анисимову:
— Игорь, давай.
Анисимов с боцманом бегут наверх.
— Что они будут делать?— спрашиваю с тревогой у второго механика.
— Поставят цемент. Видел, сколько на бортах «Львова» заплат? Это все от осколков бомб. Время от времени они открываются, как старые раны...
Вчера был в городе. Новороссийск похож на Севастополь. Это сходство им придала война. Хотя война давно закончилась, везде видны обугленные стены домов, развороченные доты, заросшие бурьяном бомбовые воронки. Как и в Севастополе, люди здесь живут в землянках. Между землянками играют дети и на веревках сушится белье. Как и в Севастополе, здесь много девушек и подростков с лопатами, кирками, тачками. Они расчищают развалины, свозят в кучи мусор. Завидев нас, девушки кричат:
— Эй, моряки, подсобите!
Сдвинув на затылки мичманки и поплевав на руки, мы берем у девчат лопаты...»
Вот такие записи я нашел в старом пожелтевшем дневнике. Листая его уже рассыпающиеся страницы, я нашел еще одну запись и вспомнил еще одного человека этого легендарного судна.
«Мария Степановна Белозерова. Номерная третьего класса. Во время войны — медсестра отряда морской пехоты. Участница обороны Одессы и Севастополя. Хромает, была в плену. Портрет Марии Степановны постоянно на Доске почета».
Я познакомился с ней, как только пришел на теплоход. Мне нужно было получить постельное белье, и я спустился в пассажирские помещения, где, как объяснил вахтенный матрос, находилась бельевая.
Постояв в пустынном коридоре, я услышал из ближайшей каюты голоса. Заглянув туда, увидел женщину, она успокаивала плачущего ребенка. Посреди каюты стояло ведро, к переборке была прислонена швабра.
— Вы новенький?— спросила женщина, вытирая слезы на замурзанном лице вихрастого мальчугана.— Сейчас я дам вам постель. Бельевая хозяйка уехала в прачечную и оставила мне ключи.
Взяв ведро, женщина пошла к двери, я увидел, что она хромает.
Так я познакомился с Марией Степановной.
Мальчонка, которого она успокаивала, оказался сыном какой-то легкомысленной пассажирки. Она «забыла» его у Марии Степановны. Мальчонка несколько рейсов плавал на «Львове», пока за ним не явилась взбалмошная мать.
Доброта Марии Степановны не знала пределов. То она бегала на пристанях за молоком для какой-то больной старухи, то ухаживала за одиноким стариком, а то ругалась с пассажирским помощником капитана, требуя перевести из переполненной каюты третьего класса фронтовика-инвалида.
Об участии Марии Степановны в войне я узнал от помполита.
Он попросил написать ко Дню Победы заметку и подсказал: «Поговори с Белозеровой, она воевала».
Сначала Мария Степановна не соглашалась, то ссылалась на занятость, то советовала написать о других: «Мало ли людей у нас на «Львове», которые воевали!» Потом согласилась: «Ладно, приходи после работы, поговорим».
...Выросла она в Одессе. Война застала ее на каботажном судне, где она работала буфетчицей. Уже во время обороны города Мария прочитала в порту объявление о наборе на краткосрочные курсы медсестер, подала заявление и по окончании курсов была направлена на фронт, в отряд морской пехоты.
С этим отрядом в ночь с 15 на 16 октября 1941 года покинула она Одессу.
Теперь моряки защищали Севастополь, и где только не приходилось бывать их ловкой, проворной медсестре! Она вытаскивала из воды окровавленных матросов, которые, оставив окруженный фашистами Константиновский равелин, переплывали под пулями Северную бухту. Доставляла на позиции Малахова кургана продовольствие и медикаменты и во время отчаянных флотских атак катила за наступающей матросской лавиной чей-то осиротевший пулемет.
Работала в подземных госпиталях и темными ночами, когда измученное севастопольское небо отдыхало от гула фашистских самолетов, сопровождала в Камышевую бухту раненых, откуда корабли увозили их на Большую землю.
В этой же бухте она оказалась в последние дни обороны Севастополя.
Это были страшные дни. Дорога к Камышевой бухте была запружена колоннами отходящих частей и подразделений. Вместе с войсками уходили из осажденного, разрушенного города старики, женщины, дети. В этом плотном людском потоке медленно двигались переполненные ранеными грузовики и повозки. Многих раненых несли на руках.
Над дорогой густо стояла пыль. И вдруг из этой пыли с ужасающим ревом появлялись фашистские самолеты. Проносясь над колоннами, они в упор расстреливали беззащитных людей. Убитых никто не убирал, и пыль на дороге была уже не серой, а красной...
3 июля 1942 года Совинформбюро сообщило об оставлении нашими войсками Севастополя.
3 июля 1942 года на Херсонесском мысу, вместе с ранеными, истощенными, страдающими от жажды людьми, Мария Белозерова попала в плен.
Она могла смешаться с гражданским населением, могла снять и выбросить выгоревшую до белизны, соленую от пота флотскую форменку, могла скрыть свою принадлежность к матросскому братству.
Нет!
Вместе с другими пленными женщинами — военврачами, штабными телефонистками, зенитчицами'— всеми, кто был одет в военную форму, ее погнали назад, в Севастополь.
И снова они шли той страшной дорогой.
На их глазах гитлеровцы пристреливали раненых, добивали прикладами падавших в колонках пленных красноармейцев, избивали спотыкавшихся, связанных попарно моряков.
Выстрелы, выстрелы...
И везде — в канавах, возле опрокинутых повозок, в запорошенных пылью кустах — лежали убитые.
Пленниц поместили в полуразрушенном бараке, опутав его колючей проволокой. Затем часть их из Севастополя перегнали в женский лагерь под Николаев. Такой же барак, такая же колючая проволока, те же издевательства. А через месяц ее увезли в Германию и отдали в рабство.
Она стала собственностью жестокой хозяйки, которая за малейшую провинность натравливала на несчастных рабынь злых собак.
Там, в фашистской неволе, покалеченная, Мария Степановна и стала хромать.
В сорок пятом ее освободили советские солдаты. В сорок шестом она снова пришла в пароходство.
Когда я спросил, почему она не пошла снова работать медсестрой, Мария Степановна тихо сказала:
— Я не могу больше видеть людские страдания...
Теперь о рынде Краснознаменного теплохода «Львов».
Будучи членом машинной команды, я завидовал матросам, в чьи обязанности входило отбивать склянки. Но иногда, если судно стояло в порту, вахтенные доверяли это мне. Я бежал на бак и сдвоенным ударом, как это делали матросы, бил в колокол. Слегка оглушенный, я ждал ответ других судов. И они отвечали, вспугивая в бухте чаек...
Когда на «Львове», упросив вахтенного отбить за него склянки, я первый раз поднялся на бак, меня удивила надпись на рынде. Я ожидал увидеть русское название и дату постройки судна. Дату разглядел, но название прочитал с трудом. На рынде латинскими буквами было выведено: «Сиудад де Сарагона».
Я помчался к Игорю Анисимову и вот что узнал.
«Львов» был испанским судном. Когда в июле 1936 года в Испании вспыхнул фашистский мятеж, команда теплохода «Сиудад де Сарагона» встала на сторону республики. Фашисты грозили потопить теплоход, но он был неуловим.
Летом 1938 года теплоход доставил в Одессу испанских детей. Война, всколыхнувшая весь мир, первая в Европе война с фашизмом, продолжалась, но мятежный генерал Франко, получая все возрастающую помощь Гитлера и Муссолини, не останавливался перед самыми кровавыми преступлениями. Блокированная враждебным нейтралитетом США, Франции, Англии и других капиталистических государств, Испанская республика переживала очень тяжелое время.
Доставив на гостеприимный советский берег спасенных от фашистских изуверов детей, капитан и команда пожелали остаться в нашей стране. Возвращение на родину означало для них тюрьму или смерть...
Так теплоход начал плавать по Черному морю, получив впоследствии название «Львов».
И сразу вспомнилось жаркое лето тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Сколько раз нас, пионеров, водили тогда в порт встречать испанских детей! Прямо с трапов черноглазые испанские ребятишки попадали в пылкие объятия одесситов.
«Вива!»
«Но пасаран!»
Этими обжигающими, как само испанское солнце, словами советские люди выражали свою солидарность с отчаянной борьбой почти безоружного народа, мужественно преградившего путь фашизму.
Я хорошо помню сообщения газет, которые читал нам вслух отец. Помню названия испанских городов: Брунете, Уэска, Теруэль, там шли ожесточенные бои с фашистами. Помню очереди у кинотеатров, где показывали кадры кинохроники, снятые в пылающем Мадриде. Помню огромную карту Испании, вывешенную в Городском саду, у которой каждый день стояла сначала шумная, а потом все более сдержанная толпа...
Я увидел Испанию в семидесятых, и сразу вспомнились кадры далеких мальчишеских лет: мужчины и женщины, укладывающие на баррикадах мешки с песком, перевернутые трамваи, ополченцы, разбирающие с грузовиков оружие, встреча советских судов, доставивших сражающейся республике винтовки, танки и самолеты, продовольствие и подарки от советских людей.
Советский народ чем только мог помогал истекающей кровью республике. А сколько добровольцев — летчиков, танкистов, артиллеристов сражались на испанской земле!
А подвиг советских моряков!..
В одном из залов Музея морского флота СССР в Одессе лежат под стеклом красноречивые документы: фотографии членов эки-пажей судов, ходивших в те годы к берегам Испании, мореходные книжки (так назывались тогда паспорта моряков), значки, дипломы, ордена.
Еще было тихо на нашей земле, тихо в наших водах, в портах. Война советского народа против фашистских захватчиков была еще впереди. Но для людей, чьи документы хранятся сегодня в Музее морского флота, она уже шла.
Каждый день из Одесского, Новороссийского и других черноморских портов нашей страны один за другим уходили суда — «Нева», «Зырянин», «Кубань», «Благоев», «Комсомол».
Перед отправкой судов на причалах проходили многолюдные митинги. Советские люди просили моряков передать горячий привет трудящимся Испании, пожелание одержать скорейшую победу над ненавистным врагом.
Уходили суда.
Но возвращались не все...
Пароход «Благоев» под командованием старейшего черноморского капитана Дениса Францевича Каминского шел с грузом продовольствия и подарками для испанских детей в Барселону. Вдруг по курсу парохода всплыла неизвестная подводная лодка. С мостика «Благоева» прочитали семафор: «Экипажу немедленно покинуть судно!» Капитан приказал спускать шлюпки. Но не успели моряки отойти от борта, как в пароход была выпущена торпеда.
Лодка исчезла. А развороченный взрывом пароход затонул на глазах моряков.
После нескольких дней, проведенных в штормовом море, экипаж «Благоева» был подобран греческими рыбаками и доставлен в Пирей. Оттуда на пассажирском судне моряки вернулись в Одессу.
Обо всем, что довелось пережить морякам «Благоева», мне рассказывал бывший кочегар этого парохода Юзеф Маркович Штейнберг. Я плавал с ним на теплоходе «Украина». Юзеф Маркович человек трудной судьбы. После гибели «Благоева» он снова ходил в Испанию, в 1942-м тонул на теплоходе «Абхазия», воевал в морской пехоте, попал в плен, с помощью товарищей бежал из-под расстрела, перешел линию фронта и снова дрался с фашистами. Немало горя пришлось повидать этому человеку. Но когда он рассказывает, как топили беззащитный «Благоев», сжимает от ярости кулаки!
На пути в Испанию был потоплен пароход «Тимирязев».
Потоплен теплоход «Комсомол».
Моряки этого судна, став узниками франкистских пиратов, одними из первых среди советских людей испытали на себе, что несет миру фашизм.
...Случилось это в декабре 1936 года. Теплоход «Комсомол», сделав несколько рейсов в республиканскую Испанию, шел из Поти с грузом марганцевой руды в бельгийский порт Гент.
На рассвете 14 декабря в Средиземном море, недалеко от Алжира, судно было остановлено франкистским крейсером «Канариас». С корабля спустили шлюпки, и вскоре вооруженные мятежники, высадившись на теплоход, учинили в каютах обыск, силой захватили экипаж, а затем подожгли и потопили тепло-ход.
Некоторое время о судьбе моряков ничего не было известно.
Но вот в адрес советского посольства в Лондоне пришло письмо. Его послал житель Брюсселя Анри Корман. Он сообщил, что моряки бельгийского парохода «Президент Франки» были свидетелями пиратского нападения фашистского крейсера на советский теплоход.
Вскоре стало известно, что экипаж «Комсомола» томится в испанской каторжной тюрьме Пуэрто дель Санта-Мария.
Когда в газетах появились эти сообщения, по всей нашей стране прошли многочисленные митинги протеста.
Советские люди требовали немедленно освободить заключенных.
Советское правительство делало все возможное, чтобы добиться освобождения экипажа «Комсомола». Но только в октябре 1937 года, спустя десять месяцев после гибели судна, моряки вернулись на Родину.
17 октября 1937 года в 7 часов утра к причалу ленинградского морского вокзала подошел теплоход «Андрей Жданов». На его борту находилась первая группа вызволенных из фашистской неволи во главе с капитаном Г.Мезенцевым и помполитом А. Кульбергом.
На причале с букетами цветов стояли матери, жены, дети, отцы освобожденных моряков. И как только с теплохода спустили трап, моряки сразу попали в горячие объятия родных и друзей.
На митинге, состоявшемся прямо у трапа теплохода, первым выступил Георгий Афанасьевич Мезенцев. Сдерживая волнение, капитан сказал:
— Здравствуй, дорогая, могучая, счастливая Родина! Здравствуй, советский народ! Ни пытки, ни избиения, ни голод, ни тяжелые кошмарные дни не поколебали в нас преданности Родине и народу. С честью и достоинством, как подобает советским морякам, перенесли мы все муки и испытания...
О гибели теплохода «Комсомол», о судьбе героического экипажа написан суровый и мужественный роман. Он назван именем каторжной тюрьмы — «Санта-Мария».
Автор романа бывший матрос теплохода «Комсомол», а ныне известный советский писатель, председатель Одесского областного комитета защиты мира Иван Петрович Гайдаенко.
В июле 1974 года наша страна отмечала полувековой юбилей морского флота СССР. Торжественное заседание, посвященное этому событию, проходило в Кремлевском Дворце съездов. Когда был зачитан Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении Министерства морского флота орденом Ленина, в зал, чеканя шаг, вошел широкоплечий, подтянутый человек в белоснежной капитанской форме. На вытянутых руках нес он алый стяг — знамя Министерства морского флота. Этим знаменосцем был капитан дальнего плавания Георгий Афанасьевич Мезенцев. Именно ему — бывшему капитану теплохода «Комсомол», человеку большого мужества, перенесшему страшные пытки фашистских палачей, руководившему в годы Великой Отечественной войны Черноморским пароходством, принимавшему активное участие в послевоенном восстановлении и развитии флота, именно этому легендарному человеку было доверено внести знамя моряков советского торгового флота в день награждения их высшей наградой Родины.
Я знаю еще одного члена экипажа «Комсомола», тоже бывшего узника тюрьмы Санта- Мария, Николая Васильевича Галиченко. Это удивительный человек. Очень точно ему подходит определение — «рыцарь моря».
Николаю Васильевичу уже за семьдесят, но дома его застать трудно. Почетный работник морского флота СССР, ветеран Великой Отечественной войны и труда, нештатный инструктор комитета плавсостава Черноморского пароходства, Николай Васильевич постоянно бывает на судах, вникает во все нужды моряков и, конечно, старается чем только можно помочь.
Николай Васильевич страстный пропагандист моря. Часто встречаясь с молодежью, он рассказывает о нелегкой, но прекрасной профессии моряка, раскрывает ее значение, престижность и ответственность. И, конечно, делится воспоминаниями о теплоходе «Комсомол»...
Не так давно, в сорок пятую годовщину гибели судна, Николай Васильевич ездил в Москву, был в ЦК ВЛКСМ, хлопотал о выпуске значка в память о легендарном теплоходе, предложив, кстати, назвать одно из строящихся океанских судов гордым именем «Комсомол», встречался с литераторами, студентами, школьниками, молодыми рабочими.
Рассказав мне об этой поездке, Николай Васильевич вдруг добавил:
— Главное, чтобы молодым не пришлось пережить нашу долю...
И тут же, улыбнувшись, завел разговор о своих детях:
— Юрик в Японии, Лерочка где-то в Западной Европе, а Игорек дома. Слышали, как администрация Рейгана выкинула очередной фортель?..
Он имел в виду, что теплоход «Одесса», работавший по долгосрочному контракту на американской круизной линии, неожиданно но требованию американских властей вынужден был прервать контракт. Это случилось под новый 1982 год.
— А в сорок девятом они арестовали в Нью-Йорке «Россию». Тот же почерк...
И Николай Васильевич напомнил давнюю историю.
В 1949 году в Америке был задержан советский пассажирский лайнер «Россия», совершавший регулярные рейсы на линии Одесса — Нью-Йорк. Арест советского судна, содержание под стражей экипажа явились грубейшим произволом, одной из провокационных акций «холодной войны».
Только спустя полгода, благодаря усилиям наших дипломатов, «Россия» вернулась в Одессу.
Свыше двадцати лет после этого случая советские суда не ходили в Соединенные Штаты. Но как только в начале семидесятых в отношениях между нашими странами наметилось потепление, американские суда начали посещать Одессу, Ильичевск, Новороссийск, а наши стали частыми гостями в Хьюстоне, Новом Орлеане, Филадельфии, Нью-Йорке.
Наперекор злобной болтовне вашингтонских пропагандистов о «советской угрозе», тысячи простых американцев, посещая наши суда, открывали для себя Советский Союз, убеждаясь, что советские люди хотят одного — мира и дружбы с народами всех стран.
Тогда же был подписан контракт о круизных рейсах советских пассажирских судов с американскими туристами. Рейсы эти в районе Карибского моря и вдоль восточного побережья Америки до самой Аляски были выгодны для обеих сторон.
И вот — опять такой же враждебный жест!
После встречи с Николаем Васильевичем я вспомнил рейс в Соединенные Штаты на теплоходе «Аркадий Гайдар» в 1977 году.
Целый месяц простояли мы тогда в Новом Орлеане в ожидании груза. На Миссисипи бастовали рабочие элеваторов, потом забастовали докеры. В стране росли цены, и забастовщики требовали прибавки к зарплате.
По утрам мимо стоявших на реке пароходов шел, попыхивая длинной трубой, старенький буксир, и рослый парень, свешиваясь с мостика, кричал в мегафон: «Не допускайте на борт штрейкбрехеров!».
По ночам город был довольно слабо освещен и длинные тени небоскребов мрачно лежали на воде.
Когда забастовка закончилась, к нам начали приходить американцы. Мне нравились их непосредственность и любознательность. Американцев интересовало и как мы питаемся, и во что одеты, и в каких условиях живем. Чувствовалось: за годы «холодной войны» газеты и радио наплели им о советских людях черт знает что!
Наших гостей удивляли и отдельные каюты для каждого члена экипажа, и цветные телевизоры в помещениях команды, и разнообразие кинофильмов, и обилие книг.
Увидев на книжной полке «Особняк» Фолкнера, американцы, пожилые муж и жена, как- то странно посмотрели на жившего в каюте матроса и спросили, каким тиражом издана в Советском Союзе эта книга. Узнав, что тираж .«Особняка» 200 тысяч экземпляров, они воскликнули:
— Невероятно!
Запомнился разговор со стивидором, занимавшимся погрузкой нашего судна. Голландец по происхождению, он много лет плавал штурманом на судах разных стран. Потом, женившись на американке, поселился в Штатах. Наш собеседник признался, что на каких бы судах ему ни приходилось работать, то ли на голландских, то ли на английских или западногерманских, он не расставался с пистолетом. Постоянные стычки между командным составом и матросами, пьяные драки, поножовщина вынуждали его иметь при себе оружие. И не только его, но и остальных офицеров.
— А у вас,— сказал он,— штурман и матрос, механик и моторист работают вместе как товарищи. И обращение у вас друг к другу: «товарищ»...
Стивидор рассказал, что дом его, за который он уже много лет платит рассрочку, находится в 150 километрах от элеватора. Компания, где он раньше работал, обанкротилась, и ему с трудом удалось найти место здесь. Можно, конечно, оставить дом, забрать жену и детей и поселиться поблизости от элеватора. Но есть ли гарантия, что и эта компания не обанкротится?..
Где бы ни приходилось встречаться с американцами, то ли на судне, то ли на берегу, мы видели как искренне радовались многие из них улучшению отношений между нашими странами.
В магазинах нам показывали газеты, где под броскими, типично американскими, заголовками были напечатаны фотографии советских контейнеровозов, стоящих у причалов Филадельфии и Нью-Йорка. А говоря о размещении в США советских заказов, американцы восклицали:
— Это же работа!
Вместе с тем на берегу нам не могли не броситься в глаза приметы «американского образа жизни».
Проходя в обеденный перерыв мимо строящегося в центре города нового здания, мы обратили внимание, что белые и негры, работавшие на стройке, сели перекусить отдельно друг от друга. Так же отдельно рассаживались они в автобусах и трамваях.
На главной улице города Кэнэл-стрит какой-то проповедник, останавливая прохожих, умолял дать хоть доллар на ремонт молитвенного дома. Собрав таким образом несколько монет, он тут же. купил бутерброд и стал жадно есть.
Как-то на причале мы заметили «демонстрантов». В руках они держали плакатики с надписями: «Свободу советским евреям!» Вид «демонстрантов» был жалок: небритые, худые, в рваных ботинках. Встретившись с нами взглядом, они смущенно отводили глаза.
Когда мы рассказали об этом нашим гостям, один американец сказал:
— Эти люди ничего к вам не имеют. Просто у них нет работы. Какая-то сионистская организация и наняла их, долларов за десять в день...
Подбрасывали нам антисоветские листовки. Да и тон официальных газет был не очень дружелюбен. В связи с закупкой нашей страной американского зерна многие газеты писали о «бедственном положении людей в Советской стране». Фактов, конечно, никаких, но что им до этого? В то же время я видел в городском сквере бездомного старика. Он укладывался спать на скамейке, подстелив под себя газеты. Наверняка среди них были и те самые газеты, которые писали о «бедственном положении людей в Советской стране».
Каждый день стоянки в Соединенных Штатах приносил новые, порой удивительные, встречи.
— В моем квартале меня зовут «испанцем»,— сказал грузный седой человек, крепко пожимая нам руки.
Так мы познакомились с американцем, который в тридцать шестом году воевал в Испании в батальоне имени Авраама Линкольна. Назвался он Джоном. В Америке он был репортером, в Испании стал солдатом.
— Самое страшное,— сказал он,— когда после поражения республики я вернулся в Штаты, то увидел — фашистов и здесь хватает. В газету меня не взяли, на дверях моей квартиры кто-то постоянно писал: «Красный». Машину мою подожгли.
Купив подержанный «форд», я стал колесить по стране, нанимаясь на разную поденную работу. Мыл в придорожных ресторанчиках посуду, был рабочим на бойне, в Калифорнии нанимался к фермерам убирать кукурузу. О своих скитаниях по стране написал книгу, но ее никто не хотел издавать. В Испании я легко находил общий язык с поляками, сербами, французами, немцами, со всеми, кто приехал воевать с фашизмом. В Штатах после испанской войны меня мало кто понимал. На одной ферме в Калифорнии я увидел рабочих разных национальностей, хозяин специально нанимал их, чтобы они меньше разговаривали друг с другом...
Американцев долгие годы пугали русскими. Но я видел русских в Испании и никогда не поверю, что ваш народ хочет войны!..
Многие приходившие к нам американцы вспоминали не только годы, когда наши народы были союзниками в общей борьбе против гитлеризма, но и 1933 год, когда правительство Соединенных Штатов, признав, наконец, Советское государство, установило с ним дипломатические отношения.
Один из наших гостей, старик лет семидесяти работал в те годы в Нью-Йоркском порту. Он и рассказал, как в апреле 1934 года в Нью-Йорк прибыло первое советское судно. Его встречали толпы американцев. Кино- и фоторепортеры наняли буксиры, и вся Америка видела потом, как советский теплоход заходил в порт и швартовался к причалу. Советских моряков приглашали в гости, газеты печатали их интервью и фотографии.
— В сорок третьем, плавая матросом,— продолжал старик,— я был в вашей стране. Видел разрушенный бомбами Мурманск, видел мужество ваших людей. Я очень рад, что вы снова пришли к нам...
Позже я узнал, что первым советским судном, посетившим в 1934 году Нью-Йорк, был теплоход «КИМ», построенный на судостроительном заводе в Николаеве. Вторым пришел в Америку теплоход «Комсомол»...
Читая сегодня в газетах об угрозах американской администрации в адрес нашей страны, слушая по радио и телевидению о рассуждениях американских политиков об «ограниченной ядерной войне», я вспоминаю встречи с американцами и думаю: неужели эти люди, которые так искренне говорили, что наши дети и внуки должны быть навсегда избавлены от ужасов войны, которые сами напоминали молодым нашим морякам о совместно пролитой крови советским и американским народами в борьбе против общего врага — германского фашизма, которые так сердечно жали на прощание нам руки, приглашая снова посетить Соединенные Штаты, неужели они, эти люди, не чувствуют сейчас ответственности за безрассудные действия Вашингтона, не понимают, что пока не поздно, нужно отвести занесенный над миром американский ядерный меч?..
...Возвращаясь из Америки, мы встретили в Средиземном море корабли 6-го американского флота. Глядя на их серо-стальные громады, на расположенные по бортам глухие контейнеры, затаившие тела ракет, на самолеты, густо стоящие на палубе авианосца, я вспомнил, как впервые увидел этот флот в 1958 году. Хмурые, насупленные, устрашающе вращая антеннами радаров, американские военные корабли торопились к ливанским берегам.
Тогда, в июле 1958 года, Соединенные Штаты вопреки элементарным нормам международного права грубо нарушили суверенитет Ливана, высадив в районе Бейрута морскую пехоту.
Вместе с Англией США совершили агрессию в Ливане и Иордании с целью насаждения в этих арабских странах угодных им режимов.
Но эта акция не удалась. Советское правительство, верное политике сохранения мира и принципам невмешательства в дела других государств, потребовало от Вашингтона и Лондона немедленного прекращения агрессии и вывода их войск из Ливана и Иордании.
Были сделаны серьезные предупреждения некоторым другим государствам НАТО, а также Израилю, о недопустимости использования их территорий и воздушного пространства для переброски войск агрессора.
Тогда же в поддержку независимости арабских государств выступила и чрезвычайная сессия Генеральной Ассамблеи Организации Объединенных Наций, созванная по инициативе Советского Союза. И в конце 1958 года интервентам пришлось уйти.
...Было время, когда военный флот Соединенных Штатов беспрепятственно господствовал на морях и океанах. И как же были поражены американцы, увидев на морских дорогах мира наши военные корабли!
Помню, как однажды возле Сицилии, устав от беспрерывных облетов американских самолетов, нагло проносившихся над самыми мачтами, мы вдруг увидели наш самолет. Поднявшись с советского корабля он пролетел над нами, приветливо покачав краснозвездными крыльями.
Высыпав на корму, ребята замахали беретами, кепками, закричали «Ура!»
И когда встречаешь теперь в далеком океане наши военные корабли, сердце наполняет гордость. Ведь это же наша слава, идущая от матросов Ушакова, Лазарева и Нахимова, приумноженная матросами броненосца «Потемкин», революционными моряками Октября и моряками Великой Отечественной!
А какой славой овеяны корабли военно-морского флота США? «Славой» разбоя и насилия? Уместно привести здесь признание бывшего начальника экспедиционного корпуса Соединенных Штатов, действовавшего в начале века в районе Карибского моря, генерала Батлера: «Я помогал в 1914 году вернуть спокойствие Мексике в интересах американских нефтяных компаний. Я помогал устанавливать на Гаити и Кубе безопасную обстановку для нью-йоркского банка Нэйшнл Сити Банк. Помогал в 1909—1912 годах наводить порядок в Никарагуа для международного банкового концерна Браун Бразерс. В 1916 году я принес республике Сан-Доминго свет, чтобы можно было видеть американскую сахарную компанию. В 1903 году я помогал Гондурасу созреть для урожая американской банановой компании».
К этим циничным откровениям американского милитариста, использовавшего для своих разбойничьих вылазок и корабли военно- морских сил США, можно добавить захват американцами Филиппин и Кубы, который Владимир Ильич Ленин назвал первой войной империалистического типа, аннексию Пуэрто- Рико, объявленного потом «свободно присоединившейся» к США территорией, сюда же можно добавить многолетнюю оккупацию американцами Панамского канала и зверский расстрел в январе 1964 года мирной демонстрации панамцев, собравшихся на границе зоны канала с требованием возвратить канал законному хозяину — Панаме, сюда же можно добавить и американскую интервенцию в 1954 году в Гватемале, благодаря которой реакционные круги этой страны совершили контрреволюционный переворот, утвердив военно-фашистскую диктатуру, стоившую жизни десяткам тысяч гватемальских патриотов и сюда же можно добавить все последующие действия американских военно-морских сил в Корее, на Кубе, во Вьетнаме, на Ближнем Востоке, на Гренаде...
Да, глядя на американские военные корабли, идущие внушительной кильватерной колонной по вспененному штормовым ветром Средиземному морю, вспоминаешь многое из кровавой истории и современных деяний американского империализма.
....В начале 1983 года мы снялись в рейс на Кубу. Топливо нам нужно было добрать в Испании. По договоренности с испанскими властями суда Черноморского пароходства, следующие в Атлантический океан, получают сейчас бункер в расположенных на выходе из Гибралтарского пролива портах Сеуте или Альхесирас.
Нас направили в Альхесирас.
И вот там произошла встреча, неожиданно связавшая меня снова с теплоходом «Львов».
Якорь мы отдали на рассвете. Над морем еще стояли сонные облака. Гибралтарская скала, напротив которой расположен небольшой уютный городок Альхесирас, темной громадой нависла над бухтой. В предрассветной мгле в бухте виднелись мачты стоящих на гибралтарском рейде военных кораблей. А на вы-ступе скалы, словно чеканя точки и тире, вспыхивал и гас маяк.
Внезапно с реактивным свистом над нами пронеслась тройка истребителей. Засеребрившись в свете маяка, самолеты скрылись за скалой. С кораблей пробежал по рейду и задрожали на облаках резкий луч маяка.
Гибралтар — этот английский страж стратегически важного пролива — не спал...
С восходом солнца прибыл лоцман, и мы пошли в порт.
Как только рабочие, подав с берега шланг, прикрепили его к нашему приемному патрубку, ко мне подошел седой, морщинистый испанец и, поздоровавшись, спросил:
— Можно начинать?
— Конечно.
Спохватившись, я взял его за руку:
— Откуда вы знаете русский язык?
Испанец усмехнулся:
— Я долго жил в вашей стране...
Звали его Мигель. В СССР привезли его в тридцать седьмом. Первым советским городом, оказавшим радушное гостеприимство детям республиканской Испании, была Одесса.
Их поселили в пионерском лагере на Большом Фонтане. Добрые, отзывчивые воспитатели занимали их играми, разучивали с ними под баян советские песни, водили в театры и в кино. По вечерам на берегу моря зажигались для них веселые пионерские костры.
Когда испанцы стройной колонной появлялись в городе, их окружали взволнованные одесситы. Несмотря на протесты воспитателей, их обнимали, целовали, совали в руки сладости. И когда уставшие от городских впечатлений они возвращались в лагерь, у ворот их снова окружала восторженная толпа.
А по ночам Мигель лежал с открытыми глазами и видел пылающий Мадрид. Он слышал сырой запах вывороченной бомбами земли, слышал стоны умирающих и видел санитарную машину, увозившую в госпиталь мать.
Когда бомба попала в их дом, он стоял в очереди за молоком. У него ведь были две маленькие сестрички. Примчавшись домой, он увидел груду дымящихся развалин, мертвых сестричек... Мать еще дышала, но через несколько дней, не приходя в сознание, скончалась и она. А отец погиб, сражаясь с франкистами, еще в самом начале фашистского мятежа.
Из Одессы их повезли в Москву, потом в Ленинград. В Москве он увидел Красную площадь, Кремль, Мавзолей Ленина. Он уже знал -— этот великий человек хотел счастья для всех простых людей. Вместе с другими ребятишками Мигель положил к подножию Мавзолея цветы.
Он стал воспитанником испанского детского дома в Ленинграде. Учился на «отлично», страстно мечтал стать летчиком, ведь, вернувшись в Испанию, он должен был разгромить фашизм. Но фашисты напали и на советских людей. И снова Мигель услышал свист бомб, увидел разрушенные дома, убитых детей.
По возрасту ему рано было на фронт, и он попросился на завод. Там, у станков, остались одни женщины: матери, сестры, жены фронтовиков. Ему, подростку-испанцу, они помогали чем могли. Как бы им самим ни было тяжело, они всегда старались улыбнуться ему, приободрить. А прослушав сводку «Последних
известий», поднимали вверх сжатый кулак;
— Не пройдут!
Он отвечал по-испански:
— Но пасаран!
Они не прошли!..
После войны, закончив десятилетку, Мигель поступил в институт. На третьем курсе женился на девушке-испанке, которую так же, как и его, в тридцать седьмом привезли в Советский Союз.
После окончания института они вместе пришли на тот самый завод, где во время блокады он, шатаясь от голода, привязывал себя к станку. Завод дал квартиру, хороший заработок, окружил вниманием. Живи-поживай...
Но жену разыскала мать. Как и многие испанцы, отправившие в Советский Союз детей, она написала в Москву, узнала адрес дочери и начала слать письма, умоляя вернуться домой.
Он не хотел уезжать. Слишком горькой была память о родной земле, да и не осталось там никого. А главное — он сроднился со страной, которая в самые трагические годы жизни дала ему кров, образование, друзей.
Жена настаивала, и в 1956 году на теплоходе «Крым», из того же Одесского порта, он вернулся на родину, где не был почти двадцать лет.
Приняли их холодно. У власти еще стояли те, кто потопил в крови республику, кто как огня боялся «марксистского влияния» вернувшихся на родину людей.
Они поселились в маленьком городке на реке Эбро. Здесь жила мать жены. Когда-то здесь шли самые тяжелые бои...
Он знал: за ним следят. Он знал: в полиции интересуются, где он бывает, с кем встречается, о чем говорит. Но это было полбеды. Беда была в другом. Его профессия инженера-тех- нолога здесь никому не была нужна! Не нашел он работу по специальности и в больших городах. Как объяснил ему один знакомый, вернувшихся «оттуда» старались на работу не брать...
Он нанимался то землекопом, то маляром, то мойщиком автомашин. А знание русского языка пришлось скрывать...
В начале шестидесятых годов он уехал на заработки в Западную Германию. Во времена пресловутого «экономического чуда» туда потянулись люди из разных стран: Италии, Турции, Греции, Португалии. Уезжали и многие испанцы. Так он стал «гастарбайтером», что в переводе с немецкого звучит безобидно: «рабочий- гость». Но, работая на судостроительном заводе в Киле, он постоянно чувствовал неприязнь. Как это было непохоже на отношение к нему советских людей!
Судьба «гастарбайтеров» трагична. Их заманили в Западную Германию в период экономического бума. Но бум прошел, а более трех миллионов иностранных рабочих остались. В ФРГ начали сваливать на них вину чуть ли не за все происходящие в стране экономические неурядицы. Среди гонимых, презираемых «гастарбайтеров» начались самоубийства.
Мигель вернулся в Испанию после смерти Франко в 1975 году. Снова колесил по стране в поисках работы, пока ни устроился в Альхесирасе бункеровать суда.
Мы сидели у меня в каюте. Закончив свой невеселый рассказ, Мигель отхлебнул давно остывший кофе и затянулся сигаретой.
Вдруг он оживился:
— Недавно мы с женой ездили навестить ее мать. Старуха почти не встает. И знаете, кого там встретили? Бывших бойцов интернациональных бригад! Там установлен памятник павшим в боях на Эбро. Об этих боях много писали в свое время Илья Эренбург и Михаил Кольцов. Так вот, туда съехались добровольцы, сражавшиеся в интернациональных бригадах с фашистами. Советские ветераны, американцы из батальона имени Авраама Линкольна, французы, немцы...
Я видел, как русские и американцы посадили рядом два дерева. Когда деревья вырастут, их ветви должны сплестись. И еще я видел, как русский генерал, сражавшийся в небе Испании, и американец, воевавший рядом с ним, обнялись. Вы бы слышали, как им аплодировали!..
В каюту постучал вахтенный:
— Бункеровку закончили. Рабочие отдают шланг.
Мы попрощались на палубе. И пока буксир оттаскивал нас от причала, Мигель все махал и махал рукой — седой пионер тех далеких пламенных лет...
Уже в океане я вышел на корму. Всходила луна и на темной воде ЯРКО желтел ее след. Я раздумывал над встречей в Альхесирасе, и мне почему-то хотелось верить, что судном, которое привезло маленького Мигеля в Одессу, был именно теплоход «Сиудад де Сарогона», мой старый друг, Краснознаменный «Львов»...
Наверное, это маленькое повествование о судьбе «Львова» следует завершить рассказом о том, как провожали ветерана на пенсию.
Было это 11 октября 1964 года. В то утро, дав длинный прощальный гудок, «Львов» отошел от Одессы в свой последний рейс. В пароходстве решили, что на прощание он пройдет по местам своей боевой славы, курсом героических походов в годы войны.
Пассажирами «Львова» были представители общественности и молодежь города-героя Одессы, старые моряки, ветераны войны и труда. На митинге с прощальным словом выступил секретарь парткома морского транспорта Одессы Г.А.Олешкевич, проплававший на Черном море все годы войны, очевидец подвигов легендарного теплохода.
Своего старшего собрата провожали гудками стоящие у причалов пассажирские суда «Феликс Дзержинский», «Литва», «Латвия», «Аджария». Все они появились в Черноморском пароходстве уже после войны. Приспуская флаги, они отдавали почетный салют.
В Севастополе на торжественные проводы «Львова» собрались участники обороны города, матросы и офицеры боевых кораблей, молодежь.
Теплую телеграмму героическому кораблю прислал командующий Черноморским флотом в годы Великой Отечественной войны адмирал Ф.Ф.Октябрьский.
На митинге, у трапа «Львова», выступали ветераны войны, защитники Севастополя. Все они знали, любили, помнили «Львов»!
И снова прощальные гудки.
Этот исторический рейс закончился в Одессе. Здесь директору Музея морского флота СССР были переданы орден Красного Знамени, Грамота Президиума Верховного Совета СССР, подписанная Михаилом Ивановичем Калининым, кормовой Государственный флаг, под которым судно проплавало послевоенные годы, и флаг Военно-Морских Сил СССР, бережно хранимый на теплоходе. Под этим боевым, опаленным в боях флагом, «Львов» прошел все трудные дороги войны.
Среди священных реликвий не было только одной — рынды. Она так и осталась сиротливо висеть на баке, когда «Львов», навсегда попрощавшись с Одессой, ушел на вечную стоянку в Херсон.
Проходят годы...
Но каждый раз, возвращаясь из дальнего рейса, я прихожу к Музею морского флота и подолгу стою у мемориальной доски, вывешенной на фасаде музея.
Раньше я приходил один.
Потом с сыном.
Теперь прихожу с внуком.
На этой доске выбиты названия судов, погибших на Черном море в годы Великой Отечественной войны. И, перечитывая эти названия, запавшие в сердце каждого черноморца, я думаю: вот где надлежало бы висеть рынде Краснознаменного теплохода «Львов». Здесь, рядом с этой доской!
И пусть у этой рынды несут почетную вахту мальчишки из флотилии юных моряков. И пусть отбиваемые мальчишками склянки напоминают людям о тех, кто на старых тихоходных судах бесстрашно вступал в смертельную схватку с врагом во имя свободы и справедливости.
И чтобы юные моряки на вопрос «что это за колокол?», гордо вскинув головы, отвечали:
— Это рында Краснознаменного теплохода «Львов»!
Рейсы через Суэц
Бывает — затянется рейс на четыре, пять, а то и на шесть месяцев, настоимся из-за тропических дождей на рейдах портов Индонезии, Малайзии, Филиппин, насмотримся «а блестящие от дождя пальмы, на почерневшие промокшие хижины, на обступившие со всех сторон судно в ожидании выгрузки баржи и джонки.
Снимемся потом на Японию, попадем в Тихом океане в тайфун, когда в грохочущем мраке только и мелькнет иногда в тучах дико оскаленная луна, а поднявшись на мостик, видишь, как судно раз за разом стремительно чуть ли не ложится мачтами на гребни огромных волн...
Зайдем на обратном пути в Сингапур подкрепить взятый в Японии и на палубу груз, снова пройдем штормовой, теперь уже Индийский океан, а вернемся домой — впечатления сглаживаются быстро.
Впереди новый рейс, новые заботы, новые неотложные дела!
А бывает — и океан на всем переходе не очень беспокоит, и страна, куда привезли груз, не очень приметна на карте, да и берег без особых красот—отвесные скалы, скучная бухта, чайки... А западет в память расщепленное давней бомбой дерево, ночной разговор с грузчиками, собравшимися покурить «а корме, улыбка женщины, убаюкивающей в автобусе ребенка, и долго вспоминаешь потом эту далекую, но почему-то ставшую близкой тебе страну...
Таким запомнился мне рейс в КНДР зимой 1982 года.
В порт Чхонджин мы пришли из Японии. Переход там короткий, «о мела пурга, стекла мостика заносил снег и больше суток мы двигались в белом неистовом мраке. Капитан не отходил от локатора, близко гудели встречные суда и, отвечая им, мы сразу сбавляли ход.
Порт открылся огнями на черной воде. Пурга утихла. К нам подошел пограничный катер, и молодой офицер, поднявшись на борт, сказал на русском языке:
— Добро пожаловать в нашу страну!
А утром ветер развел в бухте сверкающую солнцем рябь, снег на сопках потемнел и начался для нас Чхонджин: перезвоном портальных кранов, грохотом судовых лебедок, а после рабочего дня — экскурсиями по памятным местам, знакомством с новостройками, поездками к водопадам и горячим источникам, бьющим из-под земли.
Я просыпался рано и выходил на палубу, когда над морем медленно оживали облака. Остро пахло водорослями. У скал чуть серебрился прибой. Над бухтой стояла такая тишина, что каждый звук — лязг железнодорожных вагонов или хриплый гудок буксира — рождал эхо, а по сонной воде медленно расходились круги.
Всходило солнце, окутывая море золотистым туманом, и когда этот туман исчезал, небо становилось высоким и синим. В бухте плескалась рыба и чайки стаей падали на нее, как снежный обвал.
В первый же день прихода в Чхонджин работники интерклуба повезли нас к братской могиле советских воинов, погибших в августе 1945 года за освобождение Кореи от японских захватчиков.
Над белым обелиском, увенчанным красной звездой, тихо шумели сосны. Далеко внизу поблескивало море. Мы молча стояли у этой могилы и каждый, наверно, думал об одном: о мужестве и благородстве советских бойцов, павших вдали от родной земли.
Сколько я видел таких могил! За долгие годы плаваний я встречал их в Румынии, Болгарии, Албании, Югославии, Польше. Был в Генуе на могиле Федора Полетаева, отдавшего жизнь за свободу Италии, во Франции видел мемориальные доски, на которых рядом с французскими именами участников Сопротивления были и русские имена.
А сколько таких; могил в Австрии, Венгрии, Чехословакии! Всюду, где шел советский воин-освободитель, очищая мир от самого страшного врага человечества — фашизма.
И вот мы у такой же могилы на корейской земле...
Победоносное завершение Великой Отечественной в мае сорок пятого ассоциируется в сознании многих, как правило, с завершением войны вообще. Но был и август сорок пятого. И не только тот, когда по приказу президента Соединенных Штатов Америки Г.Трумэна на японские города Хиросиму и Нагасаки были сброшены атомные бомбы. Был август сорок пятого, когда советские -солдаты и офицеры, как говорится, не отдышавшись еще от боев на Западе, были переброшены на Дальний Восток и здесь освобождали в кровопролитных сражениях от японских захватчиков Южный Сахалин, Курильские острова, города и села Северо-Восточного Китая и Северной Кореи.
Немало полегло их в тех августовских боях. Много бессмертных подвигов совершили они.
Вот скупые строки одного из военных донесений того времени.
«Старший краснофлотец А.Н.Комаров в рукопашной схватке уничтожил группу японских захватчиков и водрузил Красное знамя в порту Чхонджин. Будучи раненным, он прикрыл отход роты в момент окружения, бросился на выручку командира. Затем в течение четырех дней трижды раненный, продолжал сражаться с врагом трофейным оружием».
А вот выписка из наградного листа на присвоение звания Героя Советского Союза санитарке 335-го батальона морской пехоты М.Н.Цукановой. Этот батальон тоже освобождал порт Чхонджин.
«В районе Сейсина (японское название порта Чхонджин — А. X.) батальон морской пехоты вел бой с превосходящими силами противника. Ураганный огонь врага вырвал из строя не один десяток героев-моряков, В этом бою вместе с бойцами находилась санитарка Мария Цуканова. Многим бойцам оказала она медицинскую помощь, многих раненых вынесла с поля боя, спасла им жизнь. Будучи раненной в ногу, она не покинула бойцов и, превозмогая боль, оказывала им посильную помощь. Потеряв много крови, тов. Цуканова потеряла сознание, в результате чего попала в руки озверелых японских захватчиков. Японцы издевались над ней, пытаясь выведать у нее наличие наших сил. Но Цуканова не отвечала. Японские бандиты, пытаясь заставить ее заговорить, выкололи ей глаза, изрезали ножами тело. Наши части в ожесточенной схватке разбили японских бандитов и нашли истерзанное тело героически погибшей М.Н.Цукановой.
За исключительный героизм, упорство в выполнении своего долга, безграничную преданность социалистической Родине — красноармеец Цуканова достойна присвоения звания Героя Советского Союза».
Подписано командующим Тихоокеанским флотом адмиралом Юмашевым и членом Военного совета флота генерал-лейтенантом береговой службы Захаровым.
Указом Президиума Верховного Совета СССР от 14 сентября 1945 года Марии Цукановой было присвоено звание Героя Советского Союза посмертно.
В Чхонджине я познакомился в интерклубе с пожилым корейцем, хорошо говорившим по-русски. От него я узнал некоторые подробности высадки нашего десанта в сорок пятом году.
Когда советские войска, прорвав сокрушительным ударом оборону японской Квантунской армии, начали стремительно продвигаться к югу, власти Чхонджина согнали в порт, на погрузку судов, все мужское население города.
Опасаясь морского десанта, японское командование возвело вдоль берега укрепления и даже на волноломе установило артиллерийские батареи.
Советские торпедные катера ворвались в бухту среди белого дня. Не ожидавший такой дерзости враг открыл беспорядочную стрельбу. Но катера, не сбавляя хода, подошли к причалам, на которые вихрем посыпались наши десантники.
Поливая на ходу из автоматов отступающего противника, советские моряки в считанные минуты были уже на припортовых улицах. Местные жители подбегали к ним и показывали, где укрылись вражеские солдаты.
Но силы десантников были немногочисленны. А японский гарнизон в городе насчитывал около трех тысяч солдат и офицеров. Кроме того, к Чхонджину подходили другие части противника.
С наступлением темноты враг начал окружать десант. Отступив к порту, моряки ожесточенно дрались за каждый дом, за каждый причал. Стрельба не утихала ни днем ни ночью. Оставшись почти без боеприпасов, моряки переходили в контратаки, захватывали у противника оружие и продолжали бой.
В редкие минуты затишья корейцы доставляли советским морякам еду, воду, помогали перевязывать раненых.
Только через несколько дней с моря подошло подкрепление, и наши войска начали высаживаться на удержанные моряками причалы...
Во время нашей стоянки в Чхонджине капитан, побывав в консульстве, привез на судно свежие газеты. Развернув «Правду», я увидел статью Юрия Жукова, в которой он с возмущением писал о раздуваемом в Соединенных Штатах мифе о «советской военной угрозе».
Каким кощунством звучал этот затасканный миф здесь, в Чхонджине, рядом с братскими могилами наших бойцов, воинов-освободите- лей!
И если уже говорить о военной угрозе, то как же тогда расценивать действия самих Соединенных Штатов хотя бы здесь, на Дальнем Востоке, где американская военщина постоянно угрожает миру и безопасности народов этого региона!
Вспоминаю свой первый рейс на Дальний Восток в 1950 году.
Это был бурный год. «Холодная война», развязанная Соединенными Штатами против Советского Союза, грозила вот-вот перейти в «горячую». Советское правительство прилагало огромные усилия, чтобы сохранить мир. Но империалисты США не унимались. Американская администрация, возглавляемая Гарри Трумэном, лихорадочно вооружала армию США, вооружала и страны Западной Европы.
На рейдах французских, бельгийских, голландских и западногерманских портов стояли американские торговые суда, груженные военной техникой.
Народы Европы поднимались на борьбу против безудержной гонки вооружений. Слишком свежи были раны, нанесенные второй мировой войной, слишком свежа была память о гитлеровском нашествии. Газеты каждый день писали о забастовках докеров, отказывавшихся разгружать американские суда. И каждый день в Марселе, Антверпене, Роттердаме, Гамбурге полиция разгоняла демонстрантов, протестующих против планов вооружения Западной Европы.
В том году во всем мире разгорелась борьба в защиту французской девушки Раймонды Дьен, заключенной французскими властями в тюрьму. «Преступление» Раймонды состояло в том, что она отважилась лечь на рельсы, чтобы остановить воинский эшелон!
В тюремной камере Раймонде Дьен исполнился двадцать один год. В этот день она получила тысячи поздравительных телеграмм. Имя смелой француженки было у всех на устах. Оно стало символом сопротивления черным силам войны.
В 1950 году планету облетел «Голубь мира» Пикассо.
1950 год был годом Стокгольмского воззвания.
Стокгольмское воззвание... Страстное движение миллионов людей в надежде защитить мир. Во многих городах и столицах сторонники мира устраивали многотысячные митинги. Молодежь шла мимо правительственных зданий и посольств, неся плакаты с единственным словом: «МИР!» В городах устраивались факельные шествия, в небо взлетали сотни голубей.
Стокгольмское воззвание подписывали французские рыбаки и канадские лесорубы, шахтеры Англии и садоводы Голландии. Рядом с именами простых крестьян и рабочих стояли подписи знаменитых ученых, писателей, известных религиозных деятелей.
В нашей стране Стокгольмское воззвание подписывали на фабриках и заводах, в глухих таежных поселках и в больших городах, в квартирах пенсионеров, на многолюдных митингах и собраниях коллективов, на судах дальнего плавания.
Это воззвание призывало к запрещению атомного оружия, призывало к миру и братству людей.
Вот свидетельство одного из авторов Стокгольмского воззвания, тогдашнего члена Всемирного Совета Мира, лауреата Международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами» писателя Ильи Григорьевича Эренбурга:
«Произошло чудо: обращение, которое мы приняли в подвальном помещении стокгольмского ресторана, облетело мир. Полгода спустя в Варшаве я увидел француженок, итальянок, аргентинок, гречанок, которые обошли множество домов, стучались во все двери. Помню работницу типографии, итальянку, ее звали Фирмина, она собрала восемнадцать тысяч подписей, она рассказала, как убеждала католичек, монахинь, женщин, боявшихся коммунистов как дьявола. Бразильцы привезли ящики с листочками — неграмотные крестьяне ставили крестики. Представители черной Африки показывали палки с зарубками вместо подписей.
Много лет спустя один из военных комментаторов Соединенных Штатов признавал, что пятьсот миллионов подписей под Стокгольмским воззванием заставили призадуматься президента Трумэна, когда во время корейской войны встал вопрос об использовании атомных бомб».
И все же 1950 год стал годом войны...
В июне 1950 года я шел из отдела кадров с направлением на пароход «Урицкий». Он только вернулся из Италии, где стоял в ремонте, и направлялся в порт приписки Владивосток. Команда на «Урицком» состояла в основном из дальневосточников. Нас, черноморцев, было всего несколько человек. Пароход находился у второго причала Одесского порта, напротив Австрийского пляжа, куда в обеденный перерыв бегала купаться вся команда.
Недалеко от «Урицкого» стояли небольшие суда типа «Тисса», построенные в Венгерской Народной Республике, и тоже готовые к перегону на Дальний Восток. Эти суда были названы именами героев краснодонского подполья, прославленных молодогвардейцев, погибших от рук фашистских палачей. Как и в жизни, они стояли рядом: «Олег Кошевой», «Ульяна Громова», «Иван Земнухов», «Сергей Тюленин», «Любовь Шевцова». Новенькие, пахнущие свежей краской, суда эти чуть покачивались на воде.
Шагая к «Урицкому», я вдруг увидел большую толпу. Люди стояли под репродуктором, слушая «Последние известия».
Какое-то тревожное чувство сразу закралось в душу. Напряженные лица людей, непривычная для порта тишина — все это было похоже на утро 22 июня 1941 года, когда в таком же глубоком молчании толпы людей слушали радио, еще не совсем сознавая, что произошло что-то непоправимое, страшное...
— Что случилось?— спросил я у рабочего в промасленной спецовке. Слушая «Последние известия», он сворачивал самокрутку.
— Опять, кажется, началось,— ответил он.— В Корее...— И посмотрев мне в глаза, добавил твердо:— Ни черта у них не выйдет, дудки! Мир поганить больше не дадим. Нужно будет— опять пойдем. Вот так, сынок!
Так я узнал, что 25 июня 1950 года южно-корейские войска, вооруженные и обученные американцами, напали на пограничные районы Корейской Народно-Демократической Республики. А вскоре началась и американская вооруженная интервенция в Корее, которая быстро переросла в кровопролитную войну, длившуюся целых три года.
Для того, чтобы лучше была понятна тревожная суть тех давних событий, грозивших третьей мировой войной, напомню, что Корея в 1945 году была временно разделена 38-й параллелью на две части — две зоны военной ответственности — Северную и Южную.
Эти зоны — советская и американская — были установлены Потсдамской конференцией руководитель союзных держав в июле — августе, совещанием министров иностранных дел СССР, США и Великобритании в Москве в декабре сорок пятого года при обсуждении вопросов, связанных с войной против милитаристской Японии, в том числе для разграничения сфер военных действий советских и американских войск.
После окончания войны на Дальнем Востоке Советское правительство, последовательно и принципиально отстаивающее право корейского народа на создание единого независимого демократического государства, неоднократно обращалось к правительству Соединенных Штатов с предложениями о единовременном выводе советских и американских войск со всей территории Кореи.
Однако Вашингтон под всяческими предлогами отказывался это сделать, встав на путь раскола страны, создания в Южной Корее сепаратного антинародного режима.
Тогда правительство Советского Союза вывело свои войска в одностороннем порядке, продемонстрировав перед всем миром добрую волю, стремление к разрядке сложной международной обстановки.
Вывод советских войск из Северной Кореи был завершен к концу декабря 1948 года. А 16 февраля следующего года «Правда» опубликовала благодарственное письмо корейского народа Председателю Совета Министров СССР. История этого письма примечательна. Оно было написано по призыву пхеньянских рабочих. Сбор подписей проходил по всей стране. Тайком письмо это переправляли в Южную Корею, где его обсуждали и подписывали в условиях строжайшей конспирации.
Всего письмо подписали 16 767 680 жителей страны. Листы с подписями заняли 30 ящиков!
Текст письма был вышит на шелковом полотне и послан в Кремль.
Я позволю себе привести здесь некоторые выдержки из этого исторического документа.
«Не раз за всю многовековую историю Корея видела у себя чужеземных захватчиков. От их мечей умирали наши патриоты, гибло мирное-население. Они жгли наши города и села, превращали их в развалины и груды пепла.
И только советские войска пришли к нам не как завоеватели, а как освободители».
И там же:
«От политики равноправия и дружбы народов, проводимой Советской страной, как небо от земли отличается политика США, о чем ярко свидетельствует положение в Южной Корее. С первых дней прихода в нашу страну американские империалисты с помощью предателей корейского народа установили полицейско-террористический режим. Народ на Юге Кореи лишен самых элементарных прав и свобод. Прогрессивные политические партии и общественные организации загнаны в подполье, в стране свирепствует жесточайший террор.
...Еще не зажили старые раны на теле народа, как к ним прибавились новые. Против народа, борющегося за воссоединение своей страны, американские империалисты посылают танки. Для того, чтобы удержать народ в повиновении, они держат в корейских водах свои военные корабли, содержат на нашей земле авиацию, танки, механизированные войска.
Они сорвали работу советско-американской комиссии, которая должна была справедливо решить судьбу Кореи, и отказались вывести свои войска из Кореи одновременно с советскими войсками. Они, используя «большинство» на Генеральной Ассамблее ООН, провели, вопреки воле народа и с помощью насилия и террора, сепаратные фальсифицированные «выборы», создали марионеточное правительство, с помощью которого пытаются превратить Корею в свою колонию и военную базу».
Как это все похоже на политику Соединенных Штатов, проводимую ими ныне в отношении Сальвадора, Гватемалы, Гренады и многих других стран!
4 июля 1950 года в «Правде» было опубликовано заявление заместителя министра иностранных дел СССР Андрея Андреевича Громыко об американской вооруженной интервенции в Корее.
Приведу короткую выдержку из этого заявления:
«Когда стало ясно, что рушится террористический режим Ли Сын Мана, никогда не пользовавшийся поддержкой корейского народа, правительство Соединенных Штатов прибегло к открытой интервенции в Корее, дав приказ своим военно-воздушным, военно-морским, а затем и сухопутным силам выступить на стороне южнокорейских властей против корейского народа. Тем самым правительство Соединенных Штатов перешло от политической подготовки агрессии к прямым актам агрессии, стало на путь неприкрытого вмешательства во внутренние дела Кореи, на путь вооруженной интервенции в Корее. Став на такой путь, правительство США нарушило мир, показав этим, что оно не только не стремится к укреплению мира, а напротив является врагом мира».
Напав на КНДР без объявления войны, Соединенные Штаты установили у ее берегов морскую блокаду, нарушив нормальное торговое судоходство. Американские военные корабли останавливали, а нередко и обыскивали торговые и рыболовные суда и под угрозой своих орудий заставляли капитанов менять курс.
Блокада Кореи представляла собой новый акт агрессии. Эта блокада была столь же несовместима с принципами Объединенных Наций, как и вся вооруженная интервенция Соединенных Штатов в Корее.
Вспоминается мне происшедшая в то время встреча с американским военным кораблем в Корейском проливе, недалеко от островов Цусима.
Много было потом таких встреч, много раз нас пытались остановить, запугать, заставить изменить курс. Но эта, первая, запомнилась надолго.
Случилось это ночью. Море штормило. Низко над мачтами шли хмурые облака. Иногда в сверкании молний на судно обрушивался дождь.
Пошумев, он затихал, и снова вокруг была глухая непроглядная тьма.
К котлам заступила новая вахта. С кочегаром Колей Костенко мы поднялись на палубу, «подышать ветром». У борта, покуривая, стояло несколько матросов. Они тоже сменились с вахты и ожидали дождь. После тропиков хотелось надышаться прохладой. Тогда мы не знали, что дожди в тех краях опасны, как опасны они бывают и сегодня на многих морях и океанах...
— Жаль, темно. Хоть бы одним глазом посмотреть на Цусиму, — сказал Костенко.— Знаешь, как я моряком стал? Лет десяти начитался Новикова-Прибоя и «заболел» морем. У нас в селе даже речки не было, только ставок. Так я в этом ставке настоящие морские сражения устраивал. Понаделаем с ребятами бумажных корабликов, пускаем друг против друга...
В разрывах туч показалась луна, и вдруг один из матросов крикнул:
— Смотрите!
Из темноты начали вырисовываться контуры военного корабля. У него за кормой белел пенный бурун. На мостике корабля вспыхнул прожектор и, пробежав по волнам, уперся в наш борт.
- Пошли вниз,— сказал мне Костенко,— Чует сердце, придется шуровать на всю катушку. Не иначе, как прикажут остановиться.
Николай оказался прав. С мостика корабля замигал светофор:
«Немедленно застопорите машину!»
Матросы потом рассказывали, что, прочитав этот сигнал, капитан перевел ручку машинного телеграфа на «самый полный вперед!»
Когда мы спустились вниз, старший механик стоял у переговорной трубы и кричал:
— Даем, даем обороты! Пар на марке! Не подведем!
Котлы гудели от напряжения. В топках бешено клокотало пламя. Кочегары, вытирая пот, не сводили глаз со стрелок манометров. А стармех, вынув секундомер, притоптывал ногой, считая обороты машины.
До утра мы работали в кочегарке. Но когда поднялись на палубу, море было пустынным. Слева виднелся обрывистый берег. На нем сиротливо белел погасший маяк.
И тут мы услышали низкий тяжелый гул. Так во время войны, приближаясь к Одессе, гудели фашистские бомбардировщики.
Подняв головы, мы увидели американские самолеты. Они летели в сторону берега. Провожая их взглядом, я представил встревоженные корейские деревушки, женщин с заспанными детишками на руках, их боль, проклятия, гнев.
Николай, швырнув за борт окурок, с горечью сказал:
— У нас в селе люди еще в землянках живут. Председатель на единственный трактор, как не знаю на что, молится. Женщины до сих пор за своими убитыми мужиками плачут. А они!..
На горизонте далеко-далеко хищными силуэтами снова показались военные корабли...
Во Владивостоке мы сразу попали на митинг протеста против американской интервенции в Корее. На трибуну, установленную прямо на причале, поднимались грузчики, стивидоры, крановщики. С гневом и возмущением говорили они о злодеяниях, творимых американской военщиной на измученной корейской земле, требовали немедленного вывода из Кореи всех американских войск.
— Руки прочь от Кореи! Руки прочь!..— дружно скандировал порт.
Тогда я не думал, что скоро снова попаду в эти края. Суда Черноморского пароходства
больше ходили в те годы в европейские страны, в Индию и на Цейлон.
Но вот в начале пятидесятых годов наше пароходство начало получать с отечественных верфей танкеры типа «Казбек».
Пополнив в порту запасы воды и топлива, взяв в нефтегавани груз, они уходили на Дальний Восток.
Так мне снова пришлось побывать в тех краях...
Многое изменилось к тому времени.
Отдел кадров пароходства опустел. Моряков уже не хватало, и, вспоминая первые послевоенные годы, долгое «сидение на бичу», встречаясь в рейсах с товарищами, вчерашними матросами и кочегарами, ставшими штурманами и механиками, я радовался: рос флот, росли люди.
Именно из них — моряков тех трудных лет — вышли впоследствии знаменитые на всю страну капитаны и старшие механики.
В Черноморском пароходстве это — капитаны-наставники Герои Социалистического Труда Ким Никифорович Голубенко и Руслан Иванович Евграшкин, заместитель начальника пароходства по мореплаванию Герой Социалистического Труда Анатолий Григорьевич Третьяк, капитан флагмана Черноморского пароходства пассажирского лайнера «Максим Горький» Герой Социалистического Труда Сергей Леванович Дондуа, механик-черноморец назначенный главным механиком первого в мире атомного ледокола «Ленин» Герой Социалистического Труда А. Следзюк, старший механик танкера «София» Герой Социалистического Труда Е.Титов и многие другие прославленные моряки, честь и гордость советского флота.
Начало пятидесятых годов было знаменательно не только быстрым ростом морского транспорта, но и новыми трудовыми успехами черноморцев.
Всю страну облетела весть о почине экипажа танкера «Очаков», отказавшегося от текущего заводского ремонта. Моряки в дальнем плавании, используя короткие стоянки в портах, сами отремонтировали механизмы, что дало возможность танкеру сделать несколько дополнительных сверхплановых рейсов и перевезти много тысяч тонн груза. Почин «очаковцев» широко освещался в печати. Многие судовые экипажи страны переняли «очаковский» метод. Только Черноморскому пароходству он позволил экономить ежегодно за счет сокращения расходов на ремонт около 6 миллионов рублей!
А замечательный почин экипажа танкера «Апшерон»?
Экипаж этого судна, возглавляемый капитаном, бывшим фронтовиком, Глебом Григорьевичем Балакшевым, впервые в практике мирового торгового судоходства, после выгрузки нефтепродуктов принял в свои танки... соевые бобы.
23 октября 1953 года, выгрузив во Владивостоке сырую нефть, танкер прибыл в китайский порт Люйду (Дальний). На переходе моряки тщательно продегазировали танки, высушили их, застелили циновками и мешковиной.
Это был нелегкий труд. Штормило, волны захлестывали палубу, но глубоко внизу, в гулких, пропахших нефтью танках, забыв про отдых и сон, днем и ночью работали моряки.
Капитан сам спускался в каждый танк, проверяя его готовность к погрузке. Опытный моряк, выросший на танкерном флоте от матроса до капитана, Глеб Григорьевич понимал всю сложность предстоящей перевозки. Понимал и другое: если эксперимент удастся, государство в будущем получит немалый доход. Ведь танкеры, выгружая в портах Дальнего Востока кавказскую нефть, шли назад, на Черное море, в балласте. То есть — пустыми. А это было весьма убыточно. Поэтому по предложению руководства Черноморского пароходства Министерство морского флота СССР и решило попробовать погрузить на танкер бобы.
Выбор пал на «Апшерон». Вернее, на его капитана Балакшева, лучшего капитана танкерного флота. Наши зарубежные партнеры очень удивились, узнав, что соевые бобы будет грузить не сухогрузное судно, а танкер. Но капитан, предложив им осмотреть судно, заверил, что груз будет доставлен получателю в целости и сохранности.
Несколько дней длился осмотр танков огромного океанского «Апшерона», пока все не убедились в справедливости слов капитана. Затем приступили к погрузке.
При проходе Суэцким каналом заявление Балакшева администрации канала, что танкер везет не нефть, а соевые бобы, вызвало настоящую сенсацию. На судно ринулись корреспонденты. Прибыли и представители морских деловых кругов. Никто не хотел верить в необычность груза «Апшерона». Пришлось открыть один танк и показать бобы.
12 декабря 1953 года «Апшерон» пришел в польский порт Щецин, куда был адресован груз. Получатели самым придирчивым образом принимали бобы, но весь груз был сдан без малейшего брака. Главный инженер элеватора, где выгружался «Апшерон», воскликнул:
— Тридцать лет здесь работаю, но чтобы танкер привез соевые бобы, впервые вижу!
«Русский способ», как назвали за границей этот выдающийся почин, быстро внедрился в практику мирового танкерного флота. «С легкой руки» советских моряков балластные пробеги танкеров ушли в прошлое. Сегодня и в наших, и в зарубежных портах можно видеть огромные танкеры, выгружающие бобы или зерно...
Начиная с тех же пятидесятых годов на земном шаре не осталось, пожалуй, страны, куда бы ни ходили наши суда. Красный флаг Страны Советов, преодолевшей послевоенную разруху, стал частым гостем у берегов Южной Америки и Австралии, Азии и островов Океании.
Сегодня наш морской торговый флот — это крупнотоннажные автоматизированные танкеры и сухогрузы, пассажирские лайнеры, ролкеры, контейнеровозы, рефрижераторы, газовозы и другие специализированные суда, способные перевозить любые грузы на любые расстояния.
Высок авторитет нашего флота. Он постоянно пользуется спросом на мировом фрахтовом рынке.
Скорость, надежность, сохранность грузов— вот девиз наших моряков.
Но мирным рейсам наших судов угрожает агрессивная политика правящих кругов Соединенных Штатов Америки, направленная на обострение международной напряженности, раздувание гонки вооружений. Нам, морякам, это известно не из газетных статей.
Мы очевидцы этой политики.
В данной главе я пишу о Корее, позже расскажу о Вьетнаме. И пусть извинит меня читатель, что я не последователен в изложении событий, но сейчас все же хочу привести как пример воинствующего политического курса Белого дома — поведение американцев в Индийском океане. Здесь постоянно проходят наши суда, направляясь на Дальний Восток или в Индию, Бирму, Пакистан, Малайзию, Кению. СССР покупает там олово, каучук, джут, кофе, чай, специи. Страны эти — в недавнем прошлом английские колонии. Я, например, застал еще время, когда пропуска в порту Сингапур проверял у нас английский патруль.
Сейчас у берегов этих стран нас встречает патруль американский.
Военные базы США расположены в кенийском порту Момбаса, в сомалийском порту Бербера, в других странах этого огромного региона, не говоря уже об острове Диего-Гарсиа, где размещено ядерное оружие Пентагона.
В 1978 году Соединенные Штаты в одностороннем порядке прервали начатые за год до этого переговоры с Советским Союзом об ограничении военной деятельности в Индийском океане. Вашингтон сорвал и подготовку к международной конференции по выработке соглашений о превращении Индийского океана в зону мира, которая по инициативе ООН должна была быть созвана в Коломбо в 1981 году.
Министр иностранных дел Индии Нарасимха Рао, комментируя позицию Вашингтона, заявил: вопреки воле народов Соединенные Штаты бойкотируют проведение конференции по выработке международного соглашения о превращении Индийского океана в зону мира. Правительство Индии, подчеркнул министр, считает, что обструкционистская позиция, занятая США, противоречит жизненным интересам стран региона и направлена на создание там новых очагов напряженности.
Зловещую роль в планах американской администрации по поддержанию этой напряженности играет ЦРУ. Облеты американскими самолетами наших судов, американские морские патрули, ощупывающие по ночам лучами прожекторов мирные торговые суда, демонстрация силы — все это сочетается с постоянной провокационной деятельностью, которой занимаются агенты ЦРУ по отношению к нашим морякам.
На советские суда, стоящие в зарубежных портах, подбрасывается антисоветская литература, религиозные издания. Нередко наши гости или представители стивидорных компаний, работающие на погрузке или выгрузке советских судов, ведут провокационные разговоры, а иногда и прямо пытаются склонять моряков к измене Родине.
Особый упор делается на молодых моряков. Стремясь опорочить социализм, посеять у молодого человека сомнения в коммунистических идеалах, эти пропагандисты превозносят капиталистические порядки, заостряя внимание на наших недостатках.
Как правило, все они получают должный отпор. Но факты неприглядной деятельности ЦРУ — налицо.
Приведу один пример.
Как-то в Бомбее (а дело происходило в середине 70-х годов) к нам в гости пришел механик с соседнего греческого судна. Назвавшись Василием, он рассказал, что родился в Керчи, где до войны проживало много греков. В 1948 году он вместе с родителями уехал в Пирей. У отца нашлась там тетка. Жили они в Греции сначала неважно. Но потом отец, работая официантом в баре, скопив денег, открыл собственный бар. А Василий, закончив морской колледж, пошел плавать. За несколько лет работы в море он успел купить машину и построить дом. Показывая фотографию дома, сказал: «В Советском Союзе за вашу зарплату такой дом не построишь. Ведь верно?»
Бывая в Пирее и хорошо зная бедственное положение моряков греческого флота, встречаясь и с выехавшими из Советского Союза греками, которые влачили в Греции жалкое существование, мы оборвали нашего гостя. Но он, нисколько не смутившись, разложил на столе фотографии зимних курортов Швейцарии, где был снят на фоне заснеженных гор с женой.
Случилось так, что через несколько дней на судне, где плавал наш гость, вышла из строя автоматика парового котла. Их старший механик обратился к нам за помощью. Наши механики — Николай Назарович Плехов, окончивший факультет автоматики Одесского высшего инженерного морского училища, Константин Иванович Мачула, тоже инженер-механик, и я пошли к грекам.
С котлом пришлось повозиться долго. Но, выяснив причину поломки, Плехов и Мачула все же ввели котел в строй. Старший механик на радостях накрыл для нас стол. Когда я спросил о «Василии», старший механик, понизив голос, признался:
— Давно хочу от него избавиться. Но меня предупредили: не трогай. Работать не умеет. А придет в порт, смотрит, есть ли русские суда. Сменится с вахты и отправляется в гости к вашим морякам...
— У вас есть собственный дом?— спросили мы старого моряка.
— Есть небольшой домик. Купил в рассрочку лет десять назад и все молю бога, успеть бы выплатить, пока работаю.
Нам все стало ясно.
...Война в Корее закончилась в 1953 году. А через три года началась новая война, резко осложнившая международную обстановку и принесшая большой урон мировому торговому судоходству. В октябре 1956 года Англия, Франция и Израиль с благословения все тех же Соединенных Штатов напали на Египет.
Освободившись от британского колониального господства, национализировав Суэцкий канал, принадлежавший английскому, французскому и американскому капиталу, народ Египта под руководством президента Насера пошел путем достижения подлинной независимости.
Этого, конечно, простить ему не могли!
Плавая в то время на танкере «Херсон», я часто бывал в египетских портах.
Помню ликующие толпы египтян, встречавших наши суда.
Помню, как жители Порт-Саида стаскивали с пьедестала статую французского инженера и предпринимателя Фердинанда Лессепса, руководившего строительством Суэцкого канала. Эта статуя, символизировавшая позорное ярмо колониализма, много лет стояла в Порт- Саиде. И вот под восторженные крики людей, узнавших о решении президента Насера национализировать канал, бронзовый Лессепс полетел в воду!
Израиль напал на Египет в ночь на 30 октября 1956 года. Вслед за этим портовые города Александрия и Порт-Саид подверглись обстрелу с английских и французских военных кораблей.
Порт-Саид пылал. Черный дым заволакивал солнце. Горели нефтебаки. От прямых попаданий снарядов у входа в канал горели суда.
В караване, который в тот день шел Суэцким каналом, был и советский танкер «Поти». Мирный рейс судна прервала война.
Мои товарищи, плававшие тогда на «Поти», рассказывали, как целых три месяца им пришлось стоять тогда в канале.
Над ними проносились израильские самолеты, по ночам берега канала освещались заревом пожаров. Со стороны Порт-Саида доносилась артиллерийская канонада.
Жили моряки впроголодь, стараясь растянуть на возможно больший срок запас продуктов. А воду в моменты затишья находили на берегу, в заброшенных колодцах.
Слабо вооруженный, с малочисленной, плохо подготовленной на то время армией, Египет мужественно отстаивал свою свободу.
На стороне его народа были все прогрессивные силы мира. Самую решительную позицию в поддержку Египта занял Советский Союз.
Агрессоры потерпели провал.
Я остановился на событиях в Египте потому, что куда бы мы ни шли — во Вьетнам, Японию, КНДР, не говоря об Индии и соседних с ней странах, мы обязательно проходим Суэцкий канал.
Это жизненно важный путь для всех моряков.
Когда Суэцкий канал был закрыт в результате израильской агрессии против Египта в 1967 году, нам приходилось идти вокруг мыса Доброй Надежды, или, как говорили моряки, «вокруг всей географии». И каждый такой рейс длился много месяцев.
К сожалению, обстановка на Ближнем Востоке по вине сионистских правителей Тель- Авива и их покровителей из Соединенных Штатов продолжает оставаться напряженной. И возвращаясь из дальнего рейса, еще задолго до Суэцкого канала мы спрашиваем с тревогой радистов: «Как там, тихо?». Ведь от Суэцкого канала до наших черноморских портов всего трое суток хода...
Конец войны 1956 года я застал в Александрии. Повсюду чувствовалось дыхание недавних событий.
И где бы ни появлялись мы, советские моряки, нас встречали улыбками и дружескими рукопожатиями.
Как-то недалеко от порта мы зашли на интересную выставку. На фотографиях, рассказывающих о помощи Советского Союза Египту, можно было видеть советские суда, выгружающие в Порт-Саиде и Суэце нефть и зерно, и советских специалистов, помогающих египтянам строить новые дома, заводы и электростанции. А рядом на других фотографиях мы видели надменные лица американских дипломатов, самолеты американского производства с израильскими опознавательными знаками, сбитые над Суэцким каналом.
И здесь же находились две большие фотографии, возле которых тревожно перешептывались египтяне.
Это были фотографии двух японских городов, разрушенных американскими атомными бомбами,— Хиросимы и Нагасаки.
Прошло всего несколько лет, и мне довелось увидеть эти города...
В конце пятидесятых — в начале шестидесятых годов Черноморское пароходство начало пополняться крупнотоннажными судами, строящимися по заказам Советского Союза за границей: в Дании, Финляндии, Польше, ГДР, , ФРГ, Франции, Италии, Югославии.
Тогда же были куплены два танкера у Японии, названные «Мир» и «Дружба». Позже на японских верфях заказали большую серию танкеров типа «Л»: «Ленкорань», «Лубны», «Луцк», «Людиново», «Люберцы» и т. д.
Примерно в то же время сухогрузные наши суда начали совершать регулярные рейсы из Черного моря в порты Японии, доставляя туда уголь, руду, хлопок и увозя в своих трюмах товары японского экспорта.
Так для нас, советских моряков, началось знакомство с Японией.
Когда я попал в Нагасаки, город был уже отстроен. Огнями электросварок искрились верфи, в облаках пара словно плыли заводы, шумным, оживленным был порт.
И вдруг, как ножом, пронзила мысль: это случилось здесь!
И сразу город стал смотреться каменной памятью ужасающего человеческого горя...
Я был в «Атомном» музее. В нем всегда много посетителей — мужчин, женщин, детей. Но поражает тишина. Люди медленно двигаются, рассматривая выставленные за стеклами витрин экспонаты: спекшиеся камни, оплавленный металл, часы. Их много, собранных здесь часов,— настенных, настольных, наручных. Они без стрелок, мертвы. Но и так понятно — все эти часы показывают одно и то же время: время гибели тысяч людей.
Рядом с музеем развалины католической церкви.
Неподалеку парк. Он очень красив и назван парком Мира. На мраморной плите возле трехгранного обелиска, обозначающего эпицентр взрыва, высечены слова:
«Здесь — эпицентр взрыва. 9 августа 1945 года в 11 часов 02 минуты с американского бомбардировщика «Б-29» на город сброшена атомная бомба, взорвавшаяся на высоте 500 метров над этим местом. Тепловая волна, температура в 3 тысячи градусов и радиоактивное заражение превратили всю близлежащую зону в пепел и смерть. Треть города была разрушена полностью, 78 800 человек погибли, более 75 тысяч было ранено».
Возле этого обелиска тоже много людей. И тишина.
Прошло всего девять лет после атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, и японцев постигло новое атомное горе. Двадцать три рыбака со шхуны «Фукурю-мару», что в переводе означает «Счастливый дракон», выйдя в океан на лов тунца, оказались в зоне испытаний американской водородной бомбы.
Они видели ослепительный взрыв, на них падал радиоактивный пепел.
Лучевая болезнь не пощадила никого.
Первым спустя полгода после облучения умер радист «Счастливого дракона» Айкити Кубояма. Похороны рыбака в его родном городе Яидзу вылились в мощную демонстрацию протеста против атомного произвола США. Антиамериканские митинги и демонстрации прошли тогда по всей стране.
Это был год 1954-й.
В 1974 году, в двадцатую годовщину смерти Айкити Кубоямы, я видел в Нагое демонстрацию протеста против атомного оружия. Демонстранты, остановив движение в центре города, несли портреты погибших рыбаков, скандировали лозунги в защиту международной безопасности, требовали не забывать жертв атомных бомбардировок, прекратить гонку вооружений, убрать с территории страны американские военные базы.
Рядом с нами стояла старая японка и, глядя на демонстрантов, вытирала слезы...
Когда мы бываем в Японии, к нам всегда приходят гости. Многие японцы изучают русский язык, очень многих интересует жизнь нашей страны. Охотно они рассказывают и о себе. У простых японцев много проблем — дорого стоит жилье, высоки налоги, рабочих и служащих преследует страх безработицы. Но главная их проблема — сохранить мир!
Мы не раз были свидетелями яростных протестов японских трудящихся против заходов в японские порты американских атомных подводных лодок, против оккупации американцами Окинавы, против милитаризации страны.
В январе 1983 года, находясь в Японии, я был свидетелем такого случая.
Мы заканчивали в Йокогаме погрузку, когда у нас по корме стал швартоваться японский военный корабль. Он был совершенно новый, видно, только сошел со стапеля.
И тут произошло неожиданное.
Грузчики, побросав работу, сбежали на причал и стали что-то возмущенно кричать. С морской стороны подошло несколько катеров. На них было полно людей. Эти люди тоже что- то скандировали, размахивая транспарантами. На причале остановилась полицейская машина. Но сидевшие в ней полицейские только открыли дверцы и молча наблюдали «за по-рядком». А на мостике корабля стоял командир и смотрел на бушевавшее вокруг людское море.
Вскоре корабль ушел.
В обеденный перерыв я спросил говорившего по-русски стивидора:
— Как вам удалось так быстро организовать демонстрацию протеста?
Он ответил коротко:
— Хватит с нас августа сорок пятого.
В тот же день мы прочитали в газете «Джапан тайм», издающейся в Японии на английском языке, речь премьер-министра Накасонэ, произнесенную им в парламенте. Премьер только вернулся из Америки и призывал членов правительства начать вооружение страны по американским лицензиям в связи... «с всевозрастающей советской военной угрозой».
Знакомые перепевы, не правда ли?
Показательно, что в том же номере газеты, в разделе юмора, мы нашли комментарий к речи главы японского правительства.
Сидящий на скамейке в парке старик спрашивает другого сидящего рядом старика:
— Сато-сан, вы слышали, что наш премьер рекламирует Японию, как непотопляемый американский авианосец?
— Помню,— отвечает сосед,— то же делала перед первой мировой войной английская пароходная компания «Уайт стар», рекламируя непотопляемый пассажирский лайнер «Титаник»!..
Действуя в сговоре с американским империализмом против интересов мира, ассигнуя огромные средства на милитаризацию страны, японские правящие круги сокращают расходы на социальные нужды, усиливают эксплуатацию трудящихся, ведут постоянное наступление на их права.
О том, как живут и трудятся простые японцы, лучше всего, я думаю, расскажет такой факт.
По советско-японскому соглашению несколько наших сахалинских рыбаков с Невельской базы тралового флота почти пять месяцев работали вместе с японскими рыбаками на шхуне «Дзюку-мару». За это время советские рыбаки ближе познакомились с японскими тружениками моря, присмотрелись к тяжелым условиям их труда, воочию убедились в лживости капиталистической пропаганды, восхваляющей буржуазный образ жизни.
С нашими рыбаками мы встретились в Йокогаме. Вот что рассказал один из них, тралмейстер Иван Бабчинский.
— Совместная жизнь и работа на шхуне позволили понять многое, найти ответы на интересовавшие нас вопросы.
В океане рыбак не застрахован от неудач. Не раз при постановке и выборке снастей последние наматывает на винт и их приходится потом долго распутывать. Да и краб во время путины шел плохо. Японцев это огорчало но они только становились все молчаливее. А работу продолжали в удвоенном темпе. Работу тяжелую, изнурительную, по 13 - 14 часов в сутки. И так в течение всей путины.
На шхуне из двадцати двух человек свободным от лова и обработки краба оставался один человек, заведующий ловом,— синдо. У него немало обязанностей: он и на мостике, и впередсмотрящий, и наблюдающий за всем ходом работ.
Когда фирма увидела, что краб идет плохо, поступило распоряжение сократить часть рыбаков. Их отправили на берег на встречном судне.
— Хозяина не беспокоит, что оставшимся на шхуне будет трудно,— отвечал на мой удивленный вопрос синдо.— Главное, чтобы фирма не понесла убытков.
Такое отношение хозяев приводило к росту травматизма. Не говоря об обычных ранах на руках и ногах, к которым, казалось, люди уже привыкли, были и серьезные случаи. Одному рыбаку оторвало на руке палец, другому сильно повредило ногу. Но, получив от синдо первую помощь, они продолжали работать.
Японские рыбаки не жаловались на боль и усталость. Простуженные, порой с высокой температурой, они работали как ни в чем не бывало. Это тоже стало понятно. Они вынуждены так поступать, иначе хозяева фирмы их могут рассчитать и набрать других, более сильных и выносливых.
Мы привыкли к медицинским осмотрам и не задумываемся, какое огромное значение это имеет для сохранения здоровья. Японские же рыбаки об этом и не помышляют. Во-первых, очень дорого медицинское обслуживание, а во-вторых, вдруг медики обнаружат какую- нибудь болезнь. Тогда прощай место и заработок. Да и фирме платить за медосмотр невыгодно. Предпринимателя интересует одно — прибыль!
В случае тяжелой травмы фирма выплачивает небольшую страховку в вице помощи. Но дальнейшая судьба человека никого не интересует. Место утратившего работоспособность тут же занимает здоровый рыбак из числа безработных.
Спрашиваю:
— А как же пенсионные пособия?
— На свою старость,— объяснил мне синдо,— каждый должен заработать сам, начиная с молодых лет. Не позаботишься об этом, пока работоспособен, значит, в старости будешь голодать...
Относились к нам японские рыбаки с интересом. Расспрашивали о жизни в нашей стране — буквально обо всем. Мы охотно рассказывали.
Рассказывали, какие льготы получают у нас многодетные матери, о детских садах, о низкой квартирной плате, о бесплатном обучении в высших учебных заведениях, о бесплатных больницах, о курортах для рабочих, об обеспечении старости, о многом-многом другом. Слушали и улыбались: видим, верят и не верят. Оно и понятно. Радио, газеты, телевидение постоянно клевещут на нашу страну, запугивают «советской военной угрозой».
Не раз нам приходилось терпеливо, доказательно, жизненными примерами из советской действительности опровергать очередную ложь империалистических провокаторов. И было отрадно видеть, как закравшаяся в души рыбаков недоверчивость и настороженность таяли, уступая место дружелюбию.
Меня, рыбака, интересовало, как в Японии готовят специалистов для рыбных промыслов. Оказалось, все рыбаки — самоучки, прошедшие суровую школу на рыбодобывающих судах. Хозяевам не столь важно образование рыбака, сколько необходимы его знания промысловой обстановки, опыт, выносливость.
Вообще учеба в Японии платная, что по карману в основном детям обеспеченных родителей. И уж совсем не по карману беднякам высшее образование.
Путина подходила к концу. Мы радовались: скоро дом, семья, отпуск... А японцы с каждым днем делались все молчаливей. С приходом в порт шхуна становилась на ремонт. Фирма рассчитывала рыбаков. А это означало — новые поиски работы, снова неуверенность в завтрашнем дне...— закончил свой рассказ Иван Бабчинский.
И еще об одной встрече я хочу рассказать.
Японцы очень любят живопись. В городах, помимо картинных галерей, в каждом большом универмаге есть специальные залы, где выставляются различные художники. А идя по улицам, в витринах даже небольших магазинчиков можно увидеть репродукции Моне, Сислея, Ренуара, Ван-Гога.
По воскресным дням люди разного возраста приходят в порт, раскладывают мольберты и рисуют. Кто баржи, кто маяк, кто застывшее облако.
Это не профессиональные художники. Но у моря любят работать и профессионалы.
Однажды в Осаке мы залюбовались работой одного такого художника. Точными, быстрыми мазками он писал стоящие на рейде суда, рвущиеся на ветру флаги, взволнованное море. Заметив нас, он отложил кисть и неожиданно сказал по-русски: «Добрый день».
Так мы познакомились с художником Ясунари Мидзукава.
Через несколько дней он пришел к нам в гости. Пришел с внуком и, рассказывая за чашкой чая о себе, все поглядывал с улыбкой на играющего в углу малыша.
В 1945 году Ясунари Мидзукава был солдатом. Его часть стояла в корейском порту Вонсан. 21 августа на рассвете в порту высадился советский десант. Бой был жестокий. Японцы по численности превосходили советских моряков, но матросы дрались отчаянно, шаг за шагом отвоевывая у противника городские кварталы.
Многие японские солдаты были ранены, но офицеры, угрожая расправой, вновь и вновь гнали их под пули.
С наступлением темноты раненный в ногу, обессилевший Мидзукава присел возле какой- то корейской лачуги перевязать рану. Но в это время на него бросились разъяренные корейские женщины, связали и передали подоспевшим советским десантникам.
Вместе со многими солдатами разгромленной Квантунской армии Мидзукава попал в плен. И там, в лагере для военнопленных, он впервые осознал всю меру преступлений милитаристов, поставивших Японию на грань катастрофы...
Рисовать Мидзукава любил еще с детства. Это его увлечение заметили. В бараке ему выделили угол, дали краски, кисти, бумагу. Он рисовал плакаты, писал лозунги. А однажды к Октябрьским торжествам написал большой портрет Ленина.
Изучив русский язык, Мидзукава стал читать русские книги. Так он познакомился с творчеством Льва Толстого, Горького, Шолохова.
Родом он из предместья Нагасаки. После событий 9 августа ничего не знал о судьбе своих близких. И только вернувшись из плена, увидел, что произошло.
Из всей большой родни в живых осталась одна сестра, умиравшая в госпитале от лучевой болезни. С трудом устроившись на работу, он весь свой скудный заработок тратил на различные лекарства. Но болезнь была неумолима...
После смерти сестры, в память о ней и о всех погибших в Нагасаки, он начал серию рисунков, которую назвал «Атомный ад». Эту серию Мидзукава продолжает и сейчас. И когда японская общественность поднимает свой гневный голос против ядерного безумия, художник расклеивает свои рисунки на улицах Оса- ки. Они словно шагают в рядах демонстрантов, скандируя вместе с ними: «Атомной войне — нет!»
Один такой рисунок Мидзукава показал нам. В ярко-оранжевом тумане метались тени людей. Краски словно кричали.
Убрав рисунок, Мидзукава сказал:
-— Японцы грустно шутят: американцы навезли к нам столько тяжелых орудий и танков, что скоро наши острова погрузятся в море.
Помолчав, добавил:
— Мы хорошо знакомы с нравами американцев. Они не только своих черных сограждан презирают за цвет кожи. Они считают людьми второго сорта и нас.
Когда Мидзукава сошел на причал, мы попрощались с ним хором: «До свидания!». Он поднял на. руки малыша и тот, улыбнувшись, помахал нам ручонкой...
Войне нет! Японский народ, пережив ужас атомных ударов, активно противодействует политике правительства, которое идет в фарватере Вашингтона, толкающего мир ,в пропасть ядерной катастрофы. Возмущенный голос японской общественности звучит тревожным набатом, отдаваясь эхом во всех уголках земли!
Об атомных бомбардировках Хиросимы и Нагасаки написано много. Я бывал там, мне часто вспоминаются эти города, живущие напряженной трудовой жизнью, вспоминаются их отстроенные кварталы, парки, беззаботный смех детей, добрые и печальные глаза стариков, музей Нагасаки, где каждый экспонат предупреждает об атомном кошмаре...
С тех пор прошло немало лет. Но атомные стратеги США, деятели, определяющие внешнюю политику этого государства, кричащие на всех перекрестках о своем миролюбии, нет- нет да и пробуют поиграть мускулами, в том числе и в водах Мирового океана.
Помню, как в 1967 году мировая общественность была возмущена провокационными действиями военно-морского флота США. Проводя учения в Японском море, вблизи советских берегов, американские корабли пытались вызвать серьезный военный конфликт. Американский эсминец умышленно столкнулся сначала с одним, а потом с другим нашим военным кораблем. И только выдержка и благоразумие советских моряков позволили избежать опасных последствий этого инцидента.
Было это в мае 1967 года. Мы тогда пришли в Сингапур. Помню, какую свистопляску подняли буржуазные средства массовой информации западных стран, обвиняя советские военные корабли, охранявшие дальневосточные рубежи нашей Родины, в якобы преднамеренных действиях против «безвинных» американцев.
Здесь же, на сингапурском рейде, стояли корабли 7-го флота США. А с мостиков кораблей американские офицеры внимательно разглядывали в бинокли наше мирное торговое судно...
Дальневосточные воды... Когда бы ни приходилось здесь бывать, всегда встретишь десятки судов под разными флагами —советскими, японскими, вьетнамскими, корейскими, многими другими. Торопясь по своим делам, рыбаки, танкеры, сухогрузы, как добрые соседи, не забывают поприветствовать друг друга.
Но вот показываются американские корабли. И — словно тускнеет солнце, темней и тревожней становится горизонт. Так было в конце января 1983 года, когда мы с грузом труб вышли из Японии.
Ранним утром недалеко от Окинавы нас догнали два американских эсминца. Неожиданно один из них, резко повернув, начал пересекать наш курс. Капитан замедлил ход. Тогда второй эсминец, тоже повернув, прошел в опасной близости у нас по корме...
Вскоре из сообщения Московского радио мы узнали, что у берегов Японии начались совместные учения американских и японских военных кораблей. А придя в Сингапур и получив в консульстве газеты, прочитали в «Правде», что в ходе поездки по странам Дальнего Востока начальник штаба армии США гене-рал Э.Мейер заявил на пресс-конференции, что американские вооруженные силы в Южной Корее в случае необходимости не остановятся перед применением ядерного оружия. «Правда» подчеркивала — «это провокационное заявление последовало практически сразу после обнародования новых предложений руководства КНДР, направленных на мирное объединение Кореи и преодоление напряженности в данном регионе».
Дальневосточные воды...
Из Чхонджина мы уходили тогда под вечер. Падал тихий снег, и матросы, убрав швартовы, кидали друг в друга снежки.
Город, сопки — все было в снегу.
Только темное море неподвластно было этой белизне.
Я смотрел на сопки, пытаясь определить место, где находилась братская могила наших воинов.
Я думал о Марии Цукановой и ее товарищах, спящих вечным сном в этой земле.
Подвиг их не забыт. Он в шуме заводов и фабрик, в сполохах мартеновских печей, в лесах новостроек, во всем, чем живет и гордится эта страна.
Продолжаясь в великой битве за мир, подвиг их победит войну!
Пароль «Амистад»
Передо мной документ. Его вручили в отделе кадров Черноморского пароходства капитану теплохода «Аркадий Гайдар» Виктору Алексеевичу Бовжученко с просьбой зачитать экипажу.
Вот содержание этого документа:
«Джибути, 10 апреля 1982 года.
Его Превосходительству Послу,
Посольство СССР Джибути
Ваше Превосходительство,
В качестве Генерального директора компании Ред Си Лайте (Джибути) САРЛ хочу выразить глубокую благодарность за содействие, оказанное судами советского торгового флота, принимавшими участие в оказании медицинской помощи г-ну Муссе Мохамеду Али, помощнику смотрителя маяка на острове Джебель Таир.
В особенности был бы признателен, если бы Вы смогли передать врачу, капитану и его помощникам, а также экипажу торгового судна «Аркадий Гайдар» нашу высокую оценку их действиям по высадке на острове и оказанию пострадавшему медицинской помощи перед его отправкой с острова.
Приятно убедиться, что в мире... по-прежнему существует старая традиция, согласно которой моряк всегда придет на помощь другому моряку, оказавшемуся в беде.
Остаюсь, Ваше Превосходительство,
Искренне Ваш»
Подписано Л.Дж.Хьюзом, Генеральным директором компании Ред Си Лайте.
...Был обычный будничный день 6 апреля 1982 года. Теплоход «Аркадий Гайдар», возвращаясь домой после долгого плавания, вошел в Красное море. Позади были порты Кампучии, Вьетнама и тысячи миль пути.
После неприветливого Индийского океана с его штормовыми муссонными ветрами, угрюмым небом и тяжелой волной погода вблизи африканских берегов казалась особенно приятной. За судном весело катила зыбь, над которой с криком носились чайки. У бортов черными свечками выскакивали дельфины и, смешно перевернувшись в (воздухе, шлепались в воду. А море до самого горизонта отливало яркой, как эмаль, синевой.
День был очень жаркий; солнце, казалось, ( стояло так близко, что работавший вместе с матросами на окраске палубы судовой врач Ковальчук каждый раз откладывал кисть и кричал;
— Все, ребята! Поработали и в тень! В тень без разговоров!
Василий Михайлович пришел на «Аркадий Гайдар» несколько лет назад после окончания Одесского медицинского института. Еще студентом он работал на «скорой помощи». Именно там он понял: от быстроты реакции врача, от его опыта, знаний зависит часто жизнь человека. Василий Михайлович, человек скромный, отзывчивый, самоотверженный, всегда с радостью готов помочь экипажу в любой необходимой работе.
Вот лишь один пример.
Были мы тогда в Соединенных Штатах Америки, в Новом Орлеане. Пришли туда грузить кормовую муку на Италию. Перед началом погрузки портовые власти заставили нас зачистить трюмы «до металла». Работа оказалась срочной. Вот-вот должна была начаться забастовка докеров, и судну грозил длительный простой. Вместе с экипажем в трюмах трудился и наш врач. Агент, обслуживавший наш теплоход, которому Василий Михайлович лечил перед этим в судовой амбулатории зубы, увидел его вылезавшим из трюма, удивленно вскликнул:
— А вам какое дело до этой работы, доктор?
— Мне до всего здесь дело,— с улыбкой на измазанном ржавчиной лице ответил Василий Михайлович.— Судно ведь наше!
— Странные вы все же люди,— пожал плечами американец.
— Не странные, а советские,— поправил его стоявший рядом капитан.
Итак, теплоход «Аркадий Гайдар» спешил к родным берегам. Неожиданно по трансляции раздалось тревожное объявление: «Судовому врачу срочно прибыть на мостик!»
— Человек умирает, — сказал капитан, показывая Василию Михайловичу радиограмму,— Прислали из Джибути. Просят оказать помощь одному из смотрителей маяка на острове Джебель Таир. Это недалеко. Я уже изменил курс.
— Что с ним?
— Четвертые сутки рвота. Не ест, не пьет. Обращаются именно к советским судам. Ни американцы, ни англичане, которых в этом районе полным-полно, не откликаются на призывы о помощи.
Подойдя к острову, теплоход лег в дрейф. Стать на якорь мешали большие глубины. А возле острова лоция указывала на коралловые рифы. С мостика было видно, как на рифах кипит прибой.
Солнце садилось. Ветер усилился, и островок на фоне темнеющего моря с белой башенкой маяка наверху был похож на вывороченный из морских глубин огромный камень, брошенный на пути кораблей злым великаном из сказок. Но люди перехитрили великана, установив на вершине камня маяк.
К острову вместе с врачом пошли на моторном боте старший помощник капитана Валерий Тихоход, второй помощник Владимир Костроменко, второй механик Юрий Малин, радист Николай Адрианов, матросы Алексей Трефилов и Леонид Костелецкий.
Моряки долго не могли выбрать место для высадки: прибой усилился, волны подбрасывали бот, слепили людей брызгами. Несколько раз днище бота ударилось о грунт, и если бы не умелое маневрирование сидящего на руле второго помощника Костроменко, бот разнесло бы в щепы.
Наконец, улучив момент, когда прибой немного стих, второй помощник дал команду механику прибавить мотору обороты и на полном ходу подошел к берегу. Моряки попрыгали за борт и быстро, как рыбачью шаланду, вытащили бот из воды.
Берег был пустынен. Ни кустика, ни деревца. Только под горой желтел старый полуразрушенный барак. В нем оказались два бака: один с соляркой, другой с водой. От барака к крутому склону горы вела узенькая тропинка, протоптанная маленькими копытцами. Очевидно, воду и топливо доставляли к маяку на ослике.
Оставив у бота радиста, механика и матросов, старпом, врач и второй штурман начали подниматься наверх.
Стало совсем темно. Дорогу освещали фонарем. Неподвижный воздух был влажен и горяч. Из-под ног шумно скатывались камни.
Поднимались долго.
Гора оказалась высокой. Настораживало безлюдье, казалось странным, что моряков никто не встречал.
Но вот недалеко от вершины горы, из-за которой показалась луна, заметили человека. Он подбежал к морякам и начал что-то взволнованно говорить. По-английски он не понимал. Но и так было ясно, что незнакомец рад появлению людей, которые пришли на помощь его больному товарищу.
Схватив врача за руку, он стал показывать дорогу.
На маяке жили пять человек: четверо темнокожих молодых парней из Джибути и смотритель, старик-итальянец. Трое молодых несли по очереди вахту у работавшего в моторном отсеке движка, возили на ослике из-под горы солярку и воду, доставляемые на остров из Джибути, а четвертый готовил еду. Старик следил по ночам за огнем маяка. Эту работу он не доверял никому.
Заболел моторист Мусса. Он лежал в углу тускло освещенного аккумуляторной лампочкой помещения и прерывисто дышал. Стонать у него уже не было сил. Только судорога, искажавшая временами заострившееся лицо, выдавала мучившую парня боль.
Послав второго помощника на берег рассказать по рации обо всем капитану и попросить его дать в Джибути радиограмму, чтобы за парнем прислали вертолет, Василий Михайлович приступил к делу.
Вынув из сумки штатив с системой для переливания крови или жидкости, он укрепил его на стуле и, когда начал вводить в вену иглу, попросил старпома осветить руку парня карманным фонарем...
Вернувшийся с берега второй помощник сказал, что радиограмма будет отправлена, что капитан попросил Василия Михайловича ни о чем не беспокоиться и спокойно работать.
Прошло около четырех часов...
Но вот на измученном лице больного появилась слабая улыбка, боль отступила. Он попросил воды. Сделав несколько глотков, больной с благодарностью посмотрел на стоявшего рядом врача.
И тогда старый смотритель заплакал. Старик не стеснялся радостных слез. Разве он не видел, что Мусса уже умирал?..
Когда больной задремал, старик пригласил моряков к себе. Жил он в соседнем помещении, где стоял грубо сколоченный стол, возле него несколько расшатанных стульев и в углу-— заправленная рваным одеялом кровать.
Старик был уверен, что сидевшие перед ним уставшие люди присланы из Джибути. Но когда узнал, что это советские моряки, радости его не было границ.
— Москва? Москва?—переспрашивал старик, вытирая выступившие на глазах слезы.
Старый итальянец оказался коммунистом. Он хорошо знал Пальмиро Тольятти, сражался с гитлеровцами в рядах итальянского Сопротивления, после войны участвовал в стычках с неофашистами, был в рядах демонстрантов, протестующих против размещения на итальянской земле американских ядерных ракет. Но, попав в «черные списки», остался без работы, долго скитался по стране в поисках любого дела и, наконец, вынужден был покинуть родину...
Уходили с маяка под утро. Старик проводил Василия Михайловича и его товарищей. На прощание он обнял каждого и расцеловал.
К вечеру, когда «Аркадий Гайдар» был уже далеко от острова, из Джибути пришла радиограмма:
«Мусса Мохаммед Али доставлен вертолетом в госпиталь».
А наутро радист Николай Адрианов принял вторую радиограмму:
«Больной оперирован, чувствует себя хорошо. Счастливого плавания, дорогие советские моряки!»
Я вспомнил об этой недавней истории, о многих других случаях бескорыстной помощи советских моряков, начав писать главу о Кубе.
Кто не знает, как самоотверженно и бескорыстно откликнулись советские люди на призыв о помощи далекой Кубе, чей героический народ, свергнув ненавистный режим кровавого диктатора Батисты, бросил бесстрашный вызов американскому империализму, поддерживавшему этот режим?!
И кто, как не моряки, были на острове Свободы одними из первых посланцев Советской страны!
«Патриа о муэртэ!»—«Родина или смерть!»
Помню, как в дни американской блокады Кубы шумел отдел кадров пароходства. Многие находившиеся в отпуске моряки стояли в очереди к инспекторам с заявлениями. Текст заявлений был один: «Прошу отозвать из отпуска и направить на судно». Куда пойдет судно, знали и так: на Кубу!
Помню митинги на причалах порта, напутствия докеров морякам:
«Передайте кубинцам, мы с ними!»
Куба!..
В Антильском, Антильском море —
Карибским зовут его также —
Исхлестана злыми валами
И легкою пеной украшена
Под солнцем — оно ее гонит,
А ветер назад отгоняет,
А слезы живут только в песне —
Качается Куба на карте:
Зеленая длинная ящерица
С глазами, как влажные камни...
Эти стихи народного поэта Кубы, во времена Батисты жившего в изгнании, лауреата Международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами» Николаса Гильена приходят на память, как только на горизонте начинают показываться очертания кубинских берегов.
Впервые я услышал эти стихи в Гаване в интернациональном клубе моряков. Их читала по-русски кубинка Анхела Эрнандес, закончившая Московский государственный университет имени М.В.Ломоносова. Стихи запомнились и стали для нас своеобразным прологом перед каждой встречей с кубинской землей.
А встреч этих — не счесть...
Куба в дни революции!.. Восторженные гудки буксиров, встречающих в гаванях наши суда, митинги на площадях, ораторы, выступающие с крыш автобусов, осколки стекла на мостовых, стреляные гильзы, дома с яростно белеющими на фасадах революционными листовками, рабочий патруль на причалах с поднятыми в приветствии автоматами: «Вива советико!»
Куба в дни сафры!.. Наши моряки в сомбреро, с тяжелыми мачете в руках, помогающие кубинцам убирать сахарный тростник, старые крестьянки, избавившиеся благодаря революции от вековой нищеты, девушки с винтовками, охраняющие дорогу, по которой убранный тростник везут на перерабатывающие заводы, потные спины грузчиков, укладывающих в трюм туго набитые сахаром мешки.
«Патриа о муэртэ!»
У выезда из Гаванского порта в город стоит своеобразный памятник: бесформенная глыба искореженного железа, поднятая на пьедестал.
Это не дань кубинских скульпторов модернизму.
Это не мода.
Это — трагедия.
Поднятое на пьедестал исковерканное железо— остатки французского парохода «Ла Кувр», взорванного диверсантами 4 марта 1960 года у причала Гаванского порта. Пароход привез из Бельгии закупленное правительством Фиделя Кастро оружие, без которого немыслима защита революции. И — погиб.
Взрывом убило семьдесят семь человек — моряков и портовых рабочих. От взрыва в порту возник пожар, и над Гаваной долго стоял черный траурный дым.
Именно тогда, на похоронах жертв этой подлой диверсии, Фидель Кастро произнес ставшие историческими слова:
— Родина или смерть! Мы победим!
Стоявшие в то время в кубинских портах советские суда получили приказ:
«При ведении грузовых операций машины держать в постоянной готовности. Винты проворачивать каждые 3—5 минут, не давая возможности диверсантам подплыть под водой к судну. Установить круглосуточные дежурства из членов экипажа, свободных от вахт и работ. В случае малейшей угрозы безопасной стоянки судна немедленно уходить в море».
Это были тревожные дни. Закончив работу в машинном отделении или на палубе, матросы, штурманы, механики вели постоянное наблюдение за каждым плавающим в воде предметом. Внимательно приглядывались ко всему, что делалось на берегу, по носу и по корме. А с наступлением темноты опускали за борт яркие люстры и держали наготове пожарные шланги, чтобы в случае тревоги отогнать от борта мощной струей воды непрошеных гостей.
По ночам в городе слышались выстрелы, а утром от грузчиков мы узнавали о задержанных народной милицией диверсантах.
Взрыв парохода «Ла Кувр» и другие подрывные акции засылаемых на Кубу Центральным разведывательным управлением США диверсантов, различные провокационные слухи, разбрасываемые по ночам листовки — все это было только началом того зловещего заговора, который в скором времени перешел в прямую агрессию Соединенных Штатов Америки против молодой республики, гордо провозгласившей себя «первой свободной территорией Америки».
По сначала США попытались задушить Кубу экономической петлей, отказавшись поставлять ей нефть, отказавшись от закупок кубинского сахара, прекратив поставки на Кубу то-варов первой необходимости и приняв закон, по которому любая страна, поддерживающая какие-либо отношения с островом Свободы, становилась для Соединенных Штатов чуть ли не враждебной.
В трудное для Кубы время верный своему интернациональному долгу Советский Союз направил к острову Свободы танкеры с нефтью, закупил у правительства Фиделя Кастро сахар, послал на пассажирских судах сотни добровольцев помогать кубинцам поднимать хозяйство страны.
В Гаване, словно в Одессе, можно было видеть тогда почти весь пассажирский флот Черноморского пароходства: «Россию», «Победу», «Адмирала Нахимова», «Грузию» и многие другие суда, обслуживающие обычно Крымско- Кавказскую линию.
Но шумные, расцвеченные в наших портах по вечерам иллюминацией «пассажиры» с наступлением темноты стояли в Гаване притихшими, настороженными, с редкими, словно в военное время, огнями...
В том, 1960 году на Кубе все чаще и чаще звучали выстрелы.
Стреляли из-за угла — в крестьян, в рыбаков, в рабочих.
Враги кубинской революции шли на все, чтобы запугать советских людей, сорвать поставки Советским Союзом Кубе жизненно важных товаров, потуже затянуть на шее молодой республики голодную петлю.
Но когда и эта затея благодаря помощи Советского Союза и других социалистических стран, всех прогрессивных сил мира провалилась, контрреволюция перешла к прямой агрессии...
На рассвете 17 апреля 1961 года на южном побережье Кубы в районе бухты Кочинос, омывающей огромный пляж, известный под названием Плая-Хирон, с американских военных кораблей под прикрытием бомбардировочной авиации высадился вооруженный до зубов многочисленный десант.
Использовав внезапность нападения, подавив сопротивление небольшого отряда береговой охраны, банды наемников, состоящие из вышвырнутых с Кубы помещиков, латифундистов, озлобленных аристократов, сынков фабрикантов и лавочников, прогоревших банкиров, офицеров армии Батисты, всех тех, кто грабил и обирал народ,— начали продвигаться в глубь страны.
В тот тревожный для всего мира час, когда агрессия против свободной Кубы стала свершившимся фактом, советские люди во весь голос заявили о своей солидарности с кубинским народом.
На всех судах Черноморского пароходства прошли митинги. Резолюции митингов моряки посылали в партком пароходства, в газету «Моряк».
Вот радиограмма с танкера «Житомир»:
«На судне состоялся митинг в связи с событиями на Кубе. Все выступавшие с гневом клеймили американских империалистов и их наймитов. Помповый машинист Мельничук, выражая мнение всего экипажа, сказал:
— Совершенно очевидно, что без помощи США жалкая кучка контрреволюционеров не рискнула бы приблизиться к Кубе даже на пушечный выстрел!
— Мы своими глазами видели,— сказал моторист Заведеев,— с каким революционным энтузиазмом трудится кубинский народ, и мы уверены в его победе. Агрессоров — к позорному столбу!
Экипаж полностью поддерживает заявление Советского правительства о немедленном прекращении вмешательства американских империалистов в кубинские дела».
Радиограмма с танкера «Владимир»: «Экипаж собрался на митинг. Лица моряков строги, в глазах — решимость. Моряки воочию убедились, будучи на Кубе, как любит трудовой народ свою родину, как гордится завоеванной свободой и национальным героем Кубы Фиделем Кастро! Экипаж до глубины души возмущен злодейскими действиями империалистов и их наемников».
Старший механик Даценко говорит:
— Мы убеждены, что вероломное нападение на Кубу обречено на провал. Родина или смерть — вот девиз, под которым выступил на борьбу свободолюбивый гордый кубинский народ. И он победит! Руки прочь от Кубы!»
Читая эту радиограмму, я вспоминаю моего старшего товарища Анатолия Андреевича Даценко. Я плавал с ним на танкере «Слав- город». С Анатолием Андреевичем было спокойно в самом трудном рейсе. Он всегда приходил на помощь нам, молодым. У него поразительное умение — работу превращать в праздник! Из себя его мог вывести только чей-то недобросовестный, нечестный поступок. В такие минуты он сжимает кулаки и наливается гневом.
В 17 лет Анатолий ушел из родного Туапсе добровольцем на фронт. Рослого, плечистого парня зачислили в отряд морской пехоты. Боевое крещение он получил при освобождении Новороссийска. А потом была переправа под ураганным фашистским огнем через Керченский пролив, ранение, бои в Крыму, штурм Сапун-горы, освобождение Севастополя и Одессы. Анатолию Андреевичу выпала высокая честь — в составе сводного полка военных моряков принимать участие в историческом Параде Победы!
Одесское высшее инженерное морское училище Даценко закончил с первым послевоенным выпуском. С тех пор — не расстается с морем.
В начале 80-х я встретил его в Новороссийске. Сильно поседевший, но такой же добрый и веселый, Анатолий Андреевич вернулся тогда из годичного плавания. Работая на танкерах под флагом Ирака, он передавал свой богатый инженерный опыт молодым морякам этой арабской страны...
...Затеянная ЦРУ авантюра против Кубы позорно провалилась. Интервенты были разгромлены. Наемникам преградил путь вооруженный народ. Руководил разгромом контрреволюционных банд сам Фидель Кастро.
Этой впечатляющей победой кубинская революция доказала: сломить ее не удастся никому!
В те дни все, кто внимательно следил за событиями на Кубе, понимали: агрессия не случайна. В задачу ее входило: создать, в случае успеха, на захваченной кубинской территории «временное правительство», которому США тут же «придут на помощь». Было понятно и другое: Соединенные Штаты не остановятся в своих коварных планах уничтожения социалистической Кубы. Провал одной агрессии только озлобит ее организаторов и повлечет за собой другую.
Это чувствовалось и по концентрации крупных воинских соединений, и по полетам над кубинской территорией американских разведывательных самолетов, и по той травле, которой начали подвергать Кубу газеты, радио и телевидение Соединенных Штатов Америки, а также и других капиталистических стран.
Предчувствуя угрозу нового вторжения на Кубу, Советское правительство дважды обращалось к правительству Соединенных Штатов с призывом проявить благоразумие и сдержанность, трезво оценить, к чему могут привести его действия, если вопреки здравому смыслу оно все же развяжет войну.
В то время по ночам из черноморских портов один за другим уходили суда. Они шли далеко, через Атлантический океан, к берегам Кубы.
И каждый рейс — это тысячи миль пути, это злая штормовая Атлантика, это встречи на подходе к Кубе с американскими военными кораблями и самолетами, это провокации и угрозы.
Это — подвиг...
Я сижу в уютной квартире капитана дальнего плавания Героя Социалистического Труда Кима Никифоровича Голубенко. Мы знакомы давно. Я помню Кима Никифоровича еще штурманом легендарного парохода «Курск».
Сейчас Ким Никифорович капитан-наставник Черноморского пароходства. Его группа судов — новое слово в отечественном судоходстве: огромные газовозы, построенные по заказу Советского Союза в Италии. Они перевозят из порта Южный сжиженный аммиак,
Застать Кима Никифоровича дома трудно. Он часто выходит в рейсы с молодыми капитанами или ездит за границу принимать новые суда. Вот и сейчас, только вернувшись из очередного дальнего рейса, уже уехал в Южный инспектировать газовоз «Моссовет». Правда, утром, когда мы договаривались по телефону о встрече, Ким Никифорович предупредил:
— Если задержусь, жди.
Приехал он усталый, но встретил меня улыбкой:
— Давно ждешь?
И тут же начал рассказывать о сложностях работы на газовозах.
— Собираюсь статью в «Морской флот» написать. Хочу заострить внимание на проблемах этих судов. Решать их нужно безотлагательно.
С Кимом Никифоровичем, несмотря на его внушительный капитанский вид, чувствуешь себя удивительно просто и легко. Такой уж это обаятельный человек!
Я давно хотел поговорить с Кимом Никифоровичем о его рейсах на Кубу, о тех давних, тревожных днях, когда он, командуя турбоходом «Юрий Гагарин», одним из первых к блокированному американцами острову Свободы шел один на один с целой американской эскадрой, сопровождающей его почти через весь Атлантический океан.
И давно вынашиваю мечту: написать о Киме Никифоровиче книгу. И хотя о нем можно написать не одну, а несколько увлекательных книг, сделать это трудно. С Кимом Никифоровичем нужно посидеть, поговорить, и не раз, не два. Но он вечно занят!
Во время немецко-фашистской оккупации Одессы Ким Никифорович был разведчиком у базировавшихся в катакомбах партизан. После освобождения города — пошел с нашими войсками дальше бить фашистов. А закончилась война, и юный воин вернулся к любимому морю.
Матрос, штурман, капитан. Но сколько за этими тремя словами труда, опыта, бессонных ночей!
Капитана Голубенко хорошо знают не только наши моряки. Он известен в морских кругах Кубы, Японии, Австралии, Соединенных Штатов, стран Западной Европы. О нем писали «Правда», «Известия», «Труд». Он был другом первого космонавта Вселенной Юрия Алексеевича Гагарина, встречал на турбоходе «Юрий Гагарин» Фиделя Кастро, командовал вторым «космическим» турбоходом «Валентина Терешкова» и до перехода в капитаны-наставники водил по океанам самый крупный в свое время в Советском Союзе балкер «Ялта» водоизмещением в 90 тысяч тонн!
Биография капитана Голубенко — это не только биография поколения, победившего в тяжелейшей из войн, пережившего разруху, голод и холод. Это биография послевоенного моря в его сложнейший период восстановления, моря — с его повседневным мужеством и непоказным героизмом.
Разве можно забыть хотя бы тот же «Курск», на котором Ким Никифорович вырос от третьего штурмана до старшего помощника капитана. Старый, изношенный «Курск» постройки 1911 года, участвовавший в первой мировой войне, ходивший в 1936 году к берегам республиканской Испании, сражавшийся всю Великую Отечественную на Черном море, списанный в 1948 году на слом, но восстановленный силами самих моряков и продолжавший плавать еще целых шесть лет, завоевывая каждый год в социалистическом соревновании судов Черноморья переходящий вымпел Министерства морского флота СССР!
В этом послевоенном трудовом подвиге «Курска»— немалый вклад Кима Никифоровича Голубенко. Именно он возглавил комсомольско-молодежную бригаду кочегаров и матросов, сутками работавших в трюмах, устраняя течи, ремонтировавших котлы, лебедки, латавших переборки и доказавших инженерам Регистра, что пароход может еще ходить в море!
А разве забудется та страшная ночь, когда захваченный недалеко от Туапсе зимним штормом «Курск» перестал вдруг слушаться руля и, захлестываемый штормовыми валами, все больше и больше стал крениться на борт. Поломку обнаружили: срезало шпонку штурвального троса в месте соединения его с рулевой машиной.
И пока старший механик И.Вертиков сам, не доверяя никому, вытачивал на станке новую шпонку, штурман Голубенко, чуть не задыхаясь от напряжения, удерживал кровоточащими руками штурвальный трос, давая возможность капитану развернуть тяжело груженный пароход носом к волне.
И не это ли повседневное напряжение трудовых будней «Курска», а потом, в пятидесятых, и парохода «Енакиево» на тяжелейшей угольно-рудной линии Поти—Жданов—Одесса, где Ким Никифорович плавал уже капитаном, где весной и осенью приходилось преодолевать коварные черноморские штормы и туманы, пробиваться зимой сквозь льды Керченского пролива, где во время коротких стоянок в портах приходилось устранять поломки машины, а взяв, как правило, сверхплановый груз, обгонять в море другие суда этой линии, не это ли повседневное напряжение и точный капитанский расчет и умение сплотить экипаж, сделавшие «Енакиево» одним из передовых судов Черноморского пароходства, не это ли все стало основой героических будней времен Карибского кризиса, когда капитан Голубенко был удостоен высокого звания Героя Социалистического Труда!
А сколько было еще потом, после Кубы, тяжелейших рейсов, встреч с тайфунами, спасательных операций, работы под бомбежками во Вьетнаме!
И вот, затаив дыхание, я слушаю удивительный рассказ Кима Никифоровича о противоборстве торгового судна в штормовом океане с американскими подводными лодками, самолетами и надводными кораблями.
Слушаю, как решительные действия советского капитана, его спокойствие, выдержка позволили не только доставить по назначению груз государственной важности, но и дать достойный отпор зарвавшимся провокаторам.
Я и раньше слышал об этом рейсе от своих товарищей, плававших с Кимом Никифоровичем на «Юрии Гагарине». Но сейчас рассказывает сам капитан:
— Встретили они нас сразу за Гибралтаром. Сначала одна подводная лодка невдалеке всплыла, потом другая. Вскоре и эсминцы подошли. Окружили судно, идут. Тут — ночь. Океан штормит, звезд не видно, только огни «американцев», словно глаза волчьей стаи, во тьме светятся... Никто, конечно, не спит. Какой там сон!
Утром семафорить начали: «Стоп машина!» Старпом посмотрел на меня:
— Что будем делать?
— Не обращать внимания.
Вызываю стармеха:
— Как турбина?
— Как часы!
Только стармех спустился с мостика, вахтенный докладывает:
— Самолеты!
Вынырнули из облаков и — в пике! Точь-в- точь как фашистские «юнкерсы»... Думал, уйдут, а они перед самым носом взрывпакеты сбрасывать начали. Рвутся в воде, как бомбы!
Ну, думаю, если хоть одна искра в носовой трюм попадет...
Приказываю старпому:
— Боцмана с пожарным шлангом на бак! Чтоб ни одна искра к трюму не долетела!
А с кораблей снова семафор:
— «Застопорить машину, лечь в дрейф!»
Ход у нас — двадцать миль. Всех иностранцев тогда обгоняли. Иногда даже по радио запросы получали: «В какой стране построено судно?»
А наш «Гагарин» у нас в Советском Союзе построен. Не верили!
Идем полным, не останавливаемся. Тогда один эсминец наперерез пошел. Думал, свернем. Дудки! Я ему погудел и позвонил стармеху в машину: «Выжимайте из турбины всё, что можно!»
Смотрю, самолеты опять на боевой курс ложатся. Вызвал радистов:
— Снимайте антенны, пусть думают, мы к стрельбе готовимся!
Подействовало. Пронеслись над мачтами и ушли в облака. А корабли до самой Кубы нас сопровождали. Такие «игры» почти каждый день устраивали...
В те дни американские информационные агентства демагогически кричали об «атомной угрозе» Советского Союза «свободному миру», о «превращении Кубы в советскую стратегическую базу». И истерически призывали к ядерной войне.
23 октября 1962 года в наших газетах было опубликовано заявление Советского правительства, вновь предупреждающее Соединенные Штаты Америки.
В нем говорилось:
«Советское правительство подтверждает еще раз, что все оружие, которым располагает Советский Союз, служит целям обороны от агрессора.
...Если агрессоры развяжут войну, то Советский Союз нанесет самый мощный ответный удар».
Одновременно с этим заявлением правительство Советского Союза поставило вопрос о немедленном созыве Совета Безопасности ООН для рассмотрения вопроса о нарушении Устава ООН и угрозе мира со стороны Соединенных Штатов.
Во многих странах проходили митинги солидарности с народом Кубы.
«Руки прочь! Американцы, вон!»
Эти гневные слова звучали по планете на разных языках.
Энергичные и хладнокровные действии нашей страны отрезвляюще подействовали на зарвавшихся агрессоров. Президент Соединенных Штатов Джон Кеннеди заверил, что США «отменят карантин». Так на языке Белого дома называлась блокада Карибского моря и подготовка новой вооруженной интервенции на Кубу.
После этого заявления и Советский Союз взял обязательства вывезти с кубинской территории ракеты.
Так был преодолен Карибский кризис.
Так мир был спасен от угрозы ядерной войны.
Когда бы нам ни приходилось бывать на Кубе, мы всегда слышим слова благодарности за самоотверженную помощь, которую в те трагические дни оказал молодой республике Советский Союз. И продолжает оказывать сейчас.
И на всех встречах, будь то встреча со школьниками, студентами, рабочими, которые кубинцы часто организовывают в портах, куда заходят наши суда, собравшиеся скандируют: «Вива Советико!», «Да здравствует Советский Союз!»
А как радостно слышать на улицах кубинских городов русскую речь. Это юноши и девушки, учившиеся в Москве, Ленинграде, Киеве, Одессе, вернувшись на родину, стараются не забывать наш язык. А завидев советских моряков, обязательно поздороваются и остановятся «поболтать».
Но однажды в Гаване к нам подошел старый негр и. тоже по-русски попросил прикурить. Прикурив, улыбнулся и пригласил выпить с ним пиво. Усевшись со старым кубинцем за столик уличного кафе, мы услышали интересную историю.
Нашего нового знакомого звали Карлос Ортега. Его сын, Луис, участник сражения на Плая-Хирон, был послан учиться в Советский Союз. Закончив Ленинградский политехнический институт, он вернулся на Кубу с русской женой. Зовут ее Нина. Сын работает инженером на электростанции, а Нина преподает в школе русский язык. Уже здесь, в Гаване, она родила двух детишек, двух славных курчавых парней. Одного назвали в честь кубинского деда Карлосом, а другого в честь русского деда Сергеем.
Прикуривая крепчайшую сигарету, мой собеседник взволнованно говорил:
— Кем были бы мои дети и внуки, если бы не революция? Всю жизнь я чистил на улицах Гаваны ботинки и был рад, когда какой-нибудь американец бросал мне доллар. А теперь мой сын инженер! И жена сына научила меня читать русские книги!
Старый кубинец проводил нас до ворот порта. Прощаясь с ним, я вдруг вспомнил знаменитые строки Маяковского:
Да будь я и негром
преклонных годов,
И то без унынья и лени
я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин!
Ленин... Куба свято чтит имя великого вождя мирового пролетариата. Его именем названы школы, фабрики, сельскохозяйственные и рыболовецкие кооперативы.
А у нас именами великих кубинцев называют морские суда.
Ходит по морям и океанам построенный в Ленинграде на прославленном Балтийском заводе крупнотоннажный танкер «Хулио Антонио Мелья». Это имя основателя Коммунистической партии Кубы, трагически погибшего от руки предателя. Короткая жизнь вождя кубинских коммунистов оставила свой яркий след в истории Кубы, в истории ее компартии.
Я читаю это имя на борту огромного танкера под красным флагом, мирно стоящего на одесском рейде. Читаю и думаю, как глубоко символичен тот факт, что, когда в 1975 году был освобожден от американских агрессоров Южный Вьетнам, первым в Сайгонский порт вошел именно этот танкер.
...В Гаванском порту мы часто швартуемся у пристани, которая носит название «Хайфон». Это название докеры Гаваны дали в знак солидарности народа Кубы с народом Вьетнама.
А в Хайфоне я недавно услышал от вьетнамцев, побывавших на Кубе, испанское слово «амистад» («дружба»).
Для честных людей Земли — это пароль, которому открываются сердца!
Утро в Тонкинском заливе
Пожалуй, мало найдется в Черноморском пароходстве моряков, не побывавших во Вьетнаме. Каждый день из Одессы, Николаева, Херсона, Ильичевска, Новороссийска уходят на Вьетнам суда. Они везут машины, станки, удобрения, лес, металл — все, в чем нуждается эта героическая страна, ставшая после многолетней борьбы с французскими и американскими захватчиками на великую стройку социализма.
Помощь, которую оказывал в дни войны и оказывает в дни мира Советский Союз стране, отдаленной от нас тысячами миль пути, мужественные рейсы черноморских судов в обстреливаемые и бомбардируемые американскими агрессорами вьетнамские порты Хайфон, Камфу, Хонгай, подвиг советских моряков, которые, несмотря на закрытие Суэцкого канала, не только бесперебойно доставляли вьетнамцам грузы, огибая Африку, но и помогали выгружать эти грузы на причалы, тушили после налетов американской авиации пожары, вытаскивали из-под обломков разрушенных бомбами зданий раненых, помогали осиротевшим детям — все это еще ждет своего исследователя и летописца.
Моя задача скромней. В этой главе я хочу рассказать о рейсах во Вьетнам в разные годы и хочу сказать несколько добрых слов о своих товарищах-моряках, переживших все этапы борьбы вьетнамского народа за свободу и независимость.
Впервые я попал во Вьетнам в начале шестидесятых годов. К тому времени, закончив заочно мореходное училище, я плавал уже вторым механиком на теплоходе «Устилуг». Это был довольно большой по тем временам угле- рудовоз, построенный в Германской Демократической Республике. Их была большая серия, таких судов, чьи названия начинались на букву «У»: «Углеуральск», «Уржум», «Устюжна», «Урицк», «Устилуг», «Умань».
Позже все эти суда передали Азовскому пароходству.
В моем первом рейсе на Вьетнам радисты принесли скорбную весть. У берегов Испании, в Атлантическом океане, в жестокий шторм из-за смещения в трюмах груза руды погиб теплоход «Умань». Перед отходом во Вьетнам мы рядом стояли в Одессе. На «Умани» плавали мои товарищи—ремонтный механик Олег Ловкин, третий механик Владик Калиновский, старший механик Бант. К счастью, они спаслись. Но погиб радист Афанасьев. В заливаемой водой радиорубке он, привязавшись к креслу, посылал и посылал в эфир сигнал бедствия.
К гибнущей «Умани» шли на помощь суда. Многие члены экипажа, оказавшись в воде, были спасены. Но радист погиб.
Зная, что только его голос слышат в эфире, он не покидал свой пост...
О гибели «Умани» я узнал в Южно-Китайском море. Была глубокая ночь. За кормой слабо шумел пенистый след винта. Я смотрел в темное лицо тропической ночи и, думая о погибшей «Умани», вспоминал далекий родной берег. Стихия остается стихией. Но люди уходят в море. И так будет всегда...
И еще одно трагическое событие вспомнилось в том первом рейсе на Вьетнам.
Недалеко от тех мест, где проходил «Устилуг», в 1954 году чанкайшистами в нейтральных водах был захвачен танкер «Туапсе». Эта бандитская акция, как выяснилось позже, была организована и проведена под руководством ЦРУ. Агенты американской разведки, прибыв на Тайвань, сами допрашивали наших моряков, пытаясь заставить их отказаться от советского гражданства и просить политическое убежище в Соединенных Штатах Америки.
Но моряки упорно требовали одного: немедленной отправки на Родину.
Разрабатывая операцию по захвату советского судна, Центральное разведывательное управление преследовало далеко идущие цели. Во-первых, подорвать все возраставший авторитет Советского Союза среди народов Юго- Восточной Азии, а во-вторых, показать мировому общественному мнению, как советские люди, «освобожденные от гнета большевиков», рады предоставившейся им возможности «жить в «свободном мире».
Провокаторы потерпели жестокий провал!
За продолжавшимся больше года поединком советских моряков с зарвавшимися чанкайшистскими бандитами и их американскими покровителями следил с тревогой весь мир.
Благодаря настойчивым требованиям Советского правительства провокаторы были вынуждены освободить наших моряков. Каким же счастливым стал тот долгожданный час!
В составе экипажа танкера «Туапсе» было несколько моих товарищей. Об одном из них, мотористе Могильникове, я в одном из очерков уже писал. Но считаю уместным сказать о нем несколько слов и сейчас.
Вернувшись в Одессу, этот много переживший человек узнал скорбную весть. Жена его, не выдержав волнений за судьбу мужа, тяжело заболела и умерла. Детей у них не было. Немного оправившись от неожиданно свалившегося на него горя, Могильников пришел в отдел кадров и снова попросился в рейс.
В начале шестидесятых годов он, как и многие другие моряки, плавал на Кубу. И здесь, у берегов острова Свободы, опять узнал почерк провокаторов: облеты американскими самолетами наших судов, угрожающе наведенные в борт орудия военных кораблей, диверсии в портах, блокада. Потом был Вьетнам. Облеты, угрозы, блокада, бомбежка...
С Могильниковым я плавал на танкере «Херсон». Побывавший у нас на судне корреспондент «Комсомольской правды», узнав, что наш моторист был членом экипажа «Туапсе», спросил:
— Вы пережили чанкайшистский плен, участвовали во многих опасных рейсах на Кубу и Вьетнам. И снова и снова уходите за Босфор. Чем это объяснить?
Могильников ответил:
— Когда мы были на Тайване, нас поразило отношение к нам простых людей. Некоторые солдаты, охранявшие тюрьму, женщины, изредка приходившие убирать камеры и стирать белье, мелкие торговцы, которых иногда допускали в наш застенок,— все они старались украдкой пожать нам руки, улыбнуться, при-ободрить. А ведь о нас, советских людях, они слышали только ложь! Мне посчастливилось побывать На всех континентах. И везде люди хотят знать, как мы живем, работаем, учимся, ,о чем думаем. И сколько раз, несмотря на злобную, враждебную нам пропаганду, приходилось слышать от простых людей слова благодарности просто за то, что мы есть. Мы не всегда догадываемся, какой надеждой для многих там, на Западе, служит Советский Союз! Вот ради этого и стоит, как вы говорите, снова и снова уходить за Босфор...
Если посмотреть на политическую карту мира, не сразу бросится в глаза небольшой залив, отгороженный от Тихого океана островом Хайнань. Название залива еле умещается на карте между островом и материком.
Тонкинский залив.
Известно это название, пожалуй, прежде всего морякам. Но порт в глубине залива знают все. Это Хайфон — главный порт Социалистической Республики Вьетнам.
...В Тонкинский залив «Устилуг» пришел ранним утром. Солнце только выглянуло из- за гор, окружавших залив. Ветра не было, наработавшись за ночь, залив крепко спал.
По заливу тихо скользили рыбачьи джонки, поблескивая в первых лучах солнца веерообразными парусами.
Забравшись на пеленгаторный мостик, я смотрел на близкий берег, на видневшийся вдалеке порт, на флаги соседних судов: Болгарии, Польши, ГДР и, конечно, наши.
Сколько раз, бывая потом во Вьетнаме, я видел эти флаги, реющими на мачтах под разрывами снарядов и бомб! И не было случая, чтобы хоть один из них дрогнул, чтобы какое- то судно, выбрав поспешно якорь, ушло в море. Сражающийся вьетнамский народ ждал их, и этим было сказано все!
Тогда, в моем первом рейсе на Вьетнам, причалов в Хайфоне было мало. Ведь страна только недавно освободилась от ига французских колонизаторов и порт лишь начинал расширяться. Специалисты из социалистических стран, и прежде всего Советского Союза, вели дноуглубительные работы, монтировали в порту подъемные краны, строили электростанцию, забивали сваи под будущие причалы. Стоять на рейде поэтому приходилось долго, и моряки использовали эти стоянки для ремонта механизмов, обивки ржавчины, покрасочных работ.
Утро на рейде начиналось с веселого скрипа спускаемых за борт подвесок, грохота кирок, с запаха краски. Обычное рабочее утро. Но вахтенные на мостиках судов зорко вглядывались в горизонт, а радисты чутко слушали эфир. Вьетнам отстоял свою свободу в борьбе с французскими завоевателями. Но к нему уже жадно тянулись руки завоевателей новых — американских...
Как только «Устилуг» ошвартовался у причала, к нам пришли вьетнамские студенты. Наш первый помощник капитана Федор Иванович Ануфриев, бывший военный моряк, воевавший в годы Великой Отечественной на Балтике, попросил меня показать гостям судно, а потом пригласил их к себе. Федор Иванович увлек студентов воспоминаниями о героической обороне Ленинграда, о мужестве его жителей и защитников. И нужно было видеть, с каким вниманием слушали наши молодые гости.
Позже мне не раз приходилось быть очевидцем того, как жадно слушают вьетнамцы рассказы наших моряков об обороне Одессы, Севастополя, Новороссийска. И как-то в Хонгае, после налета американской авиации, один грузчик, узнав, что мальчиком я пережил гитлеровское нашествие, сказал:
— Свидетельства, воспоминания советских людей, отстоявших свою Родину от фашистов, помогают нам с еще большей яростью бить врагов!
Тогда на «Устилуге» переводчиком у студентов был худощавый парень в больших очках. Звали его Тим. Разговорившись с Тимом, я узнал, что русский язык он начал изучать самостоятельно еще в школе. Но умер отец, и Тиму, как старшему в семье, пришлось бросить учебу. Он устроился на работу в велосипедную мастерскую. В холщовой сумке вместе со скудной едой, которую давала ему на работу мать, у Тима всегда была любимая книга «Сказки Пушкина». Когда выдавалась свободная минута, он устраивался где-нибудь в углу и принимался за чтение. В мастерской заметили пристрастие парня к русскому языку и заставили Тима вернуться в школу.
— Нашей стране нужны люди, знающие этот великий язык,— сказал Тиму старший мастер.— А деньги... Свой заработок мы будем делить и на тебя.
Благодаря этим прекрасным людям Тим закончил школу и поступил в институт.
Помолчав, Тим вдруг таинственно сказал:
— Завтра вас замучают.
— Кто?
— Увидите...
Назавтра к нам пришли курсанты Хайфонского мореходного училища. В те годы флот Вьетнама был невелик,— несколько неказистых суденышек, приписанных к порту Хайфон, и две-три самоходные баржи. Но правительство республики, заглядывая в будущее, начало уже тогда, сразу после освобождения страны от французских колонизаторов, готовить кадры для своего торгового флота. И сегодня флот Вьетнама, плавая во многие страны мира, насчитывает десятки самых современных судов, построенных по последнему слову техники! А капитанами и старшими механиками на этих судах работают те самые бывшие курсанты хайфонской «мореходки».
Курсантов тогда интересовало все: и мощность машин, и сорта топлива, и марки смазочных масел, и система пожаротушения, и количество потребителей судовой электростанции и многое, многое другое. Все ответы они старательно записывали в тетради, а некоторые механизмы даже зарисовывали. Таких дотошных курсантов я не встречал потом никогда!
Когда мы вышли, наконец, из машинного отделения, старшина курсантов поднял вдруг руку. Все замолчали, посмотрев на висевший на мачте репродуктор.
— В чем дело?— спросил я Тима.
— Говорит Москва!
Действительно, московское радио передавало какую-то литературную композицию. В другое время, наверно, она меня бы не заинтересовала. Но в присутствии этих молодых людей, многие из которых, как сказал мне Тим, тоже изучали русский язык, каждое слово Москвы приобретало особый смысл!
На прощание курсанты попросили подобрать для их лаборатории любые ненужные нам детали. Такие детали нашлись, и мы были рады выполнить просьбу наших гостей.
Тогда же нам довелось побывать и в столице молодой республики Ханое. Позже мне не раз приходилось ездить в этот город, но первая поездка запомнилась особо.
Наш «газик» бежал мимо заросших бурьяном французских дотов, полуразваленных часовен и ржавых танков, над которыми кружили вороны. Это было все, что осталось от армии завоевателей, долгие годы терзавших Вьетнам.
А вокруг сочно зеленели рисовые поля, изрезанные глубокими морщинами каналов. Из этих каналов крестьяне поливали рис. Конусообразные шляпы поливальщиков риса двигались в полях, как живые грибы.
Иногда дорогу медленно переходили черные буйволы. На их широких спинах восседали погонщики — полуголые мальчишки. Завидев наш «газик», мальчишки радостно махали вслед.
Наш шофер, обгоняя многочисленных велосипедистов, рассказывал о сражении при Дьен-Бьенфу, этом ставшем знаменитым городе в районе Северного Вьетнама, где весной 1954 года Вьетнамская народная армия разгромила крупный французский гарнизон генерала де Кастри, решив тем самым исход освободительной войны, начавшейся в 1946 году.
Яростно вращая руль, шофер говорил:
— Мы Должны были умереть или победить. И мы победили!
При Дьен-Бьенфу французские колонизаторы потерпели военное поражение, оправиться после которого уже не смогли.
Но, увы, американские стратеги, планируя свою войну против Вьетнама, против его свободолюбивого народа, не задумались над уроками Дьен-Бьенфу...
Приехав в Ханой, мы первым делом зашли в музей Вьетнамской народной армии. Гидом нашим был тот же шофер. Работая при Советском консульстве, он довольно неплохо овладел русским языком. Звали его Туан, но он просил называть его по-русски — Толя.
Показывая на захваченные у врага орудия и минометы, наш гид с презрением говорил:
— Смотрите!
На оружии французских колонизаторов стояло знакомое клеймо: «Сделано в США».
Спустя два десятилетия на теплоходе «Аркадий Гайдар» я побывал в Сайгоне. Город этот теперь называется Хошимин, но музей преступлений американского империализма вьетнамцы называют Сайгонский музей. В этом музее, известном сегодня всему миру, я увидел те же орудия и минометы, какие много лет назад мне пришлось видеть в Ханое. На них стояло то же клеймо: «Сделано в США».
Это клеймо стоит и на кандалах, в которые заковывали узников американских концлагерей, стоит на железных прутьях, которыми американские палачи избивали свои жертвы, стоит и на шариковых ручках, которыми американские «судьи» подписывали смертные приговоры. И если в музее Ханоя было шумно от говора людей и веселой возни ребятишек, карабкающихся на выставленные во дворе танки и дальнобойные орудия, то в Сайгонском музее поражает тишина. Людей здесь тоже много, но они молчат. Только глаза выражают гнев и боль. Молчат и дети.. Их прижимают к себе матери, словно боятся: все, что показано в музее, может случиться и с их детьми.
Сайгонский музей...
Здесь все кричит о возмездии, все обостряет ненависть к тем, кто вынашивает сегодня зловещие планы уничтожения человечества!
Фотографии...
Фотографии...
Фотографии...
Вот американцы высаживаются во Вьетнаме. С десантных барж съезжают в пену прибоя танки и самоходные орудия. В воздухе повисли вертолеты. А по сходням транспортных судов веселой гурьбой идут солдаты. За плечами вещмешки, каски. На груди автоматические винтовки. Рукава закатаны, лица смеются.
И здесь же на фотографиях — виселицы, трупы, пожарища.
Вот снова американские солдаты. Они снова весело смеются. Но что это у них в руках? Присматриваюсь — отрубленные головы!.. Да, американцы смеются и, поставив ноги на обезглавленные трупы, с удовольствием позируют перед фотоаппаратом!
Вот сбрасывают с вертолетов связанных женщин, и летчики, высунувшись из кабин, что-то весело кричат им вслед.
Вот выгоняют прикладами из домов крестьян, вот сжигают деревни, вот, поставив на колени стариков, стреляют им в затылки. Вот избивают беременную женщину бамбуковыми палками. Вот отравляют колодцы, вот расстреливают из автоматов скот.
Фотографии детских тюрем.
Фотографии пыток.
Женщине втыкают под ногти иглы с перьями и включают фен. От колебания воздуха иглы шевелятся. Женщина кричит, палачи хохочут.
Воскрешенный из средневековья «испанский сапог». Этим «сапогом» дробили на ногах кости.
Воскрешенная из средневековья свинцовая трубка, через которую лили в рот жертве воду, пока живот чудовищно набухал.
Кастеты, которыми раскраивали черепа.
Плети.
Бамбуковые палки.
«Сделано в США»...
В одном из залов музея вывешены планы Сайгона с обозначением публичных домов. Эти планы специально издавались для американцев. Здесь же рекламы секс-баров, где уставшие от боевых действий в джунглях бравые «джи-ай» могли беззаботно провести время. Вот уж воистину — «свободный мир», рай для свободного от всякой морали американского «супермена»!
А вот и признания самих палачей.
Читаем показания американского военнослужащего Петера Мартинсона:
«Всех жителей собрали и подвергли сортировке. Из одной ямы вытащили человека с оружием. Я начал его допрашивать. Тем временем мой переводчик бил его деревянным молотком по коленным чашечкам и по лопаткам. Он ничего не говорил. Я разнервничался и испытал другие средства. Я приставил пистолет к затылку пленного и заставил рыть могилу, отсчитывая громким голосом по-вьетнамски, сколько ему осталось жить. Так же, по-вьетнамски, я объяснил ему, что он сейчас умрет. Пока он рыл себе могилу, мой переводчик продолжал его бить...
...Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь из нас отказался пытать. Я чуть было не отказался, но у меня не хватило храбрости. И я думаю, что многие солдаты поступают так же, как я...
Вначале бьешь пленного, чтобы получить от него сведения, потом бьешь его потому, что он не говорит, гневаешься и, наконец,— это ужасно сказать — избиваешь его из удовольствия.
Я хочу еще раз сказать, что военные преступления совершают не какие-то чудовища, а сыновья рядовых людей — Джонсонов и Смитов,— они не хуже других».
Письмо Говарда Страйдома, американского сержанта, десантника, 24 года.
«Я и мои коллеги-американцы рассматриваем свое пребывание здесь как весьма удобную охоту за черепами. Каждый день такой охоты щедро оплачен нашим начальством по прейскуранту: одна голова южновьетнамского коммуниста — 5 долларов, две головы — 20 долларов, и так далее в такой же прогрессии. В конце концов не все ли равно, где получать доллары...»
Это признание с головой выдает американских «миротворцев», так трогательно пекущихся о «правах человека»!
И не подобный ли прейскурант, с учетом лихорадочного курса доллара, ныне действует в странах Центральной Америки, где орудуют военные советники США, и на Ближнем Востоке, где при помощи своих подручных из Тель-Авива, которые возвели терроризм в ранг государственной политики, американцы «поддерживают мир» в этом регионе.
Сайгонский музей...
Американцы уничтожали во Вьетнаме не только людей. Они уничтожали леса, поля, реки. Уничтожали саму вьетнамскую землю. Музей в Хошимине показывает посетителям фотографии мертвых деревьев, слепых рек. Фотографии потерявшей способность к плодородию земли.
Несмотря на запрещение еще в 1925 году Женевским протоколом химического оружия, американцы планомерно производили опыление Вьетнама страшным ядом, в состав которого входил диоксин, более ядовитый, чем цианистый калий и стрихнин.
Это ужасное химическое вещество носило безобидное название «Эйджнт оридж». Были и «Эйджнт уайт», и «Эйджнт блю». То есть оранжевый, белый, голубой, в зависимости от цвета этикеток на канистрах, в которых перевозился этот яд.
Применяя химическое оружие, американцы стремились превратить Вьетнам, страну с пышной тропической растительностью, в пустыню. Последствия этого продолжают сказываться и сегодня, хотя с момента ухода американцев из Вьетнама прошло уже много лет.
В январе 1983 года в Хошимине состоялся международный симпозиум врачей, ученых и общественных деятелей, изучавших во Вьетнаме последствия химической войны, которая велась американцами. Симпозиум обсуждал возможную помощь этой стране, тяжело пострадавшей от долгого присутствия в ней «борцов за права человека».
И каким же кощунством звучат слова тех американских идеологов и политиков, которые в последнее время цинично взялись возвеличивать «подвиги» «джи-ай», представляя их как «патриотов, защищавших интересы США за десятки тысяч километров от родины». А в 1982 году в столице США рядом с мемориалами Линкольну и Вашингтону был торжественно открыт памятник ветеранам вьетнамской войны.
На постаменте этого памятника выгравированы слова:
«Мы считаем почетным, что имели возможность служить нашей стране в трудных условиях. Бог да благословит Америку!»
Это напоминает слова, которые были выгравированы на бляхах гитлеровских солдат: «Готт мит унс». «С нами бог». Очевидно, в понятии всех военных преступников кровь и бог вполне совместимы...
Выйдя из страшных залов Сайгонского музея во двор, я вдруг увидел гильотину. Это ужасное сооружение с тяжелым косым ножом, покрытым кровавой ржавчиной, с цинковым желобом, куда скатывались отрубленные головы, было завезено во Вьетнам французами, но «успешно» применялось и американцами.
Рядом с гильотиной — портрет последнего казненного на ней вьетнамского патриота. Под портретом лежали свежие цветы.
«Бог да благословит Америку!»...
Человек никогда не примирится с подлостью. А экспонаты Сайгонского музея — сгусток подлости. Это — удар в сердце.
...Закрытие на долгие восемь лет Суэцкого канала, с 1967 по 1975 год, в результате агрессии Израиля против арабских стран, в том числе Египта, как я уже говорил, намного усложнило рейсы наших судов на Вьетнам. Огибая мыс Доброй Надежды, мы не бывали дома по пять, шесть, а порой и по восемь месяцев.
Тропики, тяжелые штормы на переходах через Атлантический и Индийский океаны, длительная оторванность от родной земли — утомляли моряков. Но уже сам приход в сражающийся Вьетнам, постоянно грозящая опасность нападения с воздуха или с моря американцев, а главное — сознание ответственности за порученное нам большой государственной важности дело,— придавали новые силы. Каждый работал с полной отдачей, понимая, что и его труд — приближает победу вьетнамцев над жестоким врагом.
Работать приходилось много. Особенно на стоянках в портах. Ведь нужно было не только помочь вьетнамским друзьям быстрее разгрузить теплоход, но и подготовить к обратному переходу через два океана механизмы судна.
Мешала жара, температура в машинном отделении доходила до пятидесяти градусов.
Мешала погода, когда приходилось прекращать выгрузку и срочно уходить от приближающегося тайфуна в открытое море.
Мешали воздушные тревоги.
Их объявляли часто, и тогда, ощетинившись зенитными орудиями и ракетными установками, порт замирал в ожидании врага. На судах задраивали водонепроницаемые двери, по палубам, на случай пожара, раскатывали шланги, вахтенные надевали каски.
— Летят!
Пальба зениток, рев самолетов, треск ракет, фейерверк искр, взрывы бомб, отсвет пожаров, обгоревшие джонки на черной, задымленной реке...
А потом снова — работа, работа, работа.
Как-то мы стояли на рейде порта Хонгай, ждали баржи. На берегу горели нефтебаки: американцы на рассвете бомбили порт. От близких разрывов бомб у нас полопались ил- люминаторные стекла, и боцман, ругаясь, ставил на иллюминаторы глухари.
Ко мне зашел судовой врач и предупредил, что моторист Богачев заболел.
— Простыл, температурит. Пару дней надо полежать.
— Раз болен, пусть лежит,— ответил я.
Анатолий Богачев, веселый, энергичный парень, пришел к нам после окончания Николаевской мореходной школы. Родители его работали на судостроительном заводе. Отец электросварщиком, мать крановщицей. Еще мальчишкой, бывая с отцом на стапеле, где сваривались огромные корпуса океанских судов, Анатолий решил стать моряком. Но ему не повезло: играя в футбол, сломал ногу. Долго лежал в гипсе, а выйдя из больницы, стал прихрамывать.
При поступлении в мореходную школу медицинская комиссия не пропустила парня. Как Анатолий не доказывал, что сможет работать на судне, ставил в пример и летчика Алексея Маресьева, в ответ слышал одно:
— Не годен!
Но Анатолий не сдался. Он поехал в Москву, добился приема в Министерстве здравоохранения и вернулся в Николаев с разрешением о зачислении в мореходную школу. Уже придя к нам на судно, он постоянно тренировался. Упорству этого парня можно было позавидовать. Поступив на заочный факультет Одесского высшего инженерного морского училища, он за год прошел два курса. Самостоятельно занялся английским и немецким. Как говорил сам Анатолий, он решил «в короткое время стать настоящим образованным моряком»...
После обеда подошли баржи. Началась выгрузка. Вьетнамским грузчикам, как всегда, помогали наши матросы и мотористы. И каково было мое удивление, когда, заглянув в один из трюмов, я увидел Богачева. С пожилым вьетнамцем он стропил ящики. Отводным у этого трюма работал наш врач.
— Доктор, вы же сказали, что Богачев болен.
— Конечно! Но попробуйте удержать его в каюте!
И возмущенный врач, глянув на застропленный подъем, крикнул лебедчику:
— Вира!
Самоотверженная работа советских моряков в тяжелые и грозные годы отражения Вьетнамом американской агрессии была отмечена многими наградами. Орденами и медалями Советского Союза награждались капитаны, механики, штурманы, матросы.
Награждались и суда, в том числе Черноморского пароходства.
Так, например, теплоход «Балашиха», работавший на постоянной советско-вьетнамской линии и переживший в Хайфоне американскую блокаду, был награжден орденом Дружбы народов.
Но моряки получали не только советские награды. Получали они ордена и медали Социалистической Республики Вьетнам. И помню, как не терявшийся ни при каких обстоятельствах Анатолий Богачев побледнел от волнения, когда ему вручали в Хайфоне вьетнамский орден...
А теперь я хочу рассказать о подвиге моего товарища, боцмана теплохода «Александр Грин», коммуниста Валентина Хуторского.
Жизнь и смерть этого моряка достойны песни.
Жизнь и смерть...
С Валей Хуторским я познакомился в ту холодную и голодную послевоенную зиму, когда, надеясь попасть на какое-нибудь судно, целыми днями простаивал под дверьми инспектора отдела кадров.
Однажды нас, несколько человек из тех, кто ожидал вакансии, послали на пароход «Сухона» убирать в трюмах мусор. Пароход пришел из Америки и, выгрузившись, готовился в новый рейс.
Боцман встретил нас неприветливо. Проворчав что-то насчет «дохлых пацанов, которых присылают заместо матросов», он дал нам метелки и предупредил:
— Чтоб у трюмах было чисто, как у хорошей хозяйки на праздник. Понятно?
Мы начали подметать гулкий холодный трюм, думая о доносящихся с камбуза запахах больше, чем о боцманском напутствии. Мусора в трюме хватало, а на голодные желудки работалось плохо.
Небо над трюмом заволокло мрачными тучами. За бортом угрюмо хлюпала вода. От заиндевевших шпангоутов тянуло резким холодом. Вскоре мы так замерзли, что еле удерживали в руках метелки.
И тут на трапе показался смеющийся паренек. Спрыгнув вниз, он схватил валявшуюся в углу лопату, сгреб в кучу мусор, быстро поднялся на палубу и спустил в трюм бадью:
— Насыпайте!
Обрадовавшись неожиданному помощнику, мы дружно нагрузили бадью. Под громкое тарахтенье лебедки она поползла вверх..
С появлением этого паренька трюм был убран удивительно быстро. И тогда сверху донеслось:
— Пошли обедать!
Звали его Валя. А фамилию я увидел под фотографией на судовой Доске почета: Хуторской.
С детства кружила голову мальчишке морская даль...
Родился он на Дальнем Востоке. В сорок четвертом, когда ему исполнилось шестнадцать, поступил в мореходную школу. Получив свидетельство матроса, Валя был назначен на «Сухону», пароход типа «Либерти», всю войну проплававший между портами США и Владивостоком. На этом судне молодой моряк побывал затем на Сахалине и Камчатке, в Индии и на Цейлоне. А когда «Сухону» перегнали в Одессу и передали Черноморскому пароходству, Валентину так понравился наш город, что он решил остаться в нем навсегда.
Подружились мы быстро. Он любил веселую шутку, смех.. С ним всегда было как-то надежно и хорошо.
Прочитав однажды в «Моряке» заметку, где писалось, как советский матрос Хуторской спас в Амстердаме упавшую в воду девочку, я не удивился.
«Такие как Валя,— подумал я,— и на войне первыми поднимаются в атаку!»
Возвращаясь из плавания и встречая меня в городе, он сразу зазывал к себе в гости.
И пока мы доходили до его дома, Валя, словно снежный ком, обрастал товарищами.
У него их было много: он был очень добр.
И уже от его товарищей я узнавал: в последнем рейсе, в Англию, когда груженный доверху лесом пароход штормовал в Бискайском заливе, Валя, спускаясь после вахты с мостика, увидел в свете луны расшатанные ударами шторма бревна. Судно качало, в любую минуту могло начаться смещение груза... Не раздумывая долго, Валя бросился подтягивать стропа. Обдаваемый брызгами, сам рискуя быть смытым за борт, мокрый, злой, он работал до изнеможения. Когда подоспели матросы, бревна были уже закреплены.
В другой раз я узнавал, как в Северном море в глухую морозную ночь, когда погас внезапно топовый огонь и вызванный вахтенным штурманом электрик, добравшись до середины мачты, испугавшись высоты, спустился вниз, он, Валя Хуторской, взял у растерявшегося электрика лампу, быстро взобрался наверх, и вскоре на мачте снова горел спасительный огонь!..
«Сухона». «Кутузов». «Омск».
На этих судах Валя ходил матросом в Америку, Австралию, в страны Юго-Восточной Азии и Западной Европы.
А в 1953 году был назначен боцманом самого большого на Черном море пассажирского лайнера «Россия».
Быть «хозяином палубы» пассажирского судна нелегко. На эту должность обычно назначают опытнейших матросов, проплававших не один десяток лет, хорошо изучивших всю премудрость тяжелейшей матросской науки и зарекомендовавших себя не только хорошими специалистами, но и отличными организаторами.
Пассажирский лайнер — визитная карточка любой уважающей себя пароходной компании. И прежде всего — это безукоризненная белизна корпуса, сияние иллюминаторов, чистота палуб и трапов, дисциплина и опрятность матросов. И все это — прежде всего боцман.
Валя стал боцманом «России» в 25 лет. И уже одно это говорит само за себя.
А вскоре за свой самоотверженный труд он был награжден орденом Трудового Красного Знамени.
Проплавав на «России» почти семь лет, Валентин, как один из лучших боцманов Черноморского пароходства, был назначен на новый сухогруз «Ставрополь».
И тогда же начался для него Вьетнам...
«Ставрополь» не приходил тогда в Одессу ровно год. По просьбе правительства ДРВ, не имевшего в то время собственного флота, теплоход работал между вьетнамскими портами, перевозя пассажиров и грузы.
Это было трудное плавание. Но экипаж под командованием капитана В.В.Чернобровкина выполнил его с честью.
По возвращении на Родину боцмана Хуторского наградили медалью «За трудовую доблесть». Тогда же он стал членом Коммунистической партии Советского Союза.
На теплоход «Александр Грин» Валентин пришел в 1967 году.
И снова—рейсы на Вьетнам, снова бессоные ночи, провокации, тревоги. Снова — знакомый до боли Хайфон.
Здесь, в Хайфоне, 5 августа 1968 года боцман теплохода «Александр Грин» Валентин Георгиевич Хуторской погиб...
Об этой трагедии «Правда» писала:
«5 августа 1968 года в 21 час 30 минут вахтенный матрос через открытый люк трюма увидел на поверхности груза огонь. Через минуту на теплоходе была объявлена тревога. Через две минуты на месте пожара уже было пятеро советских матросов. Возглавлял их боцман Валентин Хуторской.
Пожар, который возник на теплоходе, угрожал серьезными последствиями: 1300 тонн удобрений селитры, опасные даже в обычных обстоятельствах, в любое время могли стать причиной мощного взрыва. Мог взлететь на воздух весь порт и серьезно пострадать город.
Над Хайфоном нависла серьезная угроза».
Эту угрозу предотвратили моряки.
И первым — Валентин Хуторской.
На помощь «Александру Грину» поспешили с других советских судов. Из города прибыли пожарные машины. Но едкий, разъедающий легкие, дым не давал возможности пробраться к трюму. В дыму мелькали каски пожарных, трещали брандспойты, сверкали струи воды. В этом дыму там, в трюме, работал Хуторской. Яростно сбивая упругой струей воды пламя, он подбадривал матросов, выносил из трюма пострадавших и снова бросался в огонь.
Отравленный дымом селитры, он умер в Хайфонском госпитале. Умирал он мужественно, как и жил.
Указом Президиума Верховного Совета СССР боцман теплохода «Александр Грин» Валентин Георгиевич Хуторской награжден посмертно орденом Ленина.
А в 1972 году его именем был назван новый океанский теплоход. И когда сегодня я встречаю в море «Валентина Хуторского», вижу Валю — неуемного, с постоянным желанием ворочать глыбы разных дел. Вижу его доброе, обветренное всеми морскими ветрами лицо и вспоминаю знаменитые строки Владимира Маяковского:
В наших жилах —
кровь, а не водица.
Мы идем
сквозь револьверный лай,
чтобы,
умирая,
воплотиться
в пароходы,
в строчки
и в другие долгие дела.
Валя не дожил до победы вьетнамского народа. Но в этой победе — и его сердце, его душа.
Вьетнам…
Для нас, советских людей, он стал домом соседа, который защищают от врагов, как свой. И недаром морякам полюбилась песня, сочиненная работавшими во Вьетнаме советскими геологами:
Бродим мы по болотам Вьетнама,
В мокрых джунглях клубится туман.
В русском сердце открытая рана.
Боль твоя — моя рана, Вьетнам.
Да, боль Вьетнама была болью всех советских людей, всех честных людей мира, с тревогой следивших за событиями в этой стране.
Взбешенные мужественным и стойким сопротивлением вьетнамского народа, чувствуя, что им все равно придется уйти с этой земли, американские агрессоры ожесточенно бомби-ли вьетнамские города и деревни, поджигали джунгли, разрушали мосты, взрывали дома.
Тактику «выжженной земли» применяли, отступая из нашей страны, гитлеровцы. ,
Эту же тактику применяли во Вьетнаме американцы.
Десятки тысяч мирных вьетнамских граждан гибли от снарядов и бомб. Десятки тысяч оставались без крова.
Горела не только вьетнамская земля. Горело море. Но не было такой силы, которая могла бы остановить советских моряков, выполнявших свой великий интернациональный долг.
«Балашиха», «Самуил Маршак», «Бабушкин», «Семферополь», «Борис Лавренев», «Аркадий Гайдар», «Борис Горбатов», «Алексей Толстой», «Ромен Роллан», «Дивногорск», «Мичурин», «Сочи», «Муром», «Моршанск»...
Да разве можно перечислить все суда, направлявшиеся к берегам Вьетнама?!
И разве можно измерить мужество наших моряков, деливших с вьетнамским народом трудности, выпавшие на его долю в борьбе с зарвавшимся врагом!
1972 год. Блокада. Терпя одно поражение за другим, правительство Соединенных Штатов решает заминировать Хайфон. Перекрыв главные морские ворота сражающегося Вьетнама, американцы надеялись лишить его помощи Советского Союза и других социалистических стран.
На фарватер Хайфона сбрасываются на парашютах сотни мин.
Но мины — еще не все. Американские летчики начинают охоту за нашими судами.
9 мая 1972 года, в День Победы советского народа над гитлеровской Германией, американские самолеты сбросили бомбы на танкер «Певек». Это судно Дальневосточного пароходства отдало якорь на внешнем рейде Хайфона, надеясь войти в порт. «Певек», имея на борту груз бензина, чудом не загорелся. Но многие члены экипажа были ранены, в том числе тяжело.
На следующий день, 10 мая, американские самолеты в порту Камфа налетели на советский теплоход «Гриша Акопян». От сброшенных бомб на судне вспыхнул пожар. Не в силах справиться с огнем, экипаж покинул судно. Семь моряков были ранены, боцман убит.
В советском консульстве в Хайфоне я видел фотографии этого теплохода. Как и «Певек», он был приписан к Дальневосточному пароходству. Ходовой мостик у него был разрушен. Машинное отделение выгорело. От шлюпок остались черные остовы.
От прямого попадания американской бомбы в Хайфонском порту затонул польский теплоход «Джозеф Конрад». Тяжелые повреждения получили суда ГДР «Фриден» и «Хальберштад».
Получили повреждения и черноморские суда: «Симферополь», «Самуил Маршак», «Борис Лавренев».
Помню одну, особенно жестокую ночь. В красном от пожаров небе Хайфона ревели «фантомы». В городе раздавались взрывы. По причалам с нарастающим воем проносились санитарные машины. В порту горели нефтехранилища. От разлившейся нефти пылала река.
К нашему борту прибило обгоревшую джонку. Вскоре матросы привели в кают-компанию зареванного мальчишку. Ему было лет пять. Родные его были убиты. Их тела остались в джонке, которую снова уносила река...
Наша повариха дала мальчонке поесть, но он и не взглянул на тарелку. Забившись в угол, он жалобно всхлипывал и тер грязной ручонкой глаза.
— Варвары! Чистые варвары!— возмущенно сказала повариха и сама смахнула слезу.
В кают-компанию вошел плотник. Поставив перед мальчонкой стакан с мыльной водой, он начал выдувать радужные пузыри. Переливаясь золотистым блеском, они взлетали к потолку. Мальчик заулыбался. Глядя на него, заулыбались и мы.
Близко раздался взрыв. Плафоны в кают- компании задрожали. Пузыри полопались, и ребенок заплакал снова.
Взяв ребенка на руки, повариха утерла ему слезы и унесла к себе.
Утром мы передали мальчика портовым властям. Он сходил по трапу умытый, чистый, бережно держа в руке стакан с мыльной водой. Из стакана торчала соломинка.
Уже на причале мальчик остановился и помахал нам свободной рукой...
Блокада и воздушный блицкриг, развязанные американской военщиной, потерпели позорный провал. 27 января 1973 года в Париже представители США вынуждены были подписать Соглашение о прекращении войны и восстановлении мира во Вьетнаме.
И все же, в нарушение этих соглашений, в Южном Вьетнаме война длилась еще целых два года. Поддерживая насквозь прогнивший режим южновьетнамского диктатора Нгуен Ван Тхиеу, Соединенные Штаты пытались сохранить для него хоть какую-нибудь территорию, надеясь таким образом удержаться на земле Вьетнама.
Не вышло!
30 апреля 1975 года был освобожден Сайгон. Сбылась мечта вьетнамского народа. После многолетней борьбы флаг революции объединил Север и Юг!
В Отчетном докладе Центрального Комитета Коммунистической партии Советского Союза XXV съезду КПСС говорилось:
«Потерпела крах самая крупная после второй мировой войны попытка империализма вооруженной рукой расправиться с социалистическим государством и раздавить национально-освободительную революцию. Героизм и самоотверженность вьетнамского народа, соединенные с решительной поддержкой его странами социализма и прогрессивной общественностью всего мира, оказались сильнее армий интервентов и их пособников».
...Нехотя вползает в клюз якорная цепь. Замызганный буксиришка, пыжась от натуги, оттаскивает «Аркадий Гайдар» от причала.
Шлепнулся в воду буксирный конец. Погудев, буксиришка заторопился по своим делам.
Выгрузив в Хайфоне удобрения, мы идем вниз по реке мимо стоящих у причалов судов: кубинских, болгарских, наших.
Яркое, безоблачное утро. Черпая парусами солнце, плывут по реке рыбачьи джонки.
Вот и Тонкинский залив. В темной, словно лакированной, воде отражаются горы.
Над заливом белеют чайки.
— Стоп машина!
На прижавшийся к борту катер сходит лоцман.
— Полный вперед!
Вспенилась, заработала под кормой вода. Крикнул вдалеке заводским гудком Хайфон. Попрощавшись с нами, он зашагал в свой новый рабочий день.
***
И снова мы уходим в рейс. Обычный будничный рейс.
В трюмах у нас груз на Кампучию — станки, медикаменты. На палубе трактора.
В Кампучии ждут этот груз. Как ждут наши грузы в Эфиопии и Анголе, Мозамбике и Индии, на Кубе и во Вьетнаме, во многих других странах.
Приход советских судов — это не только грузы, помогающие трудящимся освободившихся стран строить новую жизнь. Это и высокий авторитет социализма, это и новый тип отношений между народами, основанный на дружбе и братстве людей, это надежда на мир...
Земной шар встревожен.
Еще не забыт Карибский кризис, не забыт Вьетнам, а кровавый след американского империализма протянулся снова на тысячи миль от Сальвадора, Гренады и Никарагуа до Ближнего Востока.
Облыжно обвиняя Советский Союз в поддержке «международного терроризма», объявив «крестовый поход» против коммунизма, администрация Рейгана взяла курс на оголтелый милитаризм, нагнетание международной напряженности, что представляет серьезную угрозу миру.
Когда-то вернувшегося из охваченной пожаром первой мировой войны Европы выдающегося американца Джона Рида, будущего знаменитого автора «Десяти дней, которые потрясли мир», спросили на митинге в Портленде, в чем суть бойни, в которую хотят втянуть Америку.
«В прибылях»,— лаконично ответил Рид.
Прибыли! Вот та дьявольская сила, ради которой американские монополии толкают мир к новой войне!
Представляя Соединенные Штаты «выразителем воли» стран так называемого «свободного мира», президент Рейган и его окружение не замечают или не хотят замечать гнева народов, протестующих против гонки ядерных вооружений, против угрозы войны, против за- силия американцев в самом капиталистическом лагере.
Не так давно нам, морякам Теплохода «Аркадии Гайдар», довелось быть свидетелями таких массовых протестов.
В сентябре 1983 года мы выгружались в Маниле. Тысячи людей, запрудивших центр города, скандировали одни и те же слова: «Американцы, убирайтесь вон!»
Полиция разгоняла демонстрантов дубинками, людям скручивали руки и швыряли в полицейские машины. Но все новые и новые колонны демонстрантов стекались к центру города, к правительственным зданиям. И тогда полиция открыла огонь...
На следующий день газеты сообщили, что на улицах Манилы 11 человек были убиты, более 200 ранено.
Из Манилы мы ушли грузиться на филиппинский остров Минданао, в порт Замбоанга. Там мы узнали, что 5 октября на Филиппинах началась грандиозная забастовка гражданского персонала, обслуживающего в этой стране американские военные базы.
В забастовке приняли участие двадцать две тысячи человек!
Филиппинцы потребовали от американских властей покончить с дискриминацией и нарушением элементарных человеческих прав. По признаниям газет, оказалось, что американцы не только в своей стране унижают своих цветных сограждан. Они позволяют себе это и в других странах!
Бастующие пикетировали все выезды и въезды с баз, смело вступая в стычки с американскими солдатами.
Волнения охватили всю страну. На улицах порта Замбоанга появились военные патрули.
Вскоре манильская газета «Таймс джорнэл» сообщила, что небывалая эта забастовка филиппинских граждан, обслуживающих американские военные базы, ограничила операции 7-го флота США на Дальнем Востоке и Тихом океане, где проводились совместные американо-японские военные учения.
Интересно и то, что эти события разыгрались как раз накануне предполагавшегося визита президента Рейгана в Манилу.
Взяв на Филиппинах груз копры, мы доставили его в Западную Европу. И там снова увидели антиамериканские демонстрации!
Тысячи людей на улицах западноевропейских городов скандировали знакомые слова: «Американцы, вон! Американские ракеты долой!»
Наши впечатления, встречи и беседы, сообщения средств массовой информации свидетельствуют о том, что все меньше граждан стран Западной Европы продолжают верить в миф о пресловутой «красной опасности», все больше людей начинают понимать, что размещение новых американских ракет серьезным образом обостряет международную обстановку, грозит обернуться гибелью самой человеческой цивилизации.
Движение против гонки ядерных вооружений ширится, набирает силу. В Лондоне, Париже, Стокгольме, Риме, Антверпене, Нью- Йорке, Токио — всюду честные люди земли говорят: «Нет — атомной войне!»
Земной шар встревожен. Но современным ядерным мракобесам противостоит наша могучая держава, другие страны социалистического содружества, все честные люди планеты. Нам не нужно военное превосходство, но и сломать достигнутое военное равновесие мы не позволим. Советский Союз полностью сознает всю ответственность за сохранение и укрепление мира.
«...Ленинская политика мира, основные черты которой на современном историческом этапе определены решениями последних съездов КПСС, — отмечал Генеральный секретарь ЦК КПСС Константин Устинович Черненко,— отвечает коренным интересам советского народа, да, в сущности, и других народов мира. И мы решительно заявляем: от этой политики мы не отступим ни на шаг».
...Светает. Я подхожу к иллюминатору. Туман разошелся, вода у борта пахнет влажной листвой. Скоро мы выберем якорь и снова уйдем в море.
Отстоять мир на земле — вот наши помыслы, вот наш выбор. И священный долг. Перед памятью павших. Перед надеждами вступающих в жизнь поколений.