«Одесса морская». Так называется новая книга знаменитого одесского писателя Аркадия Хасина. Как отметил автор, это «рассказ о простых моряках, чей труд был поистине героическим, потому что сама работа в море – всегда героика».

Вспоминаю наше первое знакомство с Аркадием Иосифовичем в стенах редакции газеты «Вечерняя Одесса». Первый вопрос, который задали гостю – «Товарищ Хасин, вы моряк или писатель?». Мне кажется, что именно в поиске ответа на этот жизненный дуализм кроется неиссякаемый источник творческой энергии Аркадия Иосифовича.

Безусловно, невозможно вычеркнуть из биографии полвека, отданные флоту, Черноморскому морскому пароходству. Море занимает в сердце Аркадия Иосифовича особое место. Но как же интересно, по-писательски «вкусно», он рассказывает морские истории! А какие интересные факты, зачастую мало кому известные, автор достает из недр своих воспоминаний! Это позволяет взглянуть на события из жизни пароходства с другой стороны или под другим углом.

И, без сомнения, особую щемящую пронзительную нотку этим повествованиям придает факт циничного, бессовестного и корыстного для некоторых высокопоставленных лиц уничтожения огромного флота Черноморского морского пароходства. Настоящие моряки – такие, как Аркадий Хасин – никогда не смогут этого забыть и простить.

Очень приятно, что к рождению «Одессы морской» причастна наша газета. Очерки, ее составившие, публиковались вначале на страницах «Вечерней Одессы».

Более того, некоторые темы рассказов появились в ходе нашего общения. Расскажу, как это происходит. Отправляя в редакцию очередной очерк, Аркадий Иосифович обычно замечает, что это, мол, его последний труд, ибо все темы исчерпаны, больше рассказывать не о чем. Беседуем. Аркадий Иосифович – человек азартный и увлекающийся, тональность и направление беседы подхватывает моментально. Тут же начинает вспоминать. И это позволяет задать вопрос – «а вы об этом рассказывали, писали?». Выясняется, что почему-то нет. Так писатель Аркадий Хасин получает новое творческое задание, к выполнению которого приступает незамедлительно!

Море Аркадия Иосифовича не оставляет. И не писать о море он не может. А сохранять верность писательскому призванию и искренним позывам души – это и есть творческий подвиг, который Аркадий Хасин подтверждает каждой своей новой книгой.

Олег СУСЛОВ,
Редактор газеты «Вечерняя Одесса»

К оглавлению

Засекреченные рейсы «Адмирала Нахимова»

Из истории Черноморского пароходства

В конце декабря 1979 года по решению руководства СССР, которое возглавлял Л. И. Брежнев, в Афганистан были введены советские войска. Эта непонятная, но необходимая, как объясняли советские газеты, война, в итоге длилась почти 10 лет и унесла жизни тысяч советских солдат и офицеров. О той войне знали все.

Но была еще одна война. Ее тоже вел Советский Союз. Война была мало кому известна, началась она в 1975 году в далекой африканской стране – Анголе. Страна эта богата алмазами, золотом, медью и другими полезными ископаемыми. Ангола была португальской колонией. И как только колонизаторы ушли – в стране вспыхнула гражданская война.

За власть стали бороться несколько группировок с затейливыми названиями, которые я не помню. Но хорошо помню, что Советский Союз начал поддерживать прокоммунистическую группировку. В Анголу стали отправлять военных специалистов. Все они давали подписку о неразглашении. Но непривычные условия жизни на африканском континенте – жара, укусы ядовитых насекомых, смертельные болезни, да и сами военные действия – многим из советских людей стоили жизни.

Что касается Черноморского пароходства, то по приказу Москвы была выделена группа крупнотоннажных судов для доставки в Анголу оружия и боеприпасов. С моряков тоже брали подписку о неразглашении. Но рейсы эти были настолько опасны, что могли и морякам стоить жизни.

Летом 1986 года в ангольском порту Намибе, стояли два черноморских теплохода – «Капитан Чирков» и «Капитан Вислобоков», они выгружали танки. Ночью диверсанты под оба теплохода заложили мины. Прогремели взрывы. Суда начали тонуть. Но моряки обоих судов успели завести под днища пластыри и быстро откачать попавшую в трюмы воду.

«Капитан Вислобоков» после ремонта в Луанде взял курс на Испанию. Его капитальный ремонт был признан нецелесообразным, и его продали на слом в Испанию, а отремонтированный «Капитан Чирков» 27 августа своим ходом прибыл в Одессу для капитального ремонта.

Встречало их руководство города и пароходства. В те годы в Юго-западном районе Одессы шло большое жилищное строительство для моряков. Но очереди были большие. Члены экипажей, вернувшихся из Анголы, за свои героические действия были награждены квартирами вне очереди.

Кроме советских военных специалистов для помощи прокоммунистической группировке были направлены и кубинские войска. В те годы Куба, избавившись от американской «опеки», и где к власти пришло правительство Фиделя Кастро, полностью зависело от Советского Союза. Суда ЧМП постоянно доставляли на Кубу продовольствие и другие жизненно необходимые товары. И когда советское правительство обратилось к Фиделю Кастро за военной помощью Анголе, он не отказал. И в далекую африканскую страну были отправлены так называемые «кубинские добровольцы». Для перевозок «добровольцев» в страны Африки ЧМП выделило пассажирский лайнер «Адмирал Нахимов» уже имевший опыт военных перевозок на Кубу в 1962 году, во время Карибского кризиса. Тогда он привез около трех тысяч советских военнослужащих в клетчатых рубашках под видом «сельскохозяйственных рабочих».

Это судно – двухтрубный многопалубный огромный лайнер немецкой постройки – вошло в состав ЧМП в 1957 году. Капитаном было назначен опытный моряк, прошедший Вторую мировую войну, Николай Антонович Соболев.

Обосновавшись в Одессе, «Адмирал Нахимов» начал работать на крымско-кавказской линии. Комфортабельное, красивое судно сразу завоевало симпатии пассажиров. И хотя на крымско-кавказской линии работало немало пассажирских судов, но попасть на «Адмирал Нахимов» было непросто. Билеты на лайнер заказывались за несколько месяцев.

И вдруг – «Адмирал Нахимов» исчез!

Многие пассажиры, заказавшие заранее билеты, стали жаловаться в пароходство и даже писать возмущенные письма в газеты – куда делся «Адмирал Нахимов»? Но ответа не было.

Почти год «Адмирал Нахимов» ходил с Кубы в Африку и обратно. В Африку он возил «кубинских добровольцев». А из Африки возвращался с печальным грузом.

Наконец лайнер вернулся в Одессу. Шли годы. Капитан «Адмирала Нахимова» Н.А. Соболев ушел на пенсию. И вдруг – катастрофа!

31 августа 1986 года, совершая очередной рейс по крымско-кавказской линии, «Адмирал Нахимов» столкнулся с балкером «Петр Васев». И затонул. Это случилось недалеко от Новороссийска в Цемесской бухте. На борту было около полутора тысяч пассажиров. Почти пятьсот из них погибли.

Об этой трагедии написано много и повторяться не буду. Я просто хотел рассказать о засекреченных рейсах «Адмирала Нахимова» и других судов, которые вписаны в историю Черноморского пароходства.

К оглавлению

Шахматная новелла

О шахматах сегодня говорят мало. Пожалуй, ничего не говорят. Война…

Но в советские времена тема шахматных баталий не сходила со страниц газет и журналов. Имена наших международных гроссмейстеров — Михаила Ботвинника, который первым из шахматистов СССР стал чемпионом мира, Василия Смыслова, Михаила Таля, Давида Бронштейна, Пауля Кереса, Тиграна Петросяна, Бориса Спасского, а позже Анатолия Карпова и Гарри Каспарова, также ставших чемпионами мира, — были у всех на слуху.

Одесса гордилась своим международным гроссмейстером и чемпионом Советского Союза Ефимом Геллером. В шахматы играли на Приморском бульваре, в Городском саду и на Соборной площади.

Так как я много лет работал на судах Черноморского морского пароходства, то могу сказать, что в дальних плаваниях шахматы пользовались особым уважением. Правда, они конкурировали с домино, но в домино играли четыре человека, а в шахматы — два. Поэтому шахматистов называли интеллектуалами. Во время стоянок в зарубежных портах, где собиралось несколько советских судов, устраивали шахматные турниры. Имена победителей и итоги соревнований сообщались по радио в газету «Моряк», которую в Одессе читала каждая морская семья.

На теплоходе «Аркадий Гайдар», на котором я работал много лет, был судовой врач Вадим Николаевич Нефедов. По молодости лет все его называли Вадиком. Грузный, неповоротливый, он целыми днями сидел в своей каюте за шахматной доской, решая головоломные задачи и этюды. Шахматы были у него и в судовой амбулатории. Если к нему обращался кто-то с головной болью или с другой проблемой по здоровью, Вадик, оказав помощь, тут же садился за шахматную доску. В каюте настольной книгой у него был нашумевший в свое время роман Александра Котова «Белые и черные», посвященный великому шахматисту Александру Алехину.

Вадик постоянно что-то жевал. Он ходил на камбуз к поварихе, которая давала ему то чищеную морковку, то кочан капусты, а то кусок белого, только испеченного хлеба. И даже идя на камбуз, Вадик держал под мышкой книгу «Белые и черные», которую он называл своей Библией.

Выиграть у Вадика было невозможно. И когда мы в зарубежных портах устраивали между нашими судами шахматные турниры, то нас просили: «Только не приводите вашего Вадика».

В конце августа 1983 года наш теплоход, выгрузившись в Японии, пришел в столицу филиппинских островов — Манилу. Здесь мы должны были погрузить на порты Европы жмых кокосовых орехов. В европейских странах этот груз покупали на корм скоту. В Маниле мы стали на рейде, и после оформления портовыми властями нашего прихода старенький буксир, густо дымя длинной трубой, подвел к борту теплохода несколько тяжело груженых барж. Утром 1 сентября должны были приехать грузчики.

Но в ночь на 1 сентября 1983 года советский истребитель случайно сбил над Сахалином залетевший в воздушное пространство СССР южнокорейский «Боинг». Летел пассажирский самолет из Нью-Йорка в Сеул, на борту находилось почти 300 человек пассажиров и членов экипажа. Сбитый советским истребителем авиалайнер рухнул в море. Все находившиеся на его борту люди погибли. Это трагическое происшествие возмутило весь мир. Тогдашний президент США Рональд Рейган назвал Советский Союз «империей зла». Это определение абсолютно подходит сегодня к путинской России, развязавшей страшную войну против Украины.

Когда стояли на рейде Манилы в ожидании начала погрузки, к нам начали подходить катера с разгневанными филиппинцами, которые стали бросать в нас камни. Все это продолжалось больше недели, пока усилиями дипломатов все не улеглось. Но на берег нас не пускали. Как объяснили дежурившие на борту полицейские — в целях нераспространения коммунистической заразы.

И вот, наконец, появились грузчики. Жмых с барж шел в мешках. На палубе перед трюмами мешки распарывали, жмых высыпался в трюм, а пустые мешки сбрасывались на баржи.

С одним из грузчиков стал приезжать его сын, мальчик лет двенадцати. С густой копной черных волос, закрывавших его лицо, он был похож на Маугли.

Мальчик подметал рассыпанный на палубе жмых, собирал его на лопату и бросал в трюм. Однажды сын грузчика поранил руку, и отец попросил у вахтенного штурмана разрешения обратиться к судовому врачу. Мальчика привели в амбулаторию к Вадику. Он оказал необходимую помощь.

И тут мальчик, увидев в амбулатории шахматную доску, предложил нашему доктору сыграть партию. Вадик посмотрел на него с усмешкой и начал расставлять фигуры. Игра началась. Но каковы были удивление и растерянность Вадика, когда минут через пятнадцать после начала игры он получил мат!

Вадик побагровел. На лбу у него выступил пот. Трясущимися руками он снова начал расставлять фигуры, показывая жестом, что нужно сыграть еще одну партию. И снова — мат!

За мальчиком пришел отец и забрал его на работу. Но на следующее утро наш врач стоял на палубе и ждал грузчиков. Увидев мальчика, он позвал его к себе сыграть партию. Результат был тот же. Новость о проигрыше нашего судового шахматного гения облетела весь экипаж.

Следующая игра проходила уже при большом стечении народа. Шахматистов окружили не только члены экипажа, но и пришедшие с палубы грузчики. Играя, Вадик был весь мокрый от напряжения. Но как ни старался — опять проиграл. Ему ничего не оставалось, как встать и пожать маленькому филиппинцу руку.

Я был редактором судовой стенгазеты. О необычных шахматных баталиях не только написал заметку, но и сфотографировал мальчика для газеты.

По возвращении в Одессу вместе с пограничниками и таможенниками, которые поднимаются на борт любого вернувшегося из заграницы судна, к нам пришел куратор КГБ. Обычно он заходил к капитану и помполиту, спрашивал, как прошел рейс. Но в тот день он зашел и ко мне.

— Капитан сказал, что вы — редактор стенгазеты. Что это за мальчик там сфотографирован?

Я рассказал про маленького филиппинского шахматиста. Куратор помолчал и произнес: «И все-таки снимите эту фотографию, ведь мальчик — иностранец».

Так закончилась эта история, развенчавшая нашего судового шахматного гения. А с приходом из рейса Вадик ушел с теплохода «Аркадий Гайдар». Больше я его не видел.

К оглавлению

Яхта «Ги де Мопассан»

До чего обесценились книги! Недалеко от моего дома — базар. В будках продают фрукты, овощи, молочные продукты, мясные изделия. Рядом с будками пожилые люди раскладывают на земле поношенные вещи в надежде хоть что-нибудь продать.

Выносят и книги, изданные в Советском Союзе, которые когда-то были страшным дефицитом и на «черном рынке» продавались за большие деньги. Сегодня эти книги предлагают за бесценок. Но прохожие все равно равнодушно проходят мимо.

Однажды на базаре я увидел полное собрание сочинений Мопассана. За каждый том просили копейки. Стоя перед этими книгами, которые сиротливо лежали на земле, я вспомнил, как в еще недавние времена простоял на Дерибасовской у «Дома книги» две ночи, чтобы подписаться на полное собрание сочинений любимого писателя. Вспомнилось еще многое.

Если прочитать сегодня роман Мопассана «Милый друг», написанный в позапрошлом веке, то мы увидим картину сегодняшнего дня: тот же упадок нравов, лицемерие, ложь. И те же проходимцы, которые, как и герой Мопассана, рвутся в депутаты и во власть.

А теперь вернемся к названию романа. В июне 1989 года теплоход «Аркадий Гайдар», на котором я был старшим механиком, пришел на ремонт в Югославию. Тогда это была единая страна, еще не разделенная междоусобными войнами на отдельные республики. Пришли мы в порт Изола. Сегодня это республика Словения, которая граничит с Италией. Когда мы стали к причалу завода, из иллюминаторов моей каюты был виден итальянский город Триест. Завод назывался «Титово бродоградилище». В это время государственным языком Югославии был сербскохорватский. С этого языка название переводилось так: «брод» — судно, «градилище» — строительство. Все вместе означало — судостроительный завод имени президента Югославии маршала Тито.

Изола — город-курорт. Первое, что бросилось в глаза, когда сошел на берег — на каждом доме висел плакат с крупными буквами по-немецки «Zimmer», что означало «комнаты». Немцы приезжали сюда на отдых. На городском пляже я увидел загорающих пожилых и молодых немок. Они лежали под жарким солнцем топлес, абсолютно не стесняясь своей наготы. А на набережной, уставленной столиками, сидели немецкие мужчины и пили из больших кружек пиво. За одним из столиков, расположенных ближе к пляжу, я увидел пьющих пиво двух абсолютно голых немцев-нудистов. Гулявшие по набережной не обращали на них никакого внимания.

Когда начался ремонт нашего судна, у меня уже не было времени отдыхать. Но в один из воскресных дней, хотя завод работал и по воскресеньям, я все же нашел время сойти с судна на берег. Море отблескивало тугой синевой, а над ним ярким хороводом кружили чайки. На набережной стояло несколько яхт из разных европейских стран.

Пройдя немного по набережной, увидел яхту под французским флагом. Меня поразило название — «Ги де Мопассан». Это настолько заинтриговало, что я поднялся по шатким сходням на борт. Меня встретил шкипер. На вид ему было лет сорок. Приветливо улыбнувшись, он что-то спросил по-французски. Я мотнул головой, давая понять, что не знаю этого языка, и предложил перейти на международный язык моряков — английский. Шкипер сказал: «О’кей» и спросил, что мне нужно. При этом он назвал себя — Мишель Лансье. Я тоже представился: «Моряк из Одессы». «О, Одесса!» — воскликнул шкипер и пригласил спуститься вниз в каюту.

Каюта была небольшой, уютной, отделанной красным деревом. Пахло сигарами и кофе. Он угостил стаканом вина, и в завязавшемся разговоре я узнал удивительную историю.

Оказалось, что дед шкипера яхты «Ги де Мопассан» в гражданскую войну, которая разразилась в России после захвата власти большевиками в 1917 году, был офицером белой армии генерала Деникина. Деникинцы захватили Одессу. В городе продержались полгода. Деда звали Михаил Фоменко. В Одессе он полюбил красивую девушку Ольгу Крылову. Когда к Одессе стала подходить армия большевиков, деникинцы на кораблях ушли в Константинополь, сегодняшний Стамбул. Молодой деникинский офицер Михаил Фоменко увез с собой и Ольгу Крылову, она стала его женой. В Константинополе они бедствовали, голодали. А потом перебрались в Париж.

В столице Франции дед устроился ночным сторожем в городскую библиотеку. Книги там были на разных языках. Однажды он нашел томик рассказов Мопассана на русском языке. Писатель потряс его правдой жизни. Когда у Михаила Фоменко родился сын — передал ему любовь к творчеству Ги де Мопассана.

Повзрослев, сын Михаила Фоменко — а в будущем отец моего собеседника, окончил Сорбонну и получил практику адвоката. Со временем он купил яхту и назвал ее именем великого французского писателя.

«А почему вы Лансье, а не Фоменко?» — спросил я. Шкипер, закурив сигару и разгоняя рукой дым, ответил: «Я взял фамилию жены, чтобы не выделяться среди французов непонятной им фамилией».

Сегодня, когда пишу эти строки, я думаю: сколько в России, развязавшей страшную войну в Украине, солдат и офицеров, да и просто жителей этой ненавистной нам сегодня страны, имеют украинские фамилии: Матвиенко, Корниенко, Коротченко… Наверняка их отцы и деды лежат в нашей земле, которая вновь поливается украинской кровью.

Всем известна заповедь Христа: «Не убий». Слушая недавно по интернету выступление Патриарха всея Руси Кирилла, который благословлял российскую армию убивать украинцев, мне так хотелось крикнуть: «Как же так можно!».

Оказывается — можно…

К оглавлению

Что я вспомнил о кино

Как-то в разговоре с редактором газеты «Вечерняя Одесса» Олегом Сусловым я сказал, что был знаком с сотрудниками Одесской киностудии и ее директором Геннадием Збандутом. И вот на днях — снова звонок. Редактор «Вечерки» сказал, что Одесской киностудии исполняется 105 лет, и что мои воспоминания были бы интересны читателям газеты.

Что делать? Пришлось вспоминать. Когда-то я написал повесть, которую назвал «Море на вкус соленое». Сначала она печаталась в газете «Моряк», потом в журнале «Морской флот», а позже в одном из столичных издательств вышла отдельной книгой. По моей повести были читательские конференции, меня стали приглашать на телевидение с рассказами о море.

В один из дней, когда я был в отпуске, меня пригласил для разговора директор киностудии Геннадий Збандут. Принял меня в своем просторном кабинете, секретарь принесла чай и печенье. На столе перед Геннадием я увидел свою книгу. Речь в ней шла о том, как в годы после Второй мировой войны восстанавливалось ЧМП, и на этом фоне рассказывалось о судьбе паренька, поступившего на работу в пароходство после окончания морской школы. Трудности, с которыми он столкнулся, не разочаровали в выборе профессии, а, наоборот, закалили характер.

Директор, показывая на книгу, сказал мне, что она достойна фильма. Предложил написать сценарий. Сценарии я никогда не писал и ответил директору, что вряд ли справлюсь с такой работой. Это его не смутило. И он дал мне в помощники редактора Нелли Александровну Некрасову. Она и ее муж, Вадим Авлошенко, окончили Московский институт кинематографии и по распределению были направлены на Одесскую киностудию. Он работал кинооператором, а она, окончив сценарный факультет, помогала сценаристам и была редактором фильмов.

Первый набросок моего сценария Нелли Александровна забраковала. А вскоре мой отпуск закончился, и мне пришлось уходить в очередное плавание, из моего сотрудничества с киностудией ничего не вышло. Но зато, бывая там часто, я познакомился с выдающимися деятелями советского кино, чьи фильмы снимались на Одесской киностудии, в частности — с Петром Тодоровским, а также с известными актерами кино, которые снимались на Одесской киностудии: с Ларисой Лужиной, Иваном Переверзевым. А однажды застал в кабинете Нелли Александровны Владимира Высоцкого. Не знаю, о чем они говорили, но Нелли Александровна, извинившись, попросила меня выйти. А потом Высоцкий прошел мимо меня на расстоянии вытянутой руки.

Познакомился и с режиссером Вадимом Костроменко, который впоследствии основал музей киностудии. А познакомился с ним благодаря его родному брату, Владимиру Костроменко, — он был у нас на теплоходе «Аркадий Гайдар» старшим помощником капитана.

Но самым интересным в истории моего знакомства с Одесской киностудией было то, что когда-то меня потряс настоящий морской фильм, снятый в Одессе, «Танкер «Дербент», сделанный по одноименной повести писателя Юрия Крымова. Консультантом этого фильма, где до мелочей были показаны детали морской жизни, был механик ЧМП Абрам Адольфович Лапидус.

И вот в 1956 году я пришел четвертым механиком на танкер «Терек», где старшим механиком был не кто иной, как бывший консультант фильма «Танкер «Дербент». Необычная фамилия запомнилась мне по титрам фильма. И когда я спросил его об этом, он ответил: «Да, было дело».

Абрам Адольфович во многом помог мне стать настоящим судовым механиком. И о его судьбе тоже можно было снять фильм. Дело в том, что во время войны он плавал старшим механиком на танкере «Иосиф Сталин». Танкер под постоянными налетами немецкой авиации возил в осажденный Севастополь бензин для советских танков. А позже, как-то на стоянке в Новороссийске, к борту танкера подошел торпедный катер, и военные моряки попросили у старшего механика машинного масла. Абрам Адольфович масло им дал. В благодарность они пришли к нему вечером с водкой и закуской.

Но помполит танкера, узнав об этом, написал донос в политуправление. И Абрама Адольфовича судили за расхищение социалистической собственности. Сослан он был на Колыму. Там, в сталинском концлагере, познакомился с осужденными за всевозможные провинности деятелями советского искусства: киноактрисой Зоей Федоровой, киноактером Георгием Жженовым, народной артисткой, певицей Лидией Руслановой.

Там же, в лагерях, Абрам Адольфович познакомился со сценаристом Алексеем Каплером, автором фильма «Ленин в Октябре», с певцом Вадимом Козиным, с композитором и исполнителем Эдди Рознером, певцом народных еврейских песен Михаилом Эпельбаумом и с писателем Львом Разгоном, автором сценариев для Одесской киностудии. Освободившись после смерти Сталина, Лев Разгон издал книгу «Непридуманное». В книге он рассказал, что сидел в лагере вместе с женой Председателя Верховного Совета СССР Михаила Ивановича Калинина — Екатериной Калининой. И такое было при товарище Сталине.

Вот, что мне вспомнилось в связи с 105-летием Одесской киностудии.

К оглавлению

В плену коралловых рифов

На презентации моих книг часто задают вопрос: как рождается литературный замысел? Отвечаю: случайно. Где-то услышанное слово, прочитанная в газете заметка о чрезвычайном происшествии, даже резкий порыв ветра, который напомнит шторм в Атлантическом или Индийском океанах, — все это дает толчок воображению, в памяти всплывают давно забытые случаи, что и позволяет написать рассказ, повесть или даже роман.

Поводом к написанию этой статьи тоже послужил случай.

В один из погожих апрельских дней я сидел на скамейке недалеко от дома, подставив лицо теплому весеннему солнцу. Подошла девушка и спросила: «Можно присесть?». В руке она держала картонный стаканчик с кофе. Я подвинулся: «Пожалуйста».

Мы разговорились. Девушка сказала, что окончила университет внутренних дел и работает следователем в райотделе. «А кто вы по специальности?» — спросила она. Я ответил коротко: «Моряк». «О! — воскликнула моя собеседница. — Так у вас было много приключений. А вам приходилось кого-то спасать?».

Я кивнул и рассказал историю одной спасательной операции в Красном море. А когда пришел домой, подумал: а почему бы об этом не написать? И — написал…

После окончания Второй мировой войны в Черноморском пароходстве осталось пять или шесть судов. Весь многочисленный флот, принимавший участие в боевых действиях на Черном море, был уничтожен немецкими самолетами и подводными лодками. Пополнение флота началось после окончания войны. Сначала это были немецкие трофейные суда, которые пароходство получало из поверженной гитлеровской Германии, потом стали приходить суда с Дальнего Востока.

«Дальневосточников», как их называли в Одессе, прибыло несколько. Это были суда американской постройки типа «Виктори». Все годы войны они ходили между Сан-Франциско и Владивостоком, доставляя в Советский Союз по ленд-лизу военное оборудование, медикаменты и продовольствие. Работали на них одесские экипажи, командированные на Дальний Восток с началом нападения Германии. Помню названия некоторых судов: «Тарас Шевченко», «Белоруссия», «Михаил Лермонтов», «Ижора», «Вторая пятилетка» …

Когда я пришел после очередного отпуска в отдел кадров, меня встретил знакомый инспектор: «Беги домой, собери чемодан — вечером уйдешь в рейс». Я опешил: «Какой рейс?». «В Красном море на коралловых рифах сидит пароход «Вторая пятилетка». Пойдешь ее спасать». — «Я?!». — «Ну не ты один, а экипаж морского буксира «Геркулес».

В то время в ЧМП было два мощных буксира: «Геркулес» и «Дедал». На херсонском и николаевском судостроительных заводах строились плавучие доки для Дальнего Востока. Буксиры перегоняли новые доки для судоремонтных заводов Сахалина и Камчатки. Занимались и другими буксировочными работами. Теперь один из них — «Геркулес» — шел в Красное море спасать застрявший на коралловых рифах пароход.

Вместе с «Геркулесом» в спасательную экспедицию отправился теплоход «Ногин». На него погрузили водолазное снаряжение, так как в Красное море отправлялись и водолазы, а также много оборудования, которое могло понадобиться при спасательных работах.

С нами на «Геркулесе» пошли десять водолазов. Время было летнее. Они расположились на корме с раскладушками и вещами.

На подходе к Порт-Саиду, где на рейде формировался караван судов для прохода Суэцкого канала, я увидел несколько советских военных кораблей. Отношения между Египтом и Израилем были напряженными. Накануне нашего прихода в Порт-Саид только закончилась очередная война между этими странами. Советское правительство, для которого еврейское государство было, как заноза на Ближнем Востоке, постоянно вооружало арабские страны, окружавшие Израиль, для его уничтожения. В принципе, что сегодня делает и Россия, правопреемница Советского Союза.

Когда мы подошли ближе к советским военным кораблям, я увидел — один из них окружен арабскими лодками. На палубе корабля шел торг. Я знал по предыдущим приходам в Порт-Саид, что арабы предлагают дешевые часы, бижутерию, парфюмерию и всевозможные безделушки. Очевидно, этими же товарами они торговали на борту советского корабля. Уверен, что английские и американские военные моряки арабов-торговцев на свой корабль не пустили бы. А наши пустили…

События, о которых я рассказываю, происходили в 1957 году. Советским Союзом тогда руководил Никита Хрущев. Его лучшим другом был президент Египта Гамаль Абдель Насер. Неизвестно, за что Хрущев наградил его званием Героя Советского Союза с вручением медали «Золотая звезда» и ордена Ленина.

Египетская армия до зубов была вооружена советским оружием. Сотни военных специалистов обучали египтян военному делу. Но как только Египет затевал очередную войну с Израилем, он терпел позорное поражение. Весь мир удивлялся мужеству и стойкости евреев, обретших за тысячелетние гонения свою родину. То же самое происходит и сегодня. Израиль воюет с Ираном, Йеменом, террористическими организациями ХАМАС и Хезболла, отстаивая право на существование.

Но вернемся в 1957 год. Советские газеты взахлеб писали о братском египетском народе и о нерушимой дружбе советских людей и египтян. И когда мы на «Геркулесе» подходили к Порт-Саиду, я сказал старшине водолазов, чтобы они убрали все свои вещи. Потому что, когда станем на якорь, и к нам приедут арабы, — они все украдут. Старшина стал на меня кричать, мол, как я смею такое говорить о наших египетских братьях. Я же ему спокойно ответил, что газеты тоже читаю, но просто даю добрый совет.

Я оказался прав. Когда мы утром снялись с якоря и в составе каравана судов вошли в Суэцкий канал, у водолазов кроме раскладушек, на которых они спали, ничего не осталось. А из-под одного из водолазов раскладушку даже вытащили. Он так крепко спал, что не заметил. И проснулся на палубе.

Пройдя Суэцкий канал, мы вскоре подошли к небольшому египетскому порту Кусейр. На берегу виднелись одноэтажные домики, а на их фоне — наш пароход, застрявший на рифе. Как мы узнали позже, молодой египетский лоцман, заводя пароход в порт, не вписался в узкий фарватер. И посадил судно на скрытые под водой коралловые рифы.

Спасательная операция продолжалась почти месяц. Наши водолазы опускались на грунт, взрывали под пароходом рифы, а наш буксир, заведя на пароход стальные тросы, пытался его стащить. Но рифы держали крепко. При каждой нашей попытке тросы со звоном лопались.

Наконец, настал день, когда под крики «ура!» мы стащили пароход на чистую воду. Еще несколько дней ушло на то, чтобы водолазы обследовали днище судна и заделали в корпусе пробоины. Команда парохода завела под днище пластырь, чтобы в трюмы не попала вода. И мы повели «Вторую пятилетку» на буксире в Одессу.

Пароход мы спасли. Когда спустя годы с развалом Советского Союза Украина получила независимость — высокое начальство разграбило и уничтожило Черноморское морское пароходство. Моряки оказались бессильными и спасти свой флот уже не смогли…

К оглавлению

10 апреля

Для молодых одесситов площадь с названием 10 апреля — просто название. Но для меня, пережившего Вторую мировую войну и годы фашистской оккупации Одессы, 10 апреля — это дата второго рождения. Мало кто сегодня помнит, что началось с приходом немецко-румынских войск в наш город 16 октября 1941 года.

В связи с прорывом немцев в Крыму советским войскам, героически защищавшим Одессу, пришлось оставить город. Погрузившись на корабли, они ушли защищать Севастополь.

С первых дней и ночей появления оккупантов начались грабежи и повальные убийства ни в чем не повинных людей.

23 октября, через неделю после вступления в город оккупантов, партизаны взорвали на улице Маразлиевской (тогда Энгельса) фашистский штаб. В нем погибли высокопоставленные чины оккупационной армии. На следующий день начали хватать на улицах заложников, загонять в подвалы и строить в центре Одессы виселицы.

Впервые в жизни в свои одиннадцать лет я увидел повешенных. Так оккупанты начали править нашим городом.

В Прохоровском сквере стоят памятники, напоминающие о тех страшных днях. Отсюда начиналась дорога смерти для многотысячного еврейского населения. Сюда сгоняли женщин, детей, стариков (мужчины были на фронте). По приказу оккупационных властей эти люди шли на Слободку, в устроенное здесь гетто.

Начиналась зима с сильными морозами и снегопадами. Люди, загнанные в гетто, были лишены элементарных условий для выживания. Не было ни еды, ни воды. Многие начали погибать от голода, холода и разразившейся эпидемии сыпного тифа. Почти каждый день из гетто выезжали подводы, на которых оккупанты вывозили горы трупов. Хоронили их где-то за городом, в безымянных братских могилах. Там же был похоронен и мой отец.

Сегодня в помещении бывшего еврейского гетто находится экипаж Морской академии. У входа висит мемориальная доска, на которой можно прочитать, что в годы фашистской оккупации Одессы здесь было уничтожено свыше пяти тысяч человек. Но это число условно. Кто считал этих несчастных, которых вытаскивали уже мертвыми, задубевшими на морозе и как дрова бросали на подводы. И на тех же подводах почти каждый день увозили людей на Пересыпь, на станцию Одесса-Сортировочная. Там их загоняли в грязные товарные вагоны и везли в Березовку. Из Березовки пешком в мороз гнали к местам массовых расстрелов в села Мостовое, Виноградово, в Доманевку, в Богдановку. В Богдановке, когда у расстрельных команд кончались патроны, людей загоняли в бараки и сжигали живьем. Вот что принесла нашему городу та война, о которой сегодняшние «историки» пишут всевозможные вымыслы. Например, такие, что в годы властвования в нашем городе румын Одесса процветала. Но они забывают главное: в городе постоянно велись облавы, особенно на «Привозе» и Новом базаре, где обычно скапливались люди. Выловленных в облавах отправляли на работы в Германию. Работали они в рудниках, шахтах, на засекреченных заводах. Из-за нечеловеческих условий труда никто живым домой не возвращался.

Сегодня мы столкнулись с новой войной, которую путинская Россия развязала против независимой Украины. Каждый день и каждую ночь Одесса с ужасом замирает от воя сирен воздушной тревоги и глухих взрывов, раздающихся в разных концах города. Эти взрывы уносят жизни мирных, ни в чем не повинных людей.

За два года этой страшной войны разрушен Мариуполь, под руинами которого похоронены тысячи его жителей. Методично и преднамеренно разрушаются некогда цветущие украинские города: Харьков, Николаев, Херсон, Сумы, Чернигов…

Неизвестно, сколько еще горя принесет нашему народу эта война.

Да, 10 апреля 1944 года под натиском советских войск Одесса была освобождена от фашистских оккупантов. Поэтому я, переживший ужасы той войны, и называю эту дату днем второго рождения.

Жизнь всегда побеждает смерть. Об этом сказано в вечной книге — Библии. Я глубоко уверен, что рано ли поздно мы назовем дату окончания этой войны. И она будет для нас так же священна, как священна для одесситов дата 10 апреля. Так должно быть и так будет!

К оглавлению

Письмо из Израиля

У меня был друг Володя Кремер. Мы вместе работали на теплоходе «Аркадий Гайдар». Я — старшим механиком, он — радистом. Подружились мы на любви к литературе. Вместе обсуждали прочитанные книги и стихи известных в ту пору поэтов: Е. Евтушенко, А. Вознесенского, Б. Ахмадулиной, Р. Рождественского. Володя рассуждал, как настоящий литературный критик, и мне было с ним интересно.

Однажды мы шли к Суэцкому каналу вдоль израильских берегов. Внезапно заглох главный двигатель. Судно остановилось, и течением его стало медленно сносить к израильскому берегу. Я побежал в машинное отделение. С двигателем мы провозились больше часа. Когда он заработал, судно начало набирать ход. Вытирая ветошью грязные руки, я поднялся на палубу. У борта стояли матросы и смотрели на удаляющийся израильский берег. Среди матросов стоял и Володя. Вдруг он сказал: «Еще немного, и мы могли бы попасть в эту страну. Узнали бы, как там люди живут».

Сказал в шутку, но его слова кто-то передал помполиту. Тот написал в КГБ донос, что Володя — скрытый сионист. Его лишили права на загранплавание.

Что делать судовому радисту на берегу? Не найдя работы по душе и от обиды, Володя уехал в Израиль. Переписка с заграницей в те времена была опасной, и наша дружба прекратилась.

А вскоре между Израилем и Египтом разразилась война. Ее назвали «шестидневной», потому что за шесть дней израильская армия разгромила вооруженную до зубов Советским Союзом египетскую армию. Взбешенное победой Израиля советское правительство, которое надеялось, что с его помощью Египет уничтожит еврейское государство, прервало с Израилем дипломатические отношения. Что только не писали тогда советские газеты об этой стране! Что сионизм — это фашизм, что Израиль безжалостно расстреливает палестинских детей, что израильская военщина хочет взорвать мир…

Недавно в интернете я слушал рассказ одного российского историка о том, каким добрым и гуманным человеком был советский лидер Л.И. Брежнев. Но историк ни слова не сказал о том, что этот «добрый и гуманный» человек вооружал арабские страны в надежде уничтожить еврейское государство, что в августе 1968 года задавил советскими танками «пражскую весну» и арестовал законное правительство Чехословакии во главе с генеральным секретарем компартии этой страны Александром Дубчеком, который хотел построить в Чехословакии социализм с «человеческим лицом».

В 1973 году снова вооруженные советским правительством арабские страны, в частности — Египет и Сирия, напали на Израиль, но Израиль выстоял, что опять было непонятно советскому правительству.

А в 1979 году по велению того же «доброго и гуманного» человека была начата бестолковая, непонятная афганская война, которая длилась 10 лет и унесла сотни и сотни молодых солдатских жизней.

В годы правления Брежнева глушилось и вытаптывалось все живое и талантливое. За умные антисталинские книги были изгнаны из Советского Союза два писателя — В. Войнович и Г. Владимов. Длительные лагерные сроки получили судимые в Москве писатели Синявский и Даниэль за то, что несколько своих книг опубликовали за границей.

За правдивую книгу о сталинских концлагерях «Архипелаг ГУЛАГ» начались гонения на ее автора, лауреата Нобелевской премии писателя А. Солженицына. Его тоже выслали из СССР и лишили советского гражданства.

Так же поступили и с народной артисткой СССР певицей Галиной Вишневской и с ее мужем, известным музыкантом, народным артистом СССР Мстиславом Ростроповичем. За то, что во время гонений А. Солженицын жил в их доме, они также были высланы из страны и лишены гражданства.

Был выслан из Москвы в Нижний Новгород под надзор КГБ всемирно известный ученый академик Андрей Сахаров, лауреат Нобелевской премии мира — за его несогласие с воинственной политикой советских властей.

Израиль для правителей Советского Союза во главе с Брежневым был как бельмо на глазу, и его продолжали поносить во всех газетах и на телевизионных экранах. Вот таким «добрым и гуманным» был Л.И. Брежнев.

А теперь о моем старом друге и о письме, с которого я начал этот рассказ.

Это письмо я случайно увидел в своей электронной почте. Друг писал, что в годы советской власти он не хотел со мной переписываться, зная, что это мне навредит. А потом забыл о моем существовании. И вот недавно в интернете он прочитал несколько моих очерков, опубликованных газетой «Вечерняя Одесса». У кого-то нашел мой электронный адрес и решил написать мне.

Писал, что, приехав в Израиль, пока учил язык, чтобы подтвердить диплом судового радиста, подметал улицы и обрезал в каком-то парке деревья, тосковал по Одессе. Но радовало одно: никто не издевался над его национальностью. Подтвердив диплом, начал плавать на израильских судах, поселился в Тель-Авиве. Женился, пошли дети. Но вскоре жена, поехав к подруге в Иерусалим, погибла во время теракта.

Сейчас в Израиле война, как и у нас в Украине. В этой войне погиб его внук, 22-летний парень, солдат армии обороны Израиля. С детства он играл на скрипке, а в 20 лет был принят в Большой симфонический оркестр Иерусалима. И вот погиб…

Все, что творится у нас в Украине: обстрелы российскими ракетами городов, гибель ни в чем не повинных людей — все это испытывает и Израиль. Путин по отношению к Израилю ведет себя, как Брежнев. В Москве он принимал главарей ХАМАСа. Принимал объявивших Израилю войну йеменских хуситов, которые учинили в Красном море ракетный разбой, подорвавший основу мирового судоходства.

Вот такое письмо. Нас разделяют тысячи километров и несколько морей, но горе у нас одно. И остается жить надеждой, что, как говорил мудрый царь Соломон, «все проходит…».

Не знаю, понравится ли читателям «Вечерней Одессы» мой рассказ, но я посчитал своим долгом это написать.

К оглавлению

Теплоход «Чиатури»

Я люблю рассматривать географические карты. Когда мне было лет восемь, на день рождения мне подарили географический атлас. Это был замечательный подарок! Я открывал атлас, перелистывал его глянцевые страницы — и передо мной открывался весь мир. Вчитываясь в названия стран и континентов, мечтал побывать в Африке, Южной Америке и на таинственных островах Тихого и Индийского океанов.

Став моряком, за многие годы работы на судах Черноморского пароходства я побывал во всех точках земного шара, о которых мечтал. Сейчас, глядя на карту какой-либо страны, с радостью думаю: «А ведь я там был!».

Листая недавно интернет, наткнулся на карту небольшого государства, расположенного на побережье Адриатического моря. Страна эта — Албания. И нахлынули воспоминания…

Сегодня трудно представить, какое огромное количество албанцев училось в Одессе после Второй мировой войны. Во всех высших учебных заведениях города — в водном институте, медине, политехе, университете, в мореходных училищах были албанские студенты. Статные, красивые парни обращали на себя внимание прохожих. Многие одесские девчонки мечтали пройтись под руку с албанцем по Дерибасовской.

В годы Второй мировой войны Албания была оккупирована фашистской Италией. По примеру соседней Югославии, где велась борьба против немецких захватчиков под руководством коммуниста Тито, албанские партизаны наносили непрерывные удары по оккупантам и добились освобождения своей страны, чему способствовало еще и то, что в 1943 году Италия вышла из Второй мировой войны. К власти в Албании пришли коммунисты. В те годы, о которых я пишу, имя и портреты их лидера Энвера Ходжи не сходили со страниц советских газет. В Одессе почти на каждой улице висели лозунги «Да здравствует великая нерушимая дружба между СССР и Албанией!».

Тогда ЧМП открыло регулярную судоходную линию между Одессой и албанским портом Дуррес. На эту линию был поставлен построенный в Польше грузопассажирский теплоход «Чиатури».

Перед отходом теплохода в первый рейс из грузинского города Чиатура приехала большая делегация. В порту состоялся торжественный митинг, на котором присутствовали прилетевший из Москвы посол Албании в СССР, представители городской администрации Одессы.

Грузия славится своим хлебосольством. На причале перед теплоходом стояли бочки с грузинским вином, что очень радовало портовых грузчиков.

Переход из Одессы в Дуррес занимал неделю, такое же время при благоприятной погоде занимало возвращение судна. Пассажиров было всегда так много, что некоторым приходилось весь переход ютиться на открытой палубе.

Но у моряков ЧМП работа на этом теплоходе особого желания не вызывала. Зарплата в рублях у них, как и у многих советских людей в те времена, была небольшая. Основной доход в заграничных плаваниях приносила валюта. За нее можно было купить в иностранных портах кое-какие вещи и продать их на одесском «толчке».

В бедной послевоенной Албании покупать было нечего, разве что пару бутылок вина или коньяка. Поэтому текучесть экипажа на «Чиатури» была большая. А работа новичков, не знающих особенностей судна, приводила к сложным ситуациям. Так, например, в штормовую погоду отказывал осушительный насос. Вода гуляла по плитам машинного отделения, и откачивать ее за борт было трудно. Незнание топливной системы приводило к остановке в море дизель-генераторов — судно обесточивалось. Это грозило большими неприятностями.

Однажды в шторм у берегов Греции заглох главный двигатель. Судно потеряло ход — его выбросило на мель. Когда шторм утих, два греческих буксира несколько дней стягивали «Чиатури» с мели.

Так притягательность теплохода на линии Одесса — Дуррес для албанцев стала спадать. Бывало, что теплоход снимался в рейс почти пустым.

В феврале 1956 года в Москве открылся ХХ съезд Коммунистической партии Советского Союза. На этом съезде холодным душем для всего мира прозвучал доклад Никиты Хрущева о культе личности Сталина. Злодеяния советского диктатора, о которых подробно рассказал Хрущев, раскололи международное коммунистическое движение. Были испорчены отношения с коммунистическим Китаем, с коммунистическими партиями европейских стран, в том числе и с Албанией. На улицах Одессы все меньше стало появляться албанских студентов, а потом их вообще не осталось в нашем городе.

Судоходная линия Одесса — Дуррес перестала существовать. Теплоход поставили на длительный ремонт. На судостроительном заводе на Пересыпи он постепенно ржавел, так же как на задворках истории ржавела «великая нерушимая» дружба двух стран — Албании и Советского Союза.

К оглавлению

Красное море. Январь 1985

Я бы, наверное, никогда не вспомнил этот случай, если бы не сегодняшние события, разыгравшиеся в Красном море. После 7 октября 2023 года, когда террористическая организация ХАМАС неожиданно напала на Израиль, самым жестоким образом убив 1400 человек и захватив свыше двухсот заложников, Израильская армия начала операцию по уничтожению этих бандитов. Ставший на их защиту нищий, погрязший в многолетней гражданской войне мусульманский Йемен, объявив Израилю войну, начал топить в Красном море торговые суда, якобы идущие то ли в Израиль, то ли из израильских портов.

После открытия в конце ХIХ века Суэцкого канала, что намного сократило путь из Европы в страны юго-восточной Азии и обратно, Красное море было основной дорогой мирового судоходства.

Но действия Йемена заставили торговые суда многих стран, чтобы не попасть под ракетные обстрелы йеменских бандитов, так называемых хуситов, минуя Суэцкий канал, ходить вокруг южной оконечности Африки. Это намного повысило стоимость перевозимых мировым торговым флотом товаров.

Так вот, в январе 1985 года теплоход «Аркадий Гайдар», на котором, как знают читатели «Вечерней Одессы», я работал старшим механиком, возвращался из Японии на Черное море. В трюмах у нас были рулоны японской листовой стали, из которых в Тольятти изготавливались автомобили «Жигули».

23 января мы прошли Баб-эль-Мандебский пролив и вошли из Индийского океана в Красное море. Впереди был Суэцкий канал, проливы Дарданеллы и Босфор, а там уже и родная Одесса.

23 января — мой день рождения. Наш повар целый день колдовал на камбузе, стараясь своими блюдами удивить и меня, именинника, и моих гостей. Вечером, когда все приглашенные сели за стол, и мы ждали капитана, он вдруг позвонил по телефону и попросил меня срочно подняться на мостик. Когда я поднялся, капитан, показывая на темный ночной горизонт, сказал: «Только что там была красная ракета. Кто-то терпит бедствие. Если можно, прибавьте обороты главному двигателю. Надо спешить на помощь».

Тут уже было не до праздничного стола. Самым полным ходом мы пошли в сторону красной ракеты. Все мои гости вышли на палубу, ожидая встречи с терпящим бедствие судном. Капитан включил на мостике прожектор, и вскоре мы увидели на волнах шлюпку, в которой было человек десять моряков и среди них одна женщина. В ярком свете прожектора вокруг шлюпки кружили акулы, явно стараясь ее перевернуть. Мы застопорили ход. Палубная команда быстро вооружила грузовую стрелу, на гак стрелы нацепили сетку и два матроса спустились к шлюпке, поднимая к нам на палубу находящихся там людей. Судовой врач начал оказывать им помощь, и вскоре выяснилось, что это были йеменские моряки. Не помню, по какой причине их суденышко затонуло. Вот такой подарок я получил в день рождения 23 января 1985 года.

К утру мы доставили спасенных моряков в йеменский порт Ходейда. Портовые власти оказали нам восторженный прием. В награду привезли несколько корзин тропических фруктов — ананасов, бананов, манго, что стало дополнением к моему праздничному столу. За него мы сели уже 24 января.

Вспоминая сегодня этот случай и то, что происходит в Красном море у берегов Йемена, я снова задумываюсь: как коротка память у человечества.

После окончания Второй мировой войны, которая унесла свыше 50 миллионов человеческих жизней, мне, пережившему фашистскую оккупацию Одессы, видевшему горы расстрелянных и умерших от голода людей, казалось, что никогда больше это не повторится. Но война идет в Украине, в Израиле, на всем Ближнем Востоке. И так хочется крикнуть: «Люди, остановитесь! Вы рождены для жизни! Прекратите убивать друг друга! Пожалуйста, остановитесь!».

Но, к сожалению, эти слова никто не слышит…

К оглавлению

Девушка из Нагасаки

9 августа 1945 года. Ядерный гриб от атомной бомбы, сброшенной на Нагасаки

Тему этого очерка мне подсказал интернет. Роясь в груде привычных моему слуху старых песен, которые в давние советские времена исполняли Вадим Козин, Клавдия Шульженко, Изабелла Юрьева и другие, я вдруг услышал песню, напомнившую начало моей морской жизни.

Вскоре после Второй мировой войны, окончив мореходную школу, я в свои неполные 17 лет поступил на работу в Черноморское пароходство — кочегаром на пароход «Курск». Это был старый изношенный пароход, построенный в Англии в 1915 году. Пароход пережил Первую мировую войну, Вторую мировую войну и в свои «преклонные» годы, еле выгребая против встречной волны, работал на каботажной линии Одесса — Мариуполь — Одесса, доставляя в наш город донбасский уголь.

Старые, давно не чищенные котлы парохода еле удерживали пар на марке (это давление в 15 атмосфер). Мы, молодые кочегары, работая полуголыми у раскаленных топок, бросали и бросали в них лопатами уголь, но каждый раз из машинного отделения прибегал в кочегарку вахтенный механик и кричал: «Пар давайте, пар! Машина еле тянет!» И мы давали…

После тяжелой вахты, помывшись в судовой бане, наскоро поев в столовой перловой каши и запив кружкой кипятка (время было голодное, и даже чая рассыпного не было), бежали под полубак в матросский кубрик (палубная команда жила в носовой части судна, а машинная — в кормовой). В этот тесный матросский кубрик с двумя крохотными иллюминаторами набивалось много народу, потому что матрос Коля Березкин, превосходно игравший на гитаре, пел старые морские песни. Слушая их, мы забывали, что плывем на старом дряхлом пароходе вдоль черноморских берегов, и представляли, что идем где-то в далеких экзотических морях, как и подобает настоящим морякам.

Из тех песен мне запомнились две. В первой, бывшей, вероятно, образцом народного творчества, звучал такой куплет:

Девушку из маленькой таверны
Полюбил суровый капитан.
Девушку с глазами дикой серны
Он увез с собою в океан…

Вторая песня, которую напомнил интернет, называлась «Девушка из Нагасаки». А у этой песни был автор — одесская поэтесса Вера Инбер. Музыку написал известный в 20-е годы прошлого столетия композитор Поль Марсель.

В стихотворении Веры Инбер девушку тоже полюбил «суровый капитан», она тоже танцевала в маленькой таверне, куда капитан всегда возвращался после рейса. У нее были «следы проказы на руках», но это не отпугивало моряка. И однажды он узнал, что ее убили в пьяной драке.

Коля помногу раз пел эту песню, но она никогда не надоедала нам. Мы подпевали, а когда доходили до трагического финала, у многих в глазах стояли слезы.

Шли годы, я уже работал на других судах, заочно учился, постигая морскую науку, и, постепенно поднимаясь по служебной лестнице, стал старшим механиком. Однажды, где-то в середине 70-х годов прошлого века, на теплоходе «Аркадий Гайдар» мы пришли с грузом хлопка в японский порт Нагасаки.

9 августа 1945 года город и порт подверглись варварской атомной бомбардировке. До этого, 6 августа 1945 года, такой же атомной бомбардировке со стороны американцев был подвергнут город Хиросима. В Хиросиме за несколько минут в атомном пожаре было уничтожено 200 тысяч человек. В Нагасаки за то же время после взрыва американской атомной бомбы погибло от 70 до 80 тысяч человек, а к концу 1945 года от радиации умерли от 90 до 160 тысяч человек.

До прихода в Нагасаки мы несколько раз доставляли хлопок в другие японские порты: Осаку, Кобе, Иокогаму. Но когда получили распоряжение идти под выгрузку в Нагасаки, у меня появилось чувство страха, хотя с того трагического дня — 9 августа 1945 года — прошло много лет, но мне казалось, что, ступив на этот японский берег, я буду облучен оставшейся после ядерного взрыва радиацией.

При входе в порт два мощных буксира, развернув наш теплоход, аккуратно поставили его к причалу. Как принято в японских портах, на борт поднялась инспекция по технике безопасности. Проверив палубу, трапы, поручни, комингсы трюмов и убедившись, что человек нигде не зацепится и не поранится, японцы подняли над судном зеленый флаг. Это означало: можно начинать работу.

Еще до прихода в Нагасаки мы заказали по радио 50 тонн дизельного топлива. Когда началась выгрузка, к нам подошла топливная баржа. Выгрузка хлопка шла с левого борта на берег, а баржа стала с правого борта, с морской стороны.

Японцы с баржи с помощью наших механиков начали устанавливать приемный шланг. То ли шланг был плохо установлен, то ли по другой причине, но, когда начали перекачивать топливо, шланг оборвался и дизелька пошла в воду. Это уже было ЧП. В порту стояло много судов, но над нами зависли два вертолета, фотографируя случившееся. Вскоре на борт снова поднялись инспекторы для выяснения причин случившегося и наказания виновных. С ними была переводчица, симпатичная девушка по имени Йоко-сан.

В случае, если бы была установлена наша вина, пришлось бы уплатить штраф 1,5 миллиона японских йен. Но надо отдать должное японцам, они были объективны и с помощью переводчицы установили, что вина за разлив дизельки лежит на работниках баржи. Когда все формальности закончились, я пригласил переводчицу к себе в каюту на чашку кофе. Мне было интересно узнать, откуда она знает русский язык. Оказалось, она училась в Токио в университете на факультете славянских языков. Сама уроженка Нагасаки, после учебы вернулась в родной город и работает учительницей. Ее обе руки были черными, словно обгоревшими после пожара. Я спросил: «Что это?». Она сказала, что после взрыва атомной бомбы ее мать, получив большую дозу радиации, умерла, передав это родившейся девочке по наследству. И еще она сказала, посмотрев на свои руки: «Не знаю, сколько мне суждено, но так хочется жить!».

С того рейса прошло много лет, но сегодня, когда идет в Украине страшная, развязанная Путиным война, когда я слышу разговоры о применении в этой войне, шагнувшей далеко за пределы Украины, атомного оружия, я вспоминаю эту девушку из Нагасаки, ее черные от радиации руки и ее фразу «Так хочется жить!».

Я думаю, что любой человек сегодня, слушая по радио или телевидению сводки с фронтов, тоже думает про себя или говорит: «Так хочется жить!».

К оглавлению

«Рио-Рита»

В советские времена постоянно глушили так называемые «вражеские голоса» — «Голос Америки», «Би-Би-Си», «Радио Свобода». После распада СССР, когда Украина обрела независимость, все эти «голоса» можно слушать без помех. И хотя я получаю информацию от украинского радио и телевидения, иногда хочется послушать «старых знакомых», которых я, как моряк, в советские времена мог слушать только в океане, вдалеке от «глушилок». Правда, это было рискованно. Радио я слушал по ночам, потому что, если бы узнал об этом помполит (первый помощник капитана по политической части) или «кагэбэшные» стукачи, которых на советских судах было предостаточно, то меня в лучшем случае уволили бы из пароходства, а в худшем — посадили в тюрьму.

Так вот, настроив недавно радиоприемник на «Немецкую волну», я услыхал рассказ об Одессе.

Этим летом в наш город приезжал немецкий журналист, дед которого в годы Второй мировой войны был гитлеровским солдатом и попал в советский плен. После окончания войны сотни тысяч немецких военнопленных по приказу Сталина начали отстраивать разрушенные войной города Советского Союза, в том числе и Одессу. Дед немецкого журналиста участвовал в возведении многих домов в нашем городе.

Его внук, следя за тем, что происходит в Украине в результате войны, развязанной Россией, приехал в Одессу посмотреть, что разрушили российские ракеты из того, что возводил его дед, и написать об этом в немецких газетах.

В передаче «Немецкой волны» он рассказывал о разрушенных российскими ракетами домах, о здании Политехнического университета с выбитыми окнами, об изувеченном Доме ученых, об обезображенном фасаде школы Столярского, которую тоже восстанавливали немецкие военнопленные, и об одесских пляжах, на которых загорали одесситы, несмотря на близость плавающих в море российских мин.

Слушая эту передачу, я сразу вспомнил и немецких военнопленных, и их лагерь на Приморской улице под Приморским бульваром, и как я сопровождал их по утрам на стройки, и как наблюдал за их работой. В то время я жил на Дерибасовской, в третьем номере.

Каждое утро с дворовыми мальчишками бежал к портовому спуску в конце Ланжероновской улицы. Большая колонна немецких военнопленных под охраной двух советских солдат шла по Приморской и по Портовому спуску поднималась в город. Колонна, которую я встречал, возводила разрушенный бомбой дом на углу Дерибасовской и Екатерининской. В этом доме потом жили китобои и ведущий артист Одесской музкомедии, народный артист СССР Михаил Водяной.

Встречая немцев в начале Ланжероновской, я шел за ними, вглядываясь в их лица. Передо мной были живые фашисты в серых потрепанных мундирах, но ничего звериного, того, как рисовали их в советских газетах и журналах, повторяю: ничего звериного в их лицах не было. На вид — обыкновенные люди, и непонятно было, как они дрались на войне и как безжалостно убивали на оккупированных ими территориях советских военнопленных и евреев.

В городе тогда было много новостроек. Если там, где работали наши рабочие, было всегда много строительного мусора, слышались крики и постоянный мат, то там, где работали немцы, мусор был аккуратно подметен в небольшие кучки, поражала тишина на стройке, а когда немцы передавали друг другу какие-то строительные материалы, то слышались только два слова: «битте» и «данке» («пожалуйста» и «спасибо»).

Еще мне запомнилось, что на углу Пушкинской и Жуковского была открыта пошивочная мастерская, где работали трое немецких военнопленных-портных. Приводил их туда под конвоем советский солдат, а потом они уже ходили на работу без конвоя, обшивая многих одесских заказчиков.

Еще я вспомнил главное: каждое воскресенье во дворе лагеря на Приморской, где жили военнопленные, устраивались концерты. Наверху, вдоль парапета Приморского бульвара, собиралось много народу. Немцы на губных гармошках, на самодельном барабане играли советские и немецкие песни. Чаще всего они исполняли «Катюшу», вальсы Штрауса и немецкую веселую, задорную песенку «Рио-Рита». Народ на бульваре аплодировал и многие бросали им папиросы, яблоки, пачки махорки. Они все это ловили, кланялись и хором кричали: «Данке! Данке!».

Прослушав передачу «Немецкой волны», я нашел в интернете ту, давно забытую, немецкую песенку «Рио-Рита», под которую гитлеровские солдаты, напав на СССР, шли, улыбаясь, по украинским полям, сжигая и уничтожая все на своем пути, и вспоминал, как поразительно мирно она звучала в устах немецких военнопленных в их лагере на Приморской улице.

Под мотив «Рио-Риты» я написал эту статью.

К оглавлению

«Внимание — танки!»

С возрастом у меня ослабло зрение, и я перестал читать книги. Но, благо, есть компьютер, и через интернет можно выбрать любую аудиокнигу. Живя одно время в Германии, я купил книгу немецкого генерала Гудериана. В годы Второй мировой войны он командовал танковыми соединениями. Книга называлась «Achtung — Panzer!», что в переводе означает «Внимание — танки!».

Не будучи силен в немецком, я с трудом читал эту интересную книгу, в которой гитлеровский генерал описывал не только знаменитые танковые сражения, где участвовали его танки, но и восхвалял советский танк «Т-34». Книгу эту я недавно прослушал на русском языке в аудиозаписи и лишний раз удивился тому, что немецкий генерал так положительно отзывался о прославившемся в годы Второй мировой войны танке «Т-34».

Приехав однажды в Берлин, я увидел в центре германской столицы на фоне мемориала советским солдатам и офицерам, погибшим при штурме Берлина в апреле 45-го, знаменитую «тридцатьчетверку». И снова вспомнил, как Гудериан описывал танковые сражения под Москвой, Сталинградом, на Курской дуге, где танк «Т-34» по всем показателям превосходил немецкие «тигры» и «леопарды».

А теперь я хочу рассказать о судьбе этого танка после окончания Второй мировой войны.

Плавая долгое время механиком на судах Черноморского пароходства, я много раз бывал в так называемых «спецрейсах», когда грузом были танки. Грузились мы под Николаевом в засекреченном в то время порту, который назывался «Октябрьский». Грузились по ночам в условиях строжайшей секретности. Эта секретность доходила до того, что даже цементом замазывали название судна.

Танки возили в Египет, Сирию, Кувейт, Ирак, Ливию, Йемен. Но вот, что интересно: в какой бы стране мы ни выгружали танки — там никакой секретности не соблюдалось. Зачастую наше судно ставили к причалу не в военном, а в торговом порту. Выгружали танки при свете яркого дня. Как-то был свидетелем такого случая. Выгружались мы в Ливии в порту Триполи. Во время дневного намаза араб-крановщик, оставив танк висеть на стреле крана, спустился на землю, расстелил коврик и начал молиться. А висящий на стреле крана танк начали фотографировать со всех стоявших в порту судов.

В октябре 1973 года началась на Ближнем Востоке «война Судного дня». В священный для евреев день, когда Израиль молился в синагогах, на страну неожиданно напали два арабских государства — Египет и Сирия. Застигнутый врасплох Израиль все же сумел начать отражать атаки арабских армий. А затем Израиль не только добился победы, но и захватил большое количество советских танков, которыми СССР вооружил напавшие на Израиль египетскую и сирийскую армии.

После окончания войны в Тель-Авиве прошел парад. Там израильтяне показали взятые в плен советские танки. Находясь где-то в океане, я по «Голосу Америки» слушал репортаж об этом параде. И до сих пор помню слова: «Вот идут танки, прорывавшие проволочные заграждения гитлеровских концлагерей, спасая евреев от неминуемой гибели. И эти же танки советское руководство дало арабам, чтобы с их помощью уничтожить молодое еврейское государство. Сейчас ведут эти взятые в плен танки те самые танкисты, которые штурмовали Берлин, называя себя сегодня гражданами независимого Израиля!».

Помню август 91-го, когда власть в доживавшем последние дни СССР пытался захватить ГКЧП. В Москву для подавления протеста были введены танки. Эти грозные машины устрашающе двигались на толпы москвичей, запрудивших улицы российской столицы. Трое парней пытались остановить одну из бронированных машин… Увы. Дмитрий Комарь погиб под гусеницами, а двое его товарищей были застрелены. Командиром танка был капитан Суровикин — сегодняшний генерал российской армии, палач Украины.

Каждый день в военных сводках мы слышим, как прославленные в годы Второй мировой войны советские танки уничтожают украинские города и села, проливая кровь ни в чем не повинных мирных жителей.

Развязав жестокую войну с Украиной, путин покрыл позором прославленный когда-то советский танк.

От любви до ненависти — один шаг.

От славы к бесславию — еще короче…

К оглавлению

Шестнадцатое октября 1941 года

У каждого человека есть даты, которые он помнит всю жизнь. Так, например, дата дня рождения или дата великих исторических событий, таких, например, как первые майские дни, когда под натиском сил коалиции США, Англии и Советского Союза был разгромлен гитлеровский фашизм и подписана капитуляция Германии, что означало конец войны.

Но это даты общеизвестные. А есть малоизвестные, но глубоко влияющие на жизнь каждого человека. Такой датой для меня является 16 октября 1941 года. В этот день после героической обороны Одессы в наш город вступили румынские войска.

73 дня оборонялась Одесса. Оборона была воистину героической. С наступающими на Одессу румыно-немецкими войсками сражались не только войска Красной армии, но и сошедшие на берег с военных кораблей моряки, которых за их героизм и черные бушлаты, когда они шли в атаку, враги называли «чёрной смертью». В обороне города принимало участие всё население Одессы. Готовясь к уличным боям, одесситы возводили баррикады, а когда фронт приблизился почти к самому городу, к постоянным бомбардировкам Одессы с воздуха прибавились и артиллерийские обстрелы. По ночам одесситки дежурили на крышах домов, засыпая песком зажигательные бомбы, а днём многие из них, добираясь на трамвае до линии фронта, которая проходила уже почти у самого города, привозили защитникам горячую пищу.

Но отстоять город не удалось. В связи с прорывом немцев в Крыму ставка Верховного главнокомандующего в Москве дала команду войскам оставить Одессу.

Последние воинские части уходили на кораблях в Севастополь 15 октября, а 16-го в город начали входить румынские войска. Они шли, озираясь, как воры, не веря, что так долго героически оборонявшийся город оставлен его защитниками. В грязных коричневых шинелях, заросшие многодневной щетиной, они злобно оглядывали людей, стоявших на тротуарах и молча с ненавистью смотревших на это вторжение.

В ту же ночь начались грабежи. Румыны врывались в дома, распахивали шкафы, и так как приближалась зима, а они были в тонких шинельках, у жителей города забирали тёплые вещи: шапки-ушанки, женские шали, свитера и шубы.

Ровно через неделю после вступления румын в город на стенах домов появились приказы новой власти: всем евреям Одессы явиться в городскую тюрьму. За неявку — расстрел. За укрывательство еврея — расстрел. Так в 11 лет я стал заключённым одесской тюрьмы. Обо всех этих событиях я много писал в своих книгах и не хочу повторяться. Но дату 16 октября 1941 года, когда и сегодня в нашей стране идёт война, развязанная россией, забывать нельзя. Необходимо снова и снова напоминать молодым одесситам о героической обороне нашего города.

После тюрьмы было еврейское гетто на Слободке с тысячами умерших от голода и холода. Потом был немецкий концлагерь с расстрелянными, повешенными... Не буду повторяться, но хочу сказать главное: несколько лет назад я был в Германии, в Нюрнберге, где с 1945-го по 1946 год судили главных немецких преступников. Кадры, снятые немецкими кинооператорами в концлагерях, которые демонстрировали в суде, потрясали судей своей жестокостью. Само здание суда и всё, что проходило в зале, я видел на советских киноэкранах, в хрониках, которые ежедневно снимал наш одессит, прославленный советский кинодокументалист Роман Кармен. Его именем названа одна из одесских улиц.

И вспоминая сегодня всё это, слушая по ночам сигналы воздушной тревоги, читая в новостях, что творят на украинской земле российские захватчики, я снова представляю себе здание нюрнбергского уголовного суда и уверен, что рано или поздно такой же суд, как был над немецкими военными преступниками, состоится и над преступниками россии, развязавшими эту безнравственную и безжалостную войну.

Так было. И так будет!

К оглавлению

Донос

Тему этой статьи мне подсказала передача Николая Сванидзе «Исторические хроники», которые я слушаю в интернете. Сванидзе рассказывает о страшных годах сталинских репрессий, когда соседи или сослуживцы писали доносы на ни в чём не повинных людей. За каждым доносом следовал арест, пытки в застенках НКВД. Человека заставляли сознаться в несовершённых им преступлениях — шпионаже или диверсиях. Затем следовало тюремное заключение, ссылка в сталинские концлагеря на Крайнем Севере или расстрел.

На меня тоже писали доносы. Но мне повезло. Это было уже после смерти Сталина, в «хрущёвскую оттепель» и в годы правления Брежнева.

Я плавал на судах ЧМП механиком. И возвращаясь в Одессу из очередного дальнего плавания, писал статьи о своих заграничных впечатлениях. Их публиковали газета «Моряк», областное печатное издание «Знамя коммунизма», а также центральные СМИ — газеты «Известия» и «Труд». Свои статьи подписывал «А. Хасин, судовой механик». К моему удивлению, оказалось, что это раздражает многих. И в газеты, которые публиковали мои статьи, посыпались анонимки: что я якобы никакой не судовой механик, что я самозванец, а иногда ещё писали, что я сионист и антисоветчик.

Как я уже сказал, времена были «вегетарианские». В «хрущёвскую оттепель» в худшем случае меня просто перестали бы публиковать. Но однажды очередной донос принёс мне серьёзные неприятности. Было это в конце 50-х годов прошлого века, когда на всю страну, да, пожалуй, и на весь мир, прогремел страшный литературный скандал. Был он связан с тем, что роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго», который не захотели печатать на родине, был опубликован на Западе и получил Нобелевскую премию. Бориса Пастернака поносили во всех советских газетах. Его имя с проклятиями не сходило с уст дикторов радио и телевидения. А сам роман «Доктор Живаго» был запрещён.

Я в ту пору плавал вторым механиком на сухогрузном теплоходе «Устилуг». Как-то мы пришли итальянский порт Генуя. Сойдя с группой товарищей на берег, я увидел в витрине книжного магазина роман «Доктор Живаго» на русском языке. Попросив своих товарищей никому об этом не говорить, я вошёл в магазин и купил книгу. Товарищей со мной было двое. Книгу я дал им почитать. А потом они вернули её мне. До прихода в Одессу я успел прочитать роман, ничего антисоветского в нём не нашёл. И перед приходом в родной порт выбросил книгу в море. Но через несколько дней по доносу одного из бывших со мной в увольнении друзей был вызван в КГБ, где подвергся допросу. Задавали вопросы: с какой подпольной антисоветской организацией связан в Одессе? кто мне дал задание привести запрещённый роман? кому я его дал для распространения?

Для написания подробного письменного объяснения меня заперли в зарешёченной камере, где в течение суток я писал подробно, как обстояло дело. Слава Богу, меня выпустили, но заграничной визы лишили. Три года я плавал в каботаже. Визу мне вернули лишь после снятия в 1964 году с поста первого секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущёва, и скандал с запрещённым романом был забыт.

В годы правления Брежнева я уже плавал старшим механиком на теплоходе «Аркадий Гайдар». И на меня опять в партийные органы поступил донос. Очень интересный, по существу.

Дело в том, что на всех судах, на которых я раньше работал, в кают-компании стояло пианино. Эта традиция шла со времён парусного флота, когда не было ни радио, ни телевидения. А морские офицеры имели блестящее образование, в том числе и музыкальное. Среди них всегда находился член экипажа, который умел играть на пианино, что давало возможность проводить музыкальные вечера в дальних плаваниях.

До Второй мировой войны мать водила меня в музыкальную школу. Из-за начавшейся войны я её не окончил, но на пианино играть научился. Когда начал работать на судах ЧМП, благодаря тому что в кают-компании стояла пианино, я устраивал вечера художественной самодеятельности. Всегда находилась буфетчица или дневальная, любившая петь. Всегда находились в экипаже ребята, любившие музыку. Мы сами мастерили барабан и маракасы и под мой аккомпанемент на пианино устраивали неплохие импровизированные выступления.

Но придя работать старшим механиком на теплоход «Аркадий Гайдар», к моему огорчению, обнаружил, что пианино в кают-компании нет. Оказалось, что при постройке судна в Югославии наличие музыкального инструмента не было обозначено в контракте.

Так вот. Однажды к нам был назначен боцман — нечистый на руку человек. Многое из того, что выписывалось в отделе снабжения для судна — краска, кисти, — он воровал и продавал. Нам с капитаном пришлось от него избавиться. Вдруг меня вызывают в комиссию партийного контроля при парткоме пароходства и показывают поступивший на меня донос, где написано, что я продал… судовое пианино. Донос был анонимный, но по стилю чувствовалась рука боцмана. Когда я начал объяснять председателю комиссии, что на судне пианино не было, а если бы и было, как я мог продать: надо нанять грузчиков, подогнать к борту грузовик, и всё это на глазах вахты у трапа — председатель комиссии злобно на меня посмотрел и сказал: «К нам поступил серьёзный сигнал — прошу сесть и написать объяснение».

В одной комнате с председателем сидела молоденькая секретарша, бодро стучавшая на пишущей машинке. Оглянувшись на девушку, я сказал председателю комиссии: «Вместо объяснения по «проданному» мной пианино я сейчас напишу, что вы постоянно пристаёте к вашей секретарше с сексуальными домогательствами. Это письмо брошу в ящик с жалобами трудящихся, который есть в обкоме партии. И посмотрю на выражение вашего лица, когда вас вызовут туда для объяснений». С этими словами я повернулся и ушёл.

Больше меня никуда не вызывали.

Ну а потом пароходство развалилось, я ушёл на пенсию — доносы на меня прекратились.

К оглавлению

Спасший одну жизнь — спасает целый мир

14 мая — День украинских праведников

Эта памятная дата была установлена относительно недавно, два года назад, хотя подвиг украинцев, спасавших евреев во время Второй мировой войны, никогда не забывался. По данным израильского национального мемориала Катастрофы (Холокоста) и Героизма «Яд Вашем», в нашей стране 2673 человека, рискуя своей жизнью, спасали чужие — от нацистской политики уничтожения евреев только за то, что они евреи. Этим украинцам государство Израиль присвоило звание Праведников народов мира. Большинство из тех, кому было присвоено это почетное звание, узнало об этом уже в годы независимости Украины. По числу Праведников народов мира наша страна занимает четвертое место — после Польши, Нидерландов и Франции.

Прохоровский сквер в Одессе с мемориалом в память о «Дороге смерти» знают многие. На этом месте в 1941 году, когда Одесса была оккупирована фашистскими войсками, собирали евреев в созданное на Слободке гетто. Но мало кто знает, что этот мемориал с аллеей Праведников мира создан одесским адвокатом Яковом Маниовичем.

Я познакомился с ним, когда в начале двухтысячных годов работал председателем Ассоциации бывших узников гетто и нацистских концлагерей.

Яков Маниович жил в Израиле. Но каждый год приезжал в Одессу и в ресторане гостиницы «Лондонская», где он останавливался, собирал за банкетным столом людей, спасавших в годы фашистской оккупации евреев. Среди приглашенных была и украинская женщина, которая спасла самого Маниовича.

С началом оккупации Одессы в октябре 1941 года Яков Маниович, которому было 15 лет, вместе с матерью был угнан из Прохоровского сквера сначала в гетто, а оттуда зимой 1942-го вывезен в село Богдановка, где оккупантами в течение той страшной зимы было уничтожено 70 тысяч одесских евреев.

Подростка из толпы вновь прибывших, не знаю почему, выхватила молодая украинка и спрятала в своей хате. Так Яков жил у этой женщины до прихода советских войск. Из Богдановки он ушел на фронт. Получив возможность мстить ненавистным фашистам за тысячи и тысячи уничтоженных ими евреев, он воевал героически и бесстрашно. За подвиги в боях был удостоен нескольких орденов и медалей.

После окончания войны, вернувшись в родную Одессу, поступил на юридический факультет. Став адвокатом, возглавлял юридическую консультацию.

Все его попытки рассказать в статьях о том, что ему пришлось пережить в годы оккупации, как еврею, отвергались советской прессой.

Созданная Сталиным политика государственного антисемитизма (достаточно вспомнить расстрел антифашистского комитета в Москве и «дело врачей-вредителей», обвиненных по ложному доносу в шпионаже в пользу Америки) давала о себе знать и в годы правления Хрущева, и в годы правления Брежнева. Почувствовав все это на себе, Яков Маниович эмигрировал в Израиль.

Став в Израиле известным адвокатом и состоятельным человеком, начал приезжать в родную Одессу. Яков Маниович создал на свои деньги мемориал жертвам Холокоста в Прохоровском сквере. Помня о спасшей его украинке (к сожалению, не знаю ее фамилии), особое место уделил Аллее Праведников. На этой Аллее были посажены березки, на каждой из которых была табличка с именем человека, спасавшего евреев.

Как создатель мемориала жертвам Холокоста, Яков Маниович получил звание Почетного гражданина Одессы.

На одной из березок на Аллее Праведников есть имя и моей спасительницы — Перузы Багдасарян. Это мать друга моего детства, Сергея Багдасаряна. Когда в Одессу пришли фашистские оккупанты и начались облавы на евреев, несмотря на расклеенные по всему городу приказы «за укрывательство евреев — расстрел», она забрала меня к себе. С появлением во дворе румынских жандармов, прятала в подвале. Но когда мою мать угоняли в гетто, и она пришла со мной попрощаться, я вцепился в мамину юбку и сказал, что уйду вместе с ней. Так и было.

Когда в апреле 1944 года Одессу освободили, и мы, чудом уцелевшие в гетто, а потом в концлагере, вернулись в родной город, выяснилось, что наш дом в Красном переулке, 5 заняла милиция. Я, мать и сестра оказались на улице. И тут нас увидела тетя Перуза. Она забрала нас к себе — грязных, голодных, оборванных. Больше месяца держала нас у себя. Пока мать искала в городе квартиру.

В Прохоровском сквере два раза в год собираются бывшие узники фашизма, представители городской и областной власти, аккредитованные в Одессе иностранные дипломаты. Здесь проводится траурный митинг в память о страшных событиях Второй мировой войны. Это происходит 27 января, когда по решению ООН был установлен Международный день памяти жертв Холокоста, так как именно 27 января 1945 года были освобождены узники одного из самых страшных лагерей смерти — Освенцима. И вот уже несколько лет подряд — 14 мая, в День памяти украинцев, спасавших евреев во время Второй мировой войны.

На этих митингах обязательно упоминается имя создателя мемориала жертвам Холокоста Якова Маниовича, который умер в Израиле в 2007 году. Светлая ему память. Светлая память тем, кто, рискуя своей жизнью, спасал евреев от неминуемой смерти.

В еврейском священном писании сказано: «Спасший одну жизнь — спасает целый мир».

К оглавлению

«Докторка з Одеси»

В конце августа в отеле «Александровский» состоялась отчетно-выборная конференция Одесской ассоциации бывших узников нацистских лагерей и гетто. Конференцию открыл и вел директор Одесского музея Холокоста Павел Козленко. Участвовали в ее работе главный раввин юга Украины Авраам Вольф, первый секретарь посольства Израиля в Украине Константин Блюз, директор департамента внутренней политики Одесского горсовета Александр Жильцов, заместитель директора департамента культуры, национальностей, религий и охраны объектов культурного наследия ОГА Ярослава Резникова, председатель Всеукраинской ассоциации бывших узников нацистских концлагерей и гетто Борис Забарко, директор средней школы села Богдановка Алексей Поспелов. Именно в этом селе в страшные годы фашистской оккупации было уничтожено 60 тысяч евреев.

Алексей Поспелов много делает для того, чтобы память об уничтоженных в селе евреях была сохранена. У скромного обелиска, воздвигнутого в память о погибших, всегда свежие цветы. А когда в Богдановку приезжают иностранные журналисты и родственники погибших из США, Германии, Израиля и других стран, старшеклассники рассказывают им о событиях тех страшных лет, и директор, как правило, для всех гостей устраивает в школьной столовой поминальный обед.

На конференции с отчетным докладом выступил многолетний председатель Одесской ассоциации бывших узников нацистских лагерей и гетто Роман Маркович Шварцман, который много делает для улучшения жизни бывших узников. Забегая вперед, скажу, что Роман Маркович снова был избран председателем Ассоциации.

На конференции всем предоставили слово, в том числе и мне, как бывшему председателю Ассоциации с 1999-го по 2001 годы. И я рассказал о первых годах работы Ассоциации, о первом председателе Леониде Сушоне. Вспомнил и о его матери Фредерике Абрамовне. Об этой удивительной женщине и хочу рассказать.

С Леонидом Сушоном я познакомился зимой 1942 года в одесском гетто, которое румынские оккупанты расположили на Слободке, в здании бывшего общежития Водного института. Сегодня в здании — экипаж Морской академии. Лене Сушону было 11 лет, а мне — 12.У Лени был брат Сергей. В гетто я узнал и его мать, которая была врачом и в нечеловеческих условиях умудрялась лечить людей.

Всю зиму 1942 года загнанных в гетто людей вывозили на расстрелы в села Одесской, а ныне Николаевской области. Но к весне, после приезда в Одессу матери румынского короля Михая I, королевы Елены, по ее приказанию массовые расстрелы евреев прекратились. Но депортация в организованные оккупантами концлагеря на территории Одесской области — в Доманевку, Карловку, Ахмечетку, Богдановку продолжалась.

Меня с матерью, сестрой и семьей Леонида Сушона вывезли из гетто последним этапом в конце мая 1942 года. Пригнали нас в Доманевский концлагерь. Но так как он был переполнен, погнали в Карловку. Концлагерь охраняли украинские полицаи, фамилии которых помню до сих пор, — Дорошенко, Куценко, Игнатенко.

И вот однажды в концлагере появился какой-то незнакомый полицай. Нас выгнали из бараков, построили. Он спросил: «Чи є серед вас, євреїв, лікарі?». Среди заключенных было несколько врачей, но, не зная, к чему он клонит, все молчали. И тут Леня Сушон крикнул: «Моя мама доктор!».

— Де вона?

Леня показал на маму. Доктора Сушон с ее двумя детьми полицай усадил на подводу и увез.

Освободили нас из концлагеря советские войска 28 марта 1944 года. Лишь после возвращения в освобожденную от фашистов Одессу, встретив Леонида Сушона на Приморском бульваре, я узнал, что с ними произошло.

Полицай привез их в большое село Викторовку. В селе было много больных — и детей и взрослых. Леню с матерью и братом поселили в небольшой хате, в которой его мать стала принимать больных, а к тяжелым ходила на дом. Никаких лекарств у нее не было, и чтобы помочь, она в окрестностях села собирала лечебные травы, делала из них отвары и этим лечила больных.

Вскоре слух о «докторке з Одеси» разнесся по всем ближайшим селам, и к ней потянулись люди. Лечила Фредерика Абрамовна не только снадобьями, но и словом.

Как-то раз, когда вдалеке от Викторовки она собирала травы, ее задержал проезжавший мимо румынский патруль. Увидели одинокую еврейку и решили, что она бежала из концлагеря. Доктор объяснила, кто она, но румыны усадили ее в машину и привезли в село — выяснить, правду ли она говорит. И тут их окружили женщины с детьми на руках и стали кричать: «То ж наша докторка з Одеси! Відпустіть її!».

Так и осталась доктор Сушон в памяти жителей Викторовки, как «докторка з Одеси»…

Вот что вспомнилось мне на отчетно-выборной конференции бывших узников нацистских лагерей и гетто…

К оглавлению

Контрабанда

Я часто прохожу по улице Канатной и всегда вижу идущих мне навстречу курсантов мореходного училища имени Александра Маринеско. Идут они в красивой морской форме. До меня долетают обрывки их разговоров. И в этих обрывках слышу я названия крюинговых компаний, каких в Одессе сегодня великое множество, где после окончания училища собираются работать эти ребята.

Своего торгового флота Украина, хоть и является морской державой, к сожалению, не имеет. И морякам приходится идти плавать на суда иностранных судоходных компаний под чужими флагами. Платят им в американских долларах или в евро, и покупать им за границей вещи и перепродавать их потом в Одессе не имеет никакого смысла.

Я это говорю к тому, что, проплавав в советские времена много лет на судах Черноморского пароходства, хорошо был знаком с таким понятием, как контрабанда.

Советский Союз был страной сплошного дефицита. И все, что привозили из-за границы моряки — от синтетических ковров до губной помады, — пользовалось большим спросом. Продавалось это все на знаменитом в те времена одесском рынке — «толкучке», и вырученные деньги от продажи составляли, в основном, заработок советского моряка.

Но на все заграничные покупки имелись таможенные нормы. Превышение этих норм считалось контрабандой. Каждое судно, плававшее под красным флагом Страны Советов, по приходу из-за границы в советский порт подвергалось тщательному таможенному досмотру. И если у моряка находили что-то сверх положенного, это считалось контрабандой, и моряк привлекался к уголовной ответственности.

Когда после Великой Отечественной войны я закончил мореходную школу, которая находилась тогда в начале Сабанеева моста, морякам выдавались арматурные книжки. В этих книжках были записаны таможенные нормы, в которых предусматривалось, сколько пар нательного белья мог в течение года купить за границей моряк, сколько пар брюк, обуви, рубах и так далее. И когда по приходу в советский порт в каюту или в кубрик, где жили обычно матросы и кочегары, заходил таможенник, он брал арматурные книжки и сверял с тем, что купили за границей моряки.

Потом эти арматурные книжки отменили и ввели новые таможенные нормы. Перед уходом в очередной заграничный рейс помполит вывешивал эти нормы на доске объявлений, и каждый моряк их тщательно изучал.

Нормы эти постоянно менялись, так как постоянно менялся спрос на привозимые моряками из-за границы товары.

Так, например, когда пошла мода на итальянские настенные коврики с изображением на них людей и зверей, и которыми сразу был завален одесский «толчок», таможней разрешалось привозить не более трех ковриков. Потом пошли плащи «болонья». Потом — нейлоновые пальто, из материалов — парча, панбархат, мохеровая пряжа и так далее.

Таможенные досмотры длились по многу часов, жены и дети, встречавшие пришедших из дальних рейсов моряков, томились на причалах в ожидании конца досмотра, иногда под дождем или под снегом.

Но, несмотря на все таможенные строгости, находились среди моряков нарушители таможенных норм. Хорошо помню судебный процесс, который проходил во Дворце моряков. Судили официантку пассажирского теплохода «Латвия» и третьего механика того же судна. Не помню фамилии подсудимых. А дело было так.

Официантка и механик были любовной парой. И, как они говорили на суде, готовились широко отметить свадьбу. И поэтому пошли на нарушение таможенных норм.

«Латвия» работала на линии Одесса — Марсель с заходом в Неаполь. Любовники покупали в Неаполе много плащей «болонья», которые механик прятал в машинном отделении. У официантки были в Одессе знакомые спекулянты, которым она оптом сдавала плащи, а те уже продавали их на одесской «толкучке».

Официантка была родом из глухой деревни в Хмельницкой области. В деревне жила ее мать, которой она стала высылать на сохранение большие суммы денег. Начальница почты, где мать официантки получала эти деньги, заподозрив неладное, сообщила в КГБ. И одесский КГБ, имея своих агентов на всех пассажирских судах, вычислило любовную пару с теплохода «Латвия», которая занималась контрабандой.

Суд приговорил обоих к шести годам тюремного заключения. Об этом процессе писали газета «Моряк» и другие одесские газеты. Но в скором времени новое контрабандное дело потрясло Черноморское пароходство, да и всю Одессу.

Произошло это весной 1970 года. Работавший на Ближневосточной линии пассажирский теплоход «Башкирия», однотипный с теплоходом «Латвия» (эти суда строила для Черноморского пароходства Германская Демократическая Республика), был арестован. Его арестовало КГБ. Теплоход был поставлен в Одесском порту у Платоновского мола, и его круглые сутки охраняла милиция. Никого из членов экипажа на берег не пускали. На теплоходе шло следствие.

Дело было в том, что длительное время некоторые члены экипажа «Башкирии» вывозили из Советского Союза на Ближний Восток большие суммы советских денег. Почему-то в Сирии и Ливане они пользовались большим спросом. В этих странах было дешевое золото. И на «Башкирии» оно потоком шло в Советский Союз!

Следствие длилось несколько месяцев. И опять был судебный процесс. Дело слушалось в областном суде. Виновные получили большие сроки. А после этого суда начальником Черноморского пароходства был издан приказ, согласно которому на всех судах были созданы группы самодосмотра. И когда в заграничных портах моряки возвращались с берега с покупками, то прежде, чем разойтись по каютам, они предъявляли группе самодосмотра свои покупки и отчитывались о потраченных деньгах перед сходом на берег в судовой кассе…

Я рассказал о судах над моряками-контрабандистами. Но каким судом судить тех, кто не привозил в Одессу в непомерных количествах плащи «болонья» и не привозил в Одессу контрабандой золото, а просто разграбил и уничтожил Черноморское пароходство? ЧМП имело в своем составе не только огромное количество танкеров, сухогрузов и пассажирских судов, но и несколько судоремонтных заводов, свою базу отдыха для моряков, свою автобазу, стадион, свои детсады и пионерские лагеря, многое другое.

Четыре года, с 1941-го по 1945-й, шла страшная война. Четыре года фашистские бомбардировщики и подводные лодки топили в Черном море торговые суда Черноморского пароходства. Но многие из них благодаря мужеству и стойкости моряков выжили. И именно эти героические суда, и их экипажи составили основу послевоенного роста и процветания Черноморского пароходства.

Но то, что не смогли сделать фашисты, пытавшиеся уничтожить флот пароходства, сделали собственные негодяи. И — ничего! Никто не понес за это никакого наказания.

Вот такая история…

К оглавлению

Этот фильм снимался в Одессе

Не выходя долгое время из дома в связи с карантином, я посмотрел в Интернете большое количество фильмов. И старых советских, и зарубежных. Среди этих фильмов мне попался итальянский — «Легенда о пианисте», который получил первую премию Европейской академии киноискусства и премию «Золотой глобус». А игравший роль главного героя фильма знаменитый английский киноактер Тим Рот был номинирован на премию «Оскар».

И тут я вспомнил, что был свидетелем съемок этого фильма. И не просто свидетелем. А даже помогал снимать фильм!

А было так.

В конце 1997 года я прилетел в Одессу из Сингапура, не веря тому, что после всего пережитого на дальнем рейде этого прекрасного города я дома, в Одессе! Свои злоключения описал в очерке «Призрак сингапурского рейда», который был опубликован в «Вечерней Одессе», а потом вошел в одну из моих книг. А повторяться по литературным законам нельзя. Скажу только, что, когда Черноморское пароходство разворовывалось и разваливалось, я был старшим механиком теплохода «Петр Старостин». Туда меня послали после того, как мой «Аркадий Гайдар», на котором я проработал много лет, был продан в Индию на металлолом.

Там я увидел, как умирают пароходы. Судно с полного хода выбрасывается на песчаный берег и валится на борт. А когда рабочие начинают резать автогеном стальной корпус, кажется, что судно, умирая, кричит от нестерпимой боли.

«Петр Старостин» пришел в Сингапур ремонтироваться. В ожидании ремонта нас поставили на дальний рейд. Вскоре продукты, питьевая вода и топливо закончились. Мы дали в пароходство 10 аварийных радиограмм. Но ни на одну не получили ответ. Питались пойманной рыбой и спасались от жажды дождевой водой.

Для меня это длилось два месяца. С трудом мне удалось связаться по радио с представителем пароходства в Сингапуре. Он прислал за мной катер и помог улететь в Одессу. Там я пошел в прокуратуру и рассказал о бедственном положении моряков «Петра Старостина».

Не знаю, помогла бы морякам прокуратура, но вскоре я получил от капитана радиограмму, что судно продано пароходством какой-то одесской частной судоходной компании, снабжено всем необходимым и поставлено в ремонт. В Одессу оно вернулось через полгода, но уже под другим названием.

Так закончилась эта эпопея.

Я оформил пенсию. Но жить на ее копейки нельзя было. И, сев за руль своего «Жигуленка», занялся частным извозом. «Кастрюлил», как говорили тогда в Одессе. Однажды, проезжая по проспекту Шевченко, увидел на троллейбусной остановке Героя Социалистического Труда, капитана Кима Никифоровича Голубенко. Он ждал троллейбус.

Золотую Звезду Героя Ким Никифорович получил из рук самого Никиты Хрущева, за прорыв американской блокады Кубы, куда на турбоходе «Юрий Гагарин» Голубенко одним из первых советских капитанов доставил большое количество продовольствия и медикаментов. Это было в дни знаменитого Карибского кризиса, когда восставшую от американского диктата Кубу, взял в блокаду чуть ли не весь американский военный флот. Но капитан К. Голубенко пошел на прорыв. И когда «Юрий Гагарин» вошел в гаванский порт, на причале его встречала восторженная толпа кубинцев со своим вождем Фиделем Кастро.

Я написал тогда о капитане К. Голубенко большой очерк. Его напечатала газета «Правда». И когда на Кима Никифоровича в скором времени свалились неприятности (на него ополчились партийные чиновники из-за того, что он выгнал с судна пьяницу-помполита, номенклатуру парткома пароходства), и он был снят с судна, я позвонил в Москву, в редакцию «Правды». Из Москвы в Одессу прилетел корреспондент этой главной в то время коммунистической газеты Советского Союза. Он разобрался с делом К. Голубенко, и Ким Никифорович снова поднялся на капитанский мостик своего турбохода.

Потом он был капитаном самого большого в СССР балкера «Ялта». А после «Ялты» много лет работал в пароходстве капитаном-наставником и был избран председателем Ассоциации одесских капитанов.

Когда я увидел Кима Никифоровича на троллейбусной остановке, я знал, что он, оформив пенсию, продолжал работать, став капитаном тренажерного судна «Лесозаводск». Этот тренажер стоял в Одессе в Военной гавани, и на нем моряки проходили курсы по борьбе за живучесть своих судов. Тренировались: тушили пожары, заделывали пробоины, учились спускать спасательные плоты и пользоваться гидрокостюмами в случаях оставления гибнущего своего парохода или теплохода.

Остановив машину, я спросил Кима Никифоровича, куда ему нужно ехать. Он сел рядом со мной, закурил и сказал:

— Мне на «Лесозаводск». И мне нужен старший механик. Пойдешь?

— Вы предлагаете мне работу?

— Ну да. Правда, после развала пароходства мы сейчас беспризорные. Денег нам не платят. То нас хочет забрать Высшая мореходка, то порт. Но главное, нас взяла в аренду одна итальянская кинокомпания. Скоро они приедут в Одессу снимать на «Лесозаводске» какой-то фильм. Вот тогда мы с тобой и заработаем пару копеек.

Мне предложили работу! И кто? Капитан Голубенко! Конечно, я с радостью согласился. И уже утром был на борту «Лесозаводска».

Было это в начале февраля 1998 года. Старший механик «Лесозаводска» уходил с судна по болезни. Я быстро принял у него дела, задав только один вопрос: «Почему судно не отапливается? В каюте холодней, чем на улице!».

— А у нас котел топить нечем. Ни грамма мазута, — ответил стармех. — Так что смотрите, не простудитесь!

Итальянцы приехали к вечеру того же дня, и Ким Никифорович позвал меня в свою просторную каюту с ними знакомиться. Их было трое. Режиссер фильма Джузеппе Торнаторе, продюсер и кинооператор. Их фамилии не помню. В каюте было очень холодно. Итальянцы сидели в пальто и в меховых шапках-ушанках, купленных, очевидно, уже в Одессе. Разговор переводила молодая женщина, преподаватель Одесского университета, которую итальянцы пригласили на «Лесозаводск» на время съемок фильма.

Ким Никифорович угощал гостей армянским коньяком. А в качестве закуски — аккуратно нарезанный лимон.

Познакомив меня с итальянцами, Ким Никифорович сказал:

— Поезжай утром на нефтегавань. Я слышал, там можно купить мазут. Съемки будут идти весь февраль и март. Сколько нам потребуется топлива на это время?

— Тонн тридцать, — ответил я.

— Узнай, сколько это будет стоить. Деньги итальянцы дадут.

Рано утром следующего дня я был уже на нефтегавани, где стояло много бензовозов с различными видами топлива. С соляркой, бензином и мазутом. Торг шел, как на «Привозе», когда на зиму запасаются картошкой. Узнав цены на мазут, я быстро договорился с одним владельцем бензовоза, объяснил ему, куда доставить топливо, где он сразу получит деньги.

В тот же день мазут был доставлен к борту «Лесозаводска» и перекачен на судно. Мы разожгли котел, подняли пар, и в помещениях стало тепло. Электроэнергию «Лесозаводск» получал с берега по кабелю, так как судовые дизельгенераторы были не в рабочем состоянии. Но свет на судне, получаемый с берега, то был, то не был. За несколько дней я с двумя мотористами привел в порядок один из дизельгенераторов, запустили его в работу и обеспечили постоянное освещение судна.

И съемки фильма начались!

Фильм назывался «Легенда о пианисте». Сюжет картины такой. В начале прошлого века океанский лайнер «Вирджиния» совершает рейсы между Европой и Америкой, перевозя в США, помимо обыкновенных пассажиров, толпы эмигрантов. В одном из рейсов негр кочегар находит подброшенного в кочегарку в коробке из-под лимонов младенца. И младенец становится сыном кочегара. Мальчик растет на лайнере, нигде не сходя на берег. Он стал любимцем команды лайнера, в портах его прячут от таможенников и пограничников. Каким-то непостижимым образом он осваивает игру на стоящем в музыкальном салоне лайнера рояле и становится выдающимся пианистом, играя в оркестре лайнера и развлекая пассажиров. Его виртуозную игру замечают всевозможные продюсеры из пассажиров и приглашают выступать в разных городах Америки. Но его дом этот лайнер, и ни на какие предложения он не соглашается. В фильме есть и любовь, и драма. А вот чем заканчивается фильм, не помню.

На «Лесозаводске» снимались кадры в кочегарке лайнера. Для этого итальянские декораторы создали в машинном отделении судна имитацию корабельных паровых котлов, в топках которых пылало пламя. И такой же имитацией были кучи угля.

На палубах «Лесозаводска» снимались и массовые сцены. Людей привозили из города на автобусах. Они снимались как эмигранты, которые, видя американский берег, кричали в восторге: «Америка! Америка!». В фильме они видят статую Свободы и небоскребы Нью-Йорка. Но это уже монтаж.

Съемки фильма на «Лесозаводске» закончились в начале апреля 1998 года. Тепло попрощавшись с нами, итальянцы уехали. А вскоре после их отъезда капитан К. Голубенко заболел. А в мае умер. Похоронен Ким Никифорович на 2-м Христианском кладбище. А на доме по проспекту Шевченко, где он жил, Ассоциацией одесских капитанов установлена мемориальная доска. На ней значится: «В этом доме жил Герой Социалистического Труда, капитан дальнего плавания Ким Никифорович Голубенко». От себя добавлю: «Замечательный человек и превосходный капитан».

К оглавлению

Кинотеатр «Дойна»

У меня, старого одессита, многие уголки родного города вызывают волнующие воспоминания. Когда прихожу в Городской сад, сразу вспоминаю, как в пятилетнем возрасте я гулял здесь с фребеличкой. Звали ее Елена Владимировна. Фамилию не помню.

Фребелички работали с детьми по системе немецкого психолога доктора Фребеля. Попасть ребенку в детский сад в те далекие советские времена, впрочем, как и сегодня, было сложно. И родители отдавали своих детей фребеличкам. Это были пожилые женщины из дворянских фамилий, получившие еще в царские времена образование и говорившие на нескольких европейских языках. Скрывая при Советской власти, боровшейся с буржуями, свое прошлое, они были доведены до нищенского состояния и выживали за счет того, что воспитывали чужих детей.

Каждая фребеличка брала по семь детей, по числу дней недели, так как каждый день обедала в той или в другой семье. Гуляя целый день с детьми, фребеличка учила их хорошим манерам, чтению и преподавала навыки французского, немецкого и английского языков. Кроме того, фребеличка учила детей правильной русской речи и читала им детскую классическую литературу.

От моей фребелички Елены Владимировны я впервые услышал сказки Андерсена, волшебные сказки Перро и узнал имена классиков мировой литературы Виктора Гюго с его «Отверженными», Марка Твена с его «Принцем и нищим» и Роберта Стивенсона с «Островом сокровищ». А главное — благодаря Елене Владимировне я с детства стал изучать английский язык, который оказался моим рабочим языком, когда я начал работать на судах Черноморского пароходства.

Вот такие воспоминания приносит мне Городской сад.

А когда иду по Успенской и сворачиваю на Александровский проспект, то прохожу мимо углового здания, где была моя школа.

1 сентября 1937 года я пошел в первый класс. Жили мы на даче на 16-й станции Большого Фонтана. Отец привез меня в школу и пошел на работу. Но на первый урок я опоздал. Сторож не пустил меня даже в коридор. Обидевшись, я решил вернуться домой. Денег у меня на трамвай не было. А ехать «зайцем» я побоялся. Начался дождь, и я под дождем пошел пешком по трамвайным рельсам на 16-ю станцию Большого Фонтана. Вот таким был первый день моей школьной жизни.

Учительницу в первом классе звали Эрна Лазаревна. Зимой 1941 года я встретил ее на Слободке в гетто, куда ее загнали как еврейку. Она и там собирала нас, детей, читала нам Диккенса, «Приключения Тома Сойера» Марка Твена, и говорила, что скоро все наши беды закончатся, и мы снова вернемся в школу.

Ее угнали из гетто первым зимним этапом. А все зимние этапы расстреливали в Мостовом, Доманевке, Богдановке... Так была расстреляна где-то в этих страшных местах моя первая учительница Эрна Лазаревна по фамилии Вайншток.

Соборная площадь. Памятник Воронцову. Здесь через несколько дней после прихода румын в Одессу в октябре 1941-го крестили православных одесситов — и взрослых, и младенцев. Советская власть запрещала любую религию. Рушились церкви. Священников арестовывали, ссылали на Колыму, а то и просто расстреливали. Обряд крещения был загнан в подполье. Поэтому захватившие Одессу румыны и устроили на Соборной площади публичное крещение.

Возле памятника Воронцову стояли котлы с водой. Под ними горели костры. Румынские священники окунали и взрослых, и младенцев в эти купели, совершая обряд крещения.

В первые дни румынской оккупации Одессы евреев еще не трогали. И я со своим другом Сергеем Багдасаряном, прибежав на Соборную площадь, видел, как крестили людей.

Тут же, у подножия памятника Воронцову, стояли два больших портрета освободителей православных от большевизма: Гитлера и молодого румынского короля Михая Первого. И взрослых после обряда крещения заставляли целовать эти портреты...

Иду по Красному переулку, сворачиваю на улицу Бунина в сторону Преображенской, носившей в годы оккупации румынами имя маршала Антонеску, и вспоминаю, как на углу Красного переулка и Бунина 24 октября 1941 года впервые в жизни увидел повешенных.

Накануне, 23 октября, на Маразлиевской партизаны взорвали румынский штаб. Погибло много румынских офицеров и несколько генералов. В тот же день румыны начали хватать на улицах города заложников, которых 24 октября повесили в разных районах города.

Но самые волнующие воспоминания связаны у меня с кинотеатром, который находился на углу Ришельевской и Греческой улиц. Это был центральный кинотеатр города, в котором все фильмы шли первым экраном.

До 1937 года кинотеатр носил имя Постышева. Павел Постышев был в те времена известным партийным и государственным деятелем. Именно благодаря ему с 1935 года в Советском Союзе были разрешены новогодние елки, которые большевики, захватив власть в России в 1917 году, запретили как «поповский пережиток».

В годы сталинских кровавых репрессий Павел Постышев был объявлен врагом народа и расстрелян. Кинотеатр его имени был переименован в кинотеатр имени 20-летия РККА (Рабоче-Крестьянской Красной Армии). Румыны, оккупировав Одессу, переименовали его в кинотеатр «Дойна». А после освобождения Одессы от оккупантов кинотеатр получил название «Украина». (Сегодня там «Рынок еды».) В любимом одесситами центральном кинотеатре города в первые послевоенные годы шли трофейные немецкие кинофильмы, вывезенные советскими войсками из поверженной фашистской Германии. Фильмы эти были, в основном, американские. Их дублировали на русский язык, и чтобы посмотреть эти фильмы, с ночи выстраивались возле кинотеатра огромные очереди.

Почему же воспоминания об этом кинотеатре так меня волнуют? А вот почему.

Одесса была освобождена от фашистской оккупации 10 апреля 1944 года. А наш концлагерь, находившийся в 150 километрах, был освобожден 28 марта. И мы, идя за наступавшими на Одессу советскими войсками, пришли в город 12 апреля. Оказалось, что дом номер пять в Красном переулке (угол Греческой) был уже занят милицией. Она и по сей день там. И мы оказались на улице. Я, мать и сестра. Но нас приютила мать моего друга детства Сергея Багдасаряна тетя Перуза. Я писал о ней в одном из номеров «Вечерней Одессы». И Сережа Багдасарян повел меня в кино, в знакомый с детства кинотеатр, который в первые дни освобождения Одессы еще не успел сменить румынское название «Дойна» на «Украину».

В кинотеатре шел советский фильм «Радуга» по повести известной в те годы писательницы Ванды Василевской. Кинопроектор стоял почему-то в зале и стрекотал у меня над головой. Пленка часто рвалась, и сеанс прерывался. Но я, не отрываясь, смотрел на экран и плакал. Плакал от счастья. После страшных лет оккупации, одесского гетто, Доманевского и Карловского концлагерей, где люди умирали от голода, холода, болезней и побоев полицаев, я снова сидел в знакомом с детства зале кинотеатра, вернувшись к нормальной человеческой жизни!

Вот к таким воспоминаниям возвращают меня многие уголки моей родной и любимой Одессы...

К оглавлению

Одесский причал в Стамбуле

В одном из своих стихотворений Сергей Есенин писал: «Никогда я не был на Босфоре, ты меня не спрашивай о нем».

Мне повезло. За долгие годы работы на судах Черноморского пароходства я много раз проходил проливом Босфор, любуясь его живописными берегами. А когда работал старшим механиком пассажирского теплохода «Украина», ходившего по Ближневосточной линии, то много раз швартовался в Стамбуле и имел возможность увидеть все достопримечательности этого прекрасного города.

Был в Голубой мечети, в Айя-Софии, в мраморной мечети, расположенной на самом берегу Босфора. Был в султанском дворце Топ-Капы, превращенном в музей, и из окон которого открывается великолепный вид на Босфор. Был на обоих берегах пролива и проезжал на такси от Мраморного моря до Черного.

Капитаном «Украины» был Борис Савич Кисов. Это благодаря ему мне удалось столько повидать в Стамбуле, потому что Борис Савич был не только любознательным, но и неутомимым любителем музеев во всех портах, где нам приходилось бывать, а также знатоком истории Древней Греции и Древнего Рима.

Судьба капитана была сложной и интересной. Накануне начала Великой Отечественной войны он окончил Одесский морской техникум и был принят на работу в Черноморское пароходство.

С детства увлекшись романтикой моря, Кисов начал изучать английский язык и к моменту окончания техникума по-английски говорил совершенно свободно. Когда Советский Союз во время войны начал получать от американцев пароходы типа «Либерти», Борис Савич был командирован в Америку на приемку этих судов. А потом, когда по ленд-лизу американцы начали поставлять в СССР Северным морским путем военную технику, продовольствие и медикаменты, был связным на одном из американских военных судов, сопровождавших эти караваны. Как офицер связи, он связывался с советскими военными кораблями, встречающими северные конвои на подходах к Баренцеву морю.

Но уже после войны, когда в 1949 году была развязана Сталиным кампания по «борьбе с безродными космополитами», и все, что имело хоть малейшее отношение к Америке, объявлялось угрозой Советскому Союзу, Борису Савичу припомнили его работу связным на американском военном судне, обвинили в низкопоклонстве перед США и уволили из пароходства. Опасаясь ареста, Борис Савич уехал на Север, в Мурманск, где стал плавать на рыболовных судах и вернулся в Одессу только после смерти Сталина.

Еще до отъезда в Мурманск он поступил на заочный факультет Одесского высшего мореходного училища и по возвращении в Одессу защитил диплом штурмана дальнего плавания. он был принят на работу в пароходство и начал плавать на пассажирских судах, пока не стал капитаном «Украины».

Когда мы швартовались в Стамбуле к причалу морского вокзала, нас всегда встречал житель Стамбула экскурсовод Сергей Орлов. Он был сыном белогвардейского офицера, который в 1920 году после поражения белой армии в Гражданской войне бежал из Одессы в Турцию. Многие белогвардейцы, оказавшись в Турции, рассеялись потом по европейским странам, оказавшись в Чехословакии, Югославии, Болгарии, во Франции. Но отец Сергея Орлова женился на турчанке и остался в Стамбуле. Сергей окончил Стамбульский университет, прекрасно говорил по-русски и и организовывал для пассажиров советских судов экскурсии по достопримечательностям Стамбула.

Почти каждый день в Стамбуле швартовались приписанные к Одессе пассажирские суда, работавшие на международных морских линиях. «Аджария», работавшая на линии Одесса — Венеция. «Армения», трудившаяся на Ближневосточной линии. «Латвия», соединявшая Одессу с Марселем. «Дмитрий Шостакович», ходивший с туристами в круизных рейсах по Средиземному морю, «Иван Франко» и «Шота Руставели», совершавшие кругосветные рейсы. «Леонид Собинов» и «Федор Шаляпин», ходившие на Австралию.

Так что причал на морском вокзале Стамбула никогда не пустовал. И так как это были, в основном, пассажирские лайнеры Черноморского пароходства, приписанные к Одессе, турки называли этот причал одесским.

Сергей Орлов нам как-то рассказал, что его отец, покинувший Одессу в феврале 1920 года, плыл в Турцию на французском пароходе в одной каюте с будущим Нобелевским лауреатом, писателем, позже уехавшим из Турции во Францию, Иваном Буниным и его женой Верой Николаевной Муромцевой. На море был сильный шторм. Пароход страшно качало, и жена Бунина не выходила из каюты, мучаясь от морской болезни. А Бунин стоял на палубе, вцепившись в бортовые леера и, не отрываясь, смотрел в сторону покинутой им Родины...

Однажды по приходу в Стамбул мне пришлось увидеть встречу двух армянских сестер. Одна из них приплыла с нами на «Украине» из Одессы. А вторая жила в Стамбуле. Во время страшной армянской резни 1915 года ее, совсем маленькую девочку, спрятали турецкие соседи, и она осталась жива. Долгие годы сестры, разъединенные горькой судьбой, искали друг друга. Нашли через Красный крест. И я был свидетелем их встречи.

Когда после швартовки к причалу с «Украины» спустили трап, приехавшая из Одессы сестра первой сбежала по нему и бросилась в объятия стоявшей на причале второй сестры. Эти пожилые женщины так кричали и плакали, что вокруг них собралась толпа. Кричали они по-армянски. Я не понимал их слов. Но слезы понятны на любом языке!..

Вот таким интересным местом был одесский причал на стамбульском морском вокзале.

Не знаю, какие пассажирские лайнеры швартуются к нему сегодня. Но я надеюсь, как надеются в Одессе и многие моряки, что когда-нибудь Украина займет достойное место в строю морских держав мира, и на морском вокзале Стамбула снова будут швартоваться пассажирские лайнеры, на корме которых будет значиться порт приписки «Одесса».

Одесский причал в Стамбуле ждет...

К оглавлению

Ветка сакуры

Возле Одесского оперного театра растут карликовые деревья. Я не знаю их названия. Но когда прохожу мимо, всегда вспоминаю Японию.

Плавая много лет на судах Черноморского пароходства, я не раз бывал в этой стране. И стоило только сойти на берег в любом японском порту, как на глаза сразу попадались эти низкорослые деревья, которые, казалось, говорили: «Привет! Мы же родственники ваших, одесских!».

В Японии меня поражало все. Изобилие в магазинах, которое мы, выросшие в Советском Союзе, в стране сплошного дефицита, никогда не видели. Но особенно поражала организация любого трудового процесса.

Еще за неделю до прихода в Японию капитан получал по радио от агента не только ротацию портов выгрузки и погрузки, но и время до минуты — где нас встретит лоцман, каким бортом мы будем швартоваться к тому или иному причалу, начало и конец работы грузчиков.

А по приходу в любой японский порт до начала грузовых работ на судно приезжали инспекторы по проверке техники безопасности. Если они видели погнутый поручень трапа, за который мог зацепиться человек, или какую-либо другую неисправность, на которую мы не обращали внимания, все это тут же фотографировалось и предъявлялось капитану. Если мы не в состоянии были исправить выявленные инспекторами неполадки, сразу присылались рабочие. И когда все неисправности, угрожающие здоровью людей, устранялись, над судном поднимался зеленый флаг, означающий, что на судне можно безопасно производить грузовые работы, и приезжали грузчики.

Но и грузчики не сразу поднимались на борт. Выйдя из автобуса, они, все в одинаковой форме цвета «хаки», в предохранительных белых касках, выстраивались на причале, как солдаты, и по команде бригадира начинали делать физзарядку. И пока они делали физзарядку, вдоль строя ходил врач и наблюдал за их движениями. Если кто-то делал физзарядку вяло, врач совал этому грузчику в рот термометр, и если температура у этого грузчика была не совсем нормальной, его тут же отправляли домой.

Обед грузчикам привозили на судно. В обеденный перерыв, вылезая по свистку бригадира из трюмов, грузчики получали по коробочке обеда, в которой были рис, кусочки мяса или рыбы и овощи. Усевшись на палубе и ловко орудуя палочками, они быстро поедали этот обед и начинали играть в карты. И как только снова звучал свисток бригадира, они быстро вскакивали и, как солдаты по тревоге, мгновенно спускались в трюмы. А пустые коробочки от обеда убирали с палубы пожилые японки, привозившие этот обед. Потом они подметали палубу, и от обеденного перерыва грузчиков не оставалось никаких следов.

Работы в японских портах велись в одну смену. Ровно в пять часов вечера за грузчиками приезжал автобус, и они уезжали домой.

Порты в Японии не закрывались. И с наступлением темноты на причалах можно было видеть десятки автомашин. Японцы приезжали с женами и детьми. Дети бегали между машинами, играя в прятки, женщины на спиртовках разогревали ужин, а мужчины, усевшись на раскладных стульчиках, ловили удочками рыбу. И отражением звездного ночного неба на воде мерцало множество светящихся поплавков...

В Японию мы привозили хлопок или марганцевую руду. Выгружались в разных портах. И в Осаке, и в Кобе, и в Иокогаме, и даже в Токио. Но больше всего мне запомнилась выгрузка в Нагасаки.

Как известно, 9 августа 1945 года этот город подвергся атомной бомбардировке. 6 августа 1945 года американцы сбросили атомную бомбу на Хиросиму, где погибло 200 тысяч жителей, а через три дня — на Нагасаки. Здесь погибло 74 тысячи человек.

Но Нагасаки мне запомнился не только варварской атомной бомбардировкой, о которой напоминает скорбный памятник в центре города. В Нагасаки мы принимали бункер — 50 тонн мазута. И по оплошности 3-го механика, который отвечал за приемку бункера, произошел разлив топлива.

По бухте расползлось огромное темное пятно. Чайки садились на это пятно. Но не в состоянии уже взлететь плавали в замазученной воде с тоскливыми криками.

Японские спасательные службы быстро поставили боновое заграждение, чтобы это пятно не уходило дальше в море. А над нами повисли два вертолета, фотографируя, очевидно, это происшествие. И тут же к судну подъехали несколько машин, из которых выбежали представители японских властей и быстро поднялись к нам на борт.

Я встретил их у трапа. С японцами была переводчица. Молоденькая девушка, которая назвала себя — Есико Мацуи. Узнав, что я старший механик и, как я им сказал, виновен в происшедшем, японцы попросили провести их к капитану.

В каюте капитана японцы спросили меня, кто конкретно виновен в разливе. Я ответил, что это третий механик. Они спросили, есть ли у него диплом механика, и попросили его показать. Я позвал третьего механика, и он показал японцам диплом об окончании Одесского высшего мореходного училища.

Нам грозил штраф в полтора миллиона йен. Но, как сказала нам переводчица, так как мы сразу признали свою вину и не сваливали на другие стоящие в порту суда, сумму штрафа нам уменьшили.

Кончилась вся эта история тем, что я, как старший механик, не обеспечивший должный контроль за приемкой бункера, получил выговор в приказе по пароходству. Но зато я получил возможность познакомиться с чудной японской девушкой, прекрасно говорившей по-русски, Есико Мицуи.

Когда я спросил ее, откуда она так хорошо знает русский язык, она ответила, что закончила в Токио в университете славянский факультет. А любовь к русскому языку и русской литературе привил ей дедушка, который был солдатом Квантунской армии, разгромленной советскими войсками в августе 1945 года, когда Советский Союз в соответствии с подписанным Сталиным соглашением на Ялтинской конференции в феврале 1945 года тремя союзными державами, воевавшими против гитлеровской Германии — США, Англией и СССР, о том, что СССР после окончании войны в Европе вступит в войну с Японией.

Дедушка нашей переводчицы попал в плен. И за пять лет, проведенных в русском плену, выучил русский язык. Но самое интересное, что сказала мне переводчица, то, что, попав на судно, приписанное к Одессе, она полюбила книги писателей-одесситов, ставшие мировой классикой. Это книги наших земляков — Исаака Бабеля, Ильфа и Петрова, Валентина Катаева и Юрия Олеши.

А на следующий день она привезла мне и капитану по ветке сакуры. Был апрель. В Японии цвела сакура. Японская вишня. И весь город был в пепельно-розовом цвете от этого цветения. Для японцев сакура чуть ли не священное дерево. И вручая нам по ветке сакуры, наша переводчица сказала, что эти веточки принесут нам удачу.

И действительно, когда мы возвращались из Японии домой, в Одессу, (а Суэцкий канал был тогда закрыт из-за шестидневной войны между Израилем и Египтом, и мы огибали южную оконечность Африки, пройдя Индийский и Атлантический океаны), нас ни разу даже не качнуло.

Как и сказала Есико Мацуи, ветки сакуры принесли нам удачу. А моя ветка сакуры, сохраняясь в баночке с водой дошла со мной до Одессы, и я смог показать ее родным и близким, рассказав, при каких обстоятельствах она попала ко мне.

К оглавлению

Итальянский солдат в Одессе

Накануне 75-й годовщины победы советского народа над германским фашизмом я искал в интернете стихи поэтов-фронтовиков, воевавших в составе Красной Армии на фронтах Великой Отечественной войны.

Когда-то я знал многие эти стихи наизусть: и знаменитое «Жди меня» Константина Симонова, и «Я убит подо Ржевом» Александра Твардовского, и стихи Бориса Слуцкого и Давида Самойлова — и читал их на вечерах художественной самодеятельности на судах, где мне приходилось работать.

В моей домашней библиотеке были книги этих поэтов. Но в силу разных обстоятельств — переезжал из квартиры в квартиру, а после развала СССР уехал жить в Германию, а потом вернулся в Одессу — я растерял все книги.

С годами стихи забылись, и в канун дня великой Победы мне хотелось их перечитать, чтобы снова почувствовать великое значение той фронтовой поэзии, что так помогала советским воинам выстоять в битве с немецким фашизмом.

И еще мне хотелось почитать эти стихи внуку. Я нашел их в интернете. Но вместе с ними увидел и знаменитое в то время стихотворение Михаила Светлова «Итальянец».

Поэт Михаил Светлов, автор знаменитой «Каховки», в звании майора был военным корреспондентом газеты «Красная Звезда» и воевал на Сталинградском фронте. Однажды после ожесточенного боя он увидел убитого итальянского солдата. Вместе с немцами в боях под Сталинградом принимала участие и итальянская дивизия. При виде убитого итальянца у Михаила Светлова и родилось это стихотворение, которое заканчивается такими словами:

«Я не дам свою родину вывезти
За простор чужеземных морей!
Я стреляю — и нет справедливости
Справедливее пули моей!
Никогда ты здесь не жил и не был!..
Но разбросано в снежных полях
Итальянское синее небо,
Застекленное в мертвых глазах…»

Перечитав это стихотворение, я вдруг вспомнил встречу в Генуе с одним итальянцем, тоже воевавшим вместе с немцами против Советского Союза и попавшим в плен под Сталинградом. Находясь в плену, он немного выучил русский язык. Итальянец смешно коверкал русские слова, но понять его было можно.

Плавал я тогда 2-м механиком на теплоходе «Устилуг». Рейс, в котором я познакомился с этим итальянцем, был интересным. Из Одессы, не помню уже с каким грузом, мы пошли на Бразилию в Рио-де-Жанейро, а оттуда с грузом бразильского кофе на Италию. Выгружались в двух портах — в Чивитавеккье, откуда ездили на экскурсию в Рим, и в Генуе, где я и познакомился с этим итальянцем.

Помню, звали его Бруно. Фамилию забыл. Он с женой держал магазин, в котором продавались дешевые товары, пользующиеся в те годы большим спросом на знаменитом одесском «толчке».

Когда в Геную приходили наши черноморские суда, а многие из них стояли на постоянной итальянской линии, доставляя в Одессу лимоны и апельсины, экипажи этих судов были основными покупателями в магазине Бруно.

Покупки он привозил на судно на своем стареньком дребезжащем грузовичке. А если судно швартовалось не в самой Генуе, а где-то в предместье этого города, то Бруно, встречая наших моряков и там, вез их в свой магазин.

В том рейсе, когда мы привезли в Геную из Бразилии кофе — а груз этот был зерна кофе в мешках, — в Генуе зарядили дожди. Выгружать под дождем кофе нельзя. И мы простояли в этом итальянском порту достаточно долго.

За время той стоянки я несколько раз был в магазине Бруно и как-то спросил его, откуда он знает русский язык.

Вот тогда он и рассказал мне не только, как он попал в плен под Сталинградом, но и как до отправки их дивизии в сторону Волги он был несколько месяцев в оккупированной румынами Одессе.

В нашем городе ему все напоминало Италию: и здание Оперного театра, и Приморский бульвар с его великолепной панорамой моря, и Пушкинская улица, где мостовая была устлана булыжниками, привезенными из Италии еще во времена правления Одессой герцогом де Ришелье, и Соборная площадь, такая же, как в Генуе, где стоит памятник Христофору Колумбу, уроженцу этого города.

В Одессе их часть была расквартирована на Молдаванке, где жило много евреев. И он видел, как румынские солдаты выгоняли этих несчастных людей из их квартир, толкая их прикладами винтовок в спины, когда по приказу румынских властей евреи должны были прибыть в гетто.

Отправляя итальянцев воевать против Советского Союза, правитель Италии Бенито Муссолини говорил, что воевать они идут против большевиков. А в Одессе Бруно увидел, что это война и против мирных людей, чьи черноглазые дети так похожи на итальянских детей.

Он сказал об этом с возмущением своему командиру. Но тот приказал ему молчать, если он не хочет попасть в штрафную роту.

Такой запомнилась ему Одесса — прекрасный город, в котором оккупанты грабили и убивали ни в чем не повинных людей.

А потом был Сталинградский фронт. С дикими русскими морозами, от которых солдаты из солнечной Италии приходили в ужас. Страшные кровопролитные бои и наконец — плен, куда он попал, обмороженный и полуживой. Но плен оказался спасением.

Итальянским солдатам отвели отдельный барак от пленных немцев. Лечила их советский военный врач в звании капитана медицинской службы Елизавета Фельдман, еврейка. Когда он немного освоил русский язык и смог с ней объясняться, он узнал, что она родом из Одессы. А когда он ей сказал, что был со своей частью в Одессе и видел, как евреев угоняли в гетто, она заплакала. И, не стесняясь слез, сказала, что в одесском гетто погибли ее родители.

Благодаря ее заботам он остался жив. И после войны смог вернуться домой в Италию.

Вот такое было у меня знакомство с бывшим итальянским солдатом, побывавшим в годы Второй мировой войны в Одессе.

К оглавлению

Пароход «Николаев»

На Новый 2020 год я ездил в гости к старому другу в Николаев. Прошелся по городу. В трамвае доехал до судостроительного завода и долго стоял у покосившихся ворот, вспоминая многое, что было связано у меня с этим заводом.

В советские времена этот завод строил океанские танкеры и сухогрузы для Черноморского пароходства. И я, плавая на судах пароходства механиком, принимал здесь несколько судов. А первым судном был танкер «Славгород», на котором я ушел в свой первый заграничный рейс.

Для Черноморского пароходства завод построил большую серию танкеров типа «Казбек», большую серию турбоходов типа «Ленинский комсомол» и большую серию дизельных сухогрузов типа «Капитан Кушнаренко». И все эти суда ходили по всем странам мира.

Строил завод суда и для Кубы, Испании и даже для такой мощной судостроительной державы, как Германия.

Когда, принимая очередной танкер или сухогруз, моряки подходили к заводу, то уже издали был слышен гул заводских цехов, пронзительные гудки маневровых паровозов и видны были яркие всполохи электросварок.

Но когда я стоял теперь у проходной завода, в которую никто не входил, и никто оттуда не выходил, мне казалось, что я стою возле какого-то кладбища с его печальной тишиной. Может быть, и шли на заводе какие-то работы, но я этого не почувствовал. А возможно, виной тому был Новый год.

Уже вернувшись в Одессу и записывая в дневник свои впечатления от поездки в Николаев, я вдруг вспомнил и пароход, названный именем этого города. Только строился тот пароход не в Николаеве, а в Германии, и до того, как получил имя «Николаев», назывался «Carl Legien», а затем «Алба-Юлия» и плавал под румынским флагом.

Впервые я увидел этот пароход в далеком 1945 году, когда, будучи курсантом Одесской мореходной школы, пришел со своей группой судовых мотористов в порт на практику.

Еще не прошло и года после освобождения Одессы от фашистских оккупантов. Порт лежал в руинах. Но на Платоновском молу причалы были уже восстановлены, и возле них стояли три трофейных румынских судна. Два однотипных пассажирских лайнера «Трансильвания» и «Бессарабия», и одно сухогрузное судно «Алба-Юлия».

Наша практика заключалась в том, что под руководством одного старого портовика, пережившего в Одессе румынскую оккупацию, мы убирали с причалов мусор и разгружали прибывающие в порт вагоны товарных поездов. А выгружали мешки с мукой и сахаром, которые Советский Союз отправлял в Румынию, ставшую после войны коммунистической страной.

Когда в конце августа 1944 года советские войска в ходе наступательных боев подошли к границам Румынии, воевавшей вместе с Германией против Советского Союза, молодой король Румынии Михай І арестовал правителя страны маршала Иона Антонеску. 12 сентября 1944 года между Румынией и Советским Союзом было подписано мирное соглашение, и по приказу короля войска Румынии были повернуты против фашистов. За это Сталин наградил румынского короля высшим орденом СССР — орденом Победы.

После окончания войны власть в Румынии перешла к коммунистам во главе с премьер-министром Петру Гроза. А король эмигрировал в Швейцарию, где дожил до глубокой старости.

Так вот. Когда мы, курсанты, разгружали в порту вагоны под руководством старого портовика, он рассказал нам, что румыны все годы оккупации Одессы вывозили в Румынию на пароходе «Алба-Юлия» награбленное имущество из опустевших еврейских квартир, пианино и рояли, из Одесского художественного музея самые ценные картины, в том числе Репина, Нестерова, Куинджи. И вывезли из Одессы даже трамвайные рельсы!

За годы войны почти весь флот Черноморского пароходства был потоплен немецкой авиацией и подводными лодками. К окончанию войны в 1945 году в пароходстве оставалось всего пять или шесть судов. Поэтому захваченные у румын и стоявшие в Одесском порту «Трансильванию», «Бессарабию» и «Айба-Юлию» решено было включить в состав пароходства. Правда, вскоре «Трансильванию» вернули румынам. А «Бессарабию» и «Алба-Юлию» оставили в Одессе, переименовав «Бессарабию» — в «Украину», а «Алба-Юлию» — в «Николаев».

После ремонта на Одесском судоремонтном заводе «Украина» в январе 1946-го открыла первую послевоенную пассажирскую линию Одесса — Батуми, снявшись в рейс под командованием капитана Ивана Александровича Манна. А «Николаев» пошел в Англию за необычным грузом.

В начале февраля 1945 года в освобожденном от фашистов Крыму, в Ялте, состоялась конференция лидеров стран антигитлеровской коалиции — США, Англии и СССР. От США в Ялту прилетел президент США Рузвельт, от Англии — премьер-министр Черчилль, от СССР — глава Советского правительства Сталин.

Вторая мировая война приближалась к своему завершению. И на конференции решались судьбы послевоенной Европы. Среди многих подписанных в те дни соглашений между СССР и Англией было подписано соглашение о возвращении из Англии в СССР советских военнопленных.

Этих военнопленных англичане при высадке в 1944 году в Нормандии, когда был открыт второй фронт в Европе, освободили из нацистских концлагерей и переправили в Англию. И первую партию этих военнопленных доставил в Одессу пароход «Николаев».

Позже их доставляли в Одессу на английских судах. Судьбы этих людей были страшными. Попав в немецкий плен, многие из них умирали от голода и издевательств нацистских надзирателей. Над ними ставились смертельно опасные медицинские опыты, от которых они умирали. Газ «Циклон», который применялся нацистами в газовых камерах для убийства евреев, тоже сначала испытывался на советских военнопленных. А когда они возвращались на родную землю, их отправляли на Север, в колымские концлагеря, в которых мало кто из них оставался жив...

Что же касается парохода «Николаев», то его судьба тоже была невезучей. Моряки не любили этот пароход. Работать на нем было нелегко. Трюмы закрывались тяжелыми деревянными лючинами, которые матросы таскали к трюмам и укладывали вручную, затягивая потом эти лючины брезентом. Котлы парохода работали на угле, и труд кочегаров был адский.

Но самым неприятным были невезучие рейсы. В первые годы после окончания Великой Отечественной войны «Николаев» ходил на Америку. Но в одном из рейсов был арестован в Нью-Йорке. Какая-то американская судоходная компания, у которой румыны якобы арендовали этот пароход, предъявила судебный иск с целью вернуть ей судно. И только усилиями советских дипломатов удалось оставить судно в Черноморском пароходстве.

Простояв несколько месяцев в Нью-Йорке под арестом, возвращаясь уже на Черное море, «Николаев» в Гибралтарском проливе столкнулся с английским судном. Был отведен в Гибралтар, где простоял больше месяца в ремонте.

Ходил потом «Николаев» по Средиземному морю, пока в Порт-Саиде не случился на нем пожар. Это произошло при погрузке на пароход хлопка. Героическими усилиями экипажа пожар удалось потушить. Но когда пароход пришел в Одессу, его поставили на ремонт, из которого он долго не выходил.

В составе судов Черноморского пароходства «Николаев» плавал до середины пятидесятых годов прошлого века. А потом пошел на слом.

Модель «Николаева» стояла в Одесском музее морского флота, пока в здании музея не произошел страшный пожар. Вместе с другими историческими моделями, которыми гордился музей, сгорела и модель парохода «Николаев». Вот такая была у него судьба.

А написал я обо всем этом потому, что, проплавав много лет на судах Черноморского пароходства, часто вспоминаю не только своих товарищей-моряков, о которых пишу в своих очерках, но и пароходы с их так похожими на человеческие судьбами.

Вот вспомнил пароход «Николаев» и о нем рассказал.

К оглавлению

Трубка капитана

Давным-давно я купил на Дерибасовской в магазине «Военная книга» (сейчас там ресторан на английский манер ПАБ) документальную повесть о легендарном подводнике, Герое Советского Союза, капитане 2-го ранга, командире подводной лодки М-172 Северного флота Израиле Фисановиче. Повесть называлась «Герой морских глубин». Была написана ленинградским журналистом Михаилом Зингером и издана в Москве издательством «Воениздат» в 1959 году.

За годы Великой Отечественной воны Израиль Фисанович потопил 13 фашистских военных кораблей и с десяток фашистских торговых судов. Во время войны о нем писали в газетах и журналах такие известные в те времена писатели, как Илья Эренбург, Вениамин Каверин и Константин Симонов. О нем был снят документальный фильм. Американское правительство наградило его орденом «Морской крест». А после войны в Харькове, откуда был родом прославленный подводник, его именем была названа одна из улиц города.

Первый свой подвиг Израиль Фисанович совершил 21 августа 1941 года. Его подводная лодка «Малютка», как тогда называли подлодки серии «М», вошла в узкий и длинный фиорд, который вел к вражескому порту Петсамо. Проникнув под водой в порт и всплыв на перископную глубину, командир подлодки увидел в перископ стоявший у причала большой шеститрюмный пароход под фашистским флагом. Пароход грузился танками. Назывался он «Магдебург».

И. Фисанович дал команду: «Пли!». И торпеда, вспенивая воду, понеслась к стоящему у причала пароходу. Мощный взрыв потряс воздух. Клубы черного дыма взметнулись над тонущим пароходом. Порт охватила паника. А И. Фисанович развернул подлодку и ушел из фиорда...

Почему я вспомнил этого легендарного командира подводной лодки и книгу о нем? А вот почему.

Приближается 75-я годовщина великой Победы многонационального советского народа над германским фашизмом. И чем ближе эта дата, тем громче звучат голоса многих западных историков, принижающих вклад Советского Союза в разгром гитлеровской Германии. Оскверняются памятники советским воинам. А принижая вклад Советского Союза в разгром гитлеризма, тем самым принижается и беспримерные мужество и бесстрашие советских воинов, не щадивших своих жизней в борьбе с ненавистным врагом.

Что же касается потопленного командиром советской подводной лодки Израилем Фисановичем фашистского «Магдебурга», то у меня с этим пароходом была интересная встреча.

Несколько лет я жил в Германии. А мой сын, капитан дальнего плавания Игорь Хасин, работал на одном из контейнеровозов немецкой судоходной компании. И когда сын приходил в Гамбург, я ездил его встречать.

В Гамбурге есть Морской музей с интересными экспонатами и с подробным описанием их судеб. Контейнеровозы стоят в портах мало. Выгрузят один-два контейнера и идут в другой порт. И у сына никогда не было времени сойти в Гамбурге на берег. Пообщавшись с ним и проводив его в очередной рейс, я шел в Морской музей. В многочисленных залах я подолгу рассматривал модели древних вёсельных галер с фигурками рабов, прикованных к веслам, старинных парусников, сменивших парусники первых пароходов, модели трансатлантических пассажирских лайнеров, плававших между Европой и Америкой. И модели немецких военных кораблей, сражавшихся с британским военным флотом в годы Первой и Второй мировых войн.

Есть в этом музее модель английского пассажирского лайнера «Лузитания», обладателя Голубой ленты Атлантики. Этого почетного приза удостаивались пассажирские лайнеры, с наибольшей скоростью пересекавшие Атлантический океан. «Лузитания», огромное, роскошное, четырехтрубное судно, плававшее на линии Ливерпуль — Нью-Йорк, имевшее скорость 25 узлов, пересекала Атлантику за пять с половиной суток.

7 мая 1915 года во время Первой мировой войны «Лузитания» недалеко от Ирландии была потоплена немецкой подводной лодкой. Лайнер затонул за 18 минут и унес на дно океана 1198 человеческих жизней.

Рядом с «Лузитанией» модель потопившей ее немецкой подлодки U-20. И фотография командира подлотки Вальтера Швигера. А недалеко от «Лузитании» модель пассажирского лайнера «Вильгельм Густлофф», потопленного 30 января 1945 года в Балтийском море советской подводной лодкой С-13 под командованием Александра Маринеско. На «Вильгельме Густлоффе» погибло 10500 человек. Помимо многочисленных военных и тяжело раненых, на лайнере было много беженцев женщин, детей и стариков. За потопление этого лайнера Гитлер назвал Александра Маринеско врагом фашистской Германии номер один.

Об этой катастрофе немецкий писатель лауреат Нобелевской премии по литературе Гюнтер Грасс написал книгу «Траектория краба». Эта книга тоже в музее рядом с моделью погибшего лайнера.

Есть в музее модель немецкого сухогрузного теплохода «Библис», экипаж которого спас советских моряков-одесситов с затонувшего 13 января 1964 года в Кадисском заливе теплохода «Умань». Рядом с этой моделью описание событий той трагической штормовой ночи и список членов экипажа «Библиса», принимавших непосредственное участие в спасении советских моряков.

И здесь в одном из залов музея я увидел модель парохода «Магдебург», потопленного в порту Петсамо советской подводной лодкой М-172 под командованием Израиля Фисановича. А рядом биография парохода — год его постройки и описание рейсов парохода вплоть до дня его гибели.

В 1939 году, когда в Москве был подписан пакт о ненападении и взаимной помощи между СССР и фашистской Германией, и Советский Союз стал поставлять немцам стратегические товары — нефть, зерно, марганцевую руду, хлопок и многое другое, — «Магдебург» принимал участие в этих перевозках и неоднократно грузился в Одессе на Хлебной гавани зерном.

Рядом с моделью парохода личные вещи капитана «Магдебурга» Андреаса Вебера, которые сдала в музей его вдова. Под стеклом лежат записные книжки, серебряный портсигар, библия, коллекция почтовых марок, капитан собирал их всю жизнь, фотография любимой собаки капитана — красавицы овчарки Бэтти. И фотография самого капитана — пожилого седого человека с худым морщинистым лицом.

И еще среди личных вещей курительная трубка. С одной трубкой капитан плавал. А эту, как сказано в описании его вещей, он любил курить дома, уютно устроившись с книгой у камина.

Глядя на эту трубку, я вспомнил, что и капитан 2-го ранга Израиль Фисанович тоже курил трубку. Но не на подводной лодке, а возвращаясь из очередного боевого похода в Полярный — военно-морскую базу советского Северного флота. Курил, когда выдавалась возможность отдохнуть на берегу в офицерской кают-компании. Об этом я читал в книге «Герой морских глубин»

И еще вспомнил, что судьба Израиля Фисановича тоже сложилась трагически. Как и судьба немецкого капитана, погибшего при попадании советской торпеды в его пароход.

В июле 1944 года Израиль Фисанович был командирован в Шотландию, где принял новую подводную лодку, переданную правительством Великобритании Советскому Союзу.

26 июля 1944 года на лодке был поднят военно-морской флаг СССР, и она вышла в море, взяв курс на Полярный.

27 июля 1944 года над советской подводной лодкой, которая шла в надводном положении, появился английский военный самолет. Приняв советскую подлодку за немецкую, самолет сбросил несколько бомб. От прямого попадания одной из бомб подлодка затонула.

Что это было? Злой умысел? Или трагическая ошибка? Историки гадают до сих пор.

Так погиб легендарный советский подводник Израиль Фисанович

Вот такую историю напомнила мне курительная трубка немецкого капитана, которую я увидел в Морском музее Гамбурга.

К оглавлению

Моя кругосветка

Несколько лет назад руководство мореходного училища имени Александра Маринеско пригласило меня, как моряка и писателя, выступить перед курсантами и рассказать о Черноморском пароходстве.

Когда я рассказал курсантам, как восстанавливалось пароходство в первые годы после окончания Великой Отечественной войны, каким мощным и процветающим стало оно в последующие годы, завоевав уважение и авторитет во всем мире, и как разграблено и уничтожено было, посыпались вопросы.

Вопросы были разные. И о количестве судов в пароходстве, и о рейсах в «горячие» точки планеты, когда шла война во Вьетнаме, куда ходили наши суда. О рейсах в Африку, где шли гражданские войны. И на блокированную американцами Кубу. И еще о многом другом, что составляло в те годы жизнь наших моряков.

А один курсант спросил, был ли я в кругосветном плавании. Я ответил, что был. «Так напишите об этом!»

Тогда у меня были другие планы, и вскоре я забыл о просьбе курсанта.

Но вот недавно, роясь в старых дневниковых записях, увидел в одном из пожелтевших от времени блокнотов короткую запись: «Кристобаль. 1980 год». И сразу вспомнилась одна встреча в этом далеком панамском порту...

Как знают мои читатели, плавал я старшим механиком на теплоходе «Аркадий Гайдар». Рейс, о котором пойдет речь, был из Одессы на Кубу. И никто не предполагал, что этот рейс затянется надолго. И мы совершим кругосветное плавание.

Погрузив в Херсоне 10 тысяч тонн удобрений — суперфосфат, на два кубинских порта — Гавану и Матанзас, мы вернулись в Одессу, взяли бункер, продовольствие, пресную воду и снялись в рейс.

После выгрузки на Кубе в обратный рейс на Черное море мы обычно брали в кубинских портах тростниковый сахар — сырец. Взяли такой груз и в тот раз. Но — не на Черное море, а на Дальний Восток. На Японию.

Грузились в Матанзасе, откуда пошли на Панамский канал. Было это в январе 1980 года. Новый год встречали в Матанзасе. Куба в тропиках. Ели на Кубе не растут. И накануне Нового года работники порта принесли нам молоденькую пальму, которую мы украсили самодельными игрушками и обвили гирляндой с разноцветными лампочками. А встречать с нами Новый год пришел начальник порта. Пришел с двумя смуглыми симпатичными сотрудницами, которые тут же стали помогать нашим буфетчице и поварихе накрывать праздничный стол.

Начальник порта учился в Ленинграде. Неплохо говорил по-русски. И, приклеив ватную бороду, превратившись в кубинского Деда Мороза — Санта-Клауса, стал раздавать нам подарки: апельсины, манго, ананасы, авокадо, киви. Все это он доставал из мешка, радуя нас дарами кубинской земли.

Ну а потом были тосты за кубино-советскую дружбу, танцы по очереди с кубинками и жаркий кубинский рассвет Нового 1980 года...

Над Карибским морем часто проносятся сильнейшие ураганы, достигающие берегов Соединенных Штатов Америки и сметающие все на своем пути. Но нам повезло. До самого Панамского канала, через который мы должны были пройти в Тихий океан и взять курс на Японию, Карибское море было спокойным. И только легкая рябь, как нервный тик, подергивала водный простор, словно море с содроганием вспоминало прошедший перед нашим приходом на Кубу бушевавший здесь очередной ураган.

С погодой нам повезло. Но не повезло в другом. Придя на рейд Панамского канала, где под флагами разных стран стояли десятки судов, мы узнали, что из-за ремонта одного из шлюзов канал закрыт. Откроют его только через неделю. Но и через неделю, когда открыли канал и стоявшие по соседству с нами суда начали сниматься с якорей, мы продолжали стоять, не получая «добро» на вход в канал.

Как выяснилось вскоре, работавшие на Панамском канале американские лоцманы объявили судам под флагом СССР бойкот в связи с вводом в декабре 1979 года советских войск в Афганистан. Эту новость капитан узнал от администрации канала. Началась радиопереписка с Черноморским пароходством и с Москвой, где находилось Министерство морского флота СССР.

А мы гадали: пройдем ли все же через Панамский канал или пойдем в Тихий океан вокруг Южной Америки через Магелланов пролив, как это сделал в 1519 году Фернан Магеллан. Первым в истории человечества совершивший кругосветное плавание, и чьим именем был назван пролив, соединяющий Атлантический и Тихий океаны.

У входа в Панамский канал со стороны Атлантического океана расположен город Кристобаль. Пока мы ждали ответ из Москвы или из Одессы, капитан запросил власти Кристобаля, можно ли нам посетить город. И, получив разрешение, дал команду экипажу готовиться к увольнению на берег.

На следующее утро боцман спустил на воду мотобот, и первая группа отправилась в Кристобаль. Я был в первой группе. И пока мотобот приближался к берегу, у меня было такое чувство, словно я матрос с корабля Магеллана, который вот-вот высадится на незнакомый берег, где нас могут встретить стрелы аборигенов, как это было на Филиппинских островах, где такими стрелами был убит Магеллан.

Но при высадке с мотобота на берег нас приветливо встретили таможенники. И, убедившись, что мы не контрабандисты, а честные моряки, пожелали приятно провести время в городе.

Выйдя из порта, мы оказались на набережной, где под ветром шумели высокие пальмы. А с набережной можно было попасть в ресторанчики-поплавки под разноцветными тентами. Ресторанчики, как лодки, покачивались на легкой прибрежной волне.

Панама, как и Куба, в тропиках. И хотя по календарю был январь, жара стояла страшная. Мы шли, обливаясь потом и сгорая от жажды. Но утолить жажду можно было, только зайдя в какой-нибудь бар или в кафе. А по «Правилам поведения советского моряка за границей» заходить в бары или кафе нам категорически запрещалось. Составители «Правил» были уверены, что именно в этих заведениях нас, советских людей, могут завербовать иностранные спецслужбы.

И мы шли, стараясь укрыться от палящего солнца под тентами магазинов, надеясь найти уличную колонку с водой. Но таких колонок нигде не было видно.

Спас нас от жажды русский язык. Возле входа в один из магазинов мы увидели сидящего на низенькой скамеечке пожилого мужчину с пышной седой шевелюрой. Он разбрасывал крошки хлеба прыгавшим у его ног воробьям. Когда мы подошли ближе, воробьи испуганно вспорхнули. А кормивший их мужчина встал, отряхнул с помятых брюк крошки хлеба и сказал на корявом русском языке:

— Первый раз вижу здесь русских. Так может зайдете в мой магазин?

— Зайдем, если угостите нас водой, — сказал я.

Хозяин магазина, каким оказался этот мужчина, внимательно посмотрел на меня и спросил по-еврейски:

— Ду бист а ид? (Ты еврей?)

Я не знал еврейского языка. Мои родители знали. Но у нас в семье разговаривали только по-русски. Но когда Одесса была оккупирована фашистами и нас загнали в гетто, там было много бессарабских евреев. Они бежали из Бесарабии в Одессу от наступавших немецких войск. Но эвакуироваться из Одессы не успели. И вместе с нами, одесскими евреями, попали за высокий забор гетто, охраняемый румынскими солдатами.

Бессарабцы разговаривали с моей мамой по-еврейски. И кое-какие слова я знал. Поэтому, поняв вопрос хозяина магазина, я кивнул головой.

Он что-то еще сказал по-еврейски. Но я не понял. И попросил его перейти на русский язык.

— Плохой ты еврей, если не знаешь своего языка, — проворчал он и пригласил нас войти в магазин.

Торговал он мужской одеждой. Но нас интересовало одно. Утолить жажду. И когда он вынес из подсобки несколько бутылок холодной минеральной воды и стаканы, мы готовы были его расцеловать!

Выпив подряд несколько стаканов воды и поблагодарив хозяина магазина, я спросил, как он оказался в Кристобале. И пока ребята, утолив жажду, стали рассматривать продававшиеся в магазине элегантные пиджаки, модные брюки и всевозможных расцветок рубахи, я узнал такую историю.

Звали хозяина магазина Мойсей Гринберг. Его отец, выходец из Одессы, в 1905 году молодым пареньком эмигрировал в Америку. Это произошло после страшных еврейских погромов, в которых убили всю его семью. Его спрятали от погромщиков соседи-армяне. Они же и помогли ему эмигрировать.

Работы в Америке не было. И отец завербовался чернорабочим в Панаму на строительство канала. Канал был открыт в 1914 году. Но из-за несовершенства шлюзов работы были продолжены. И лишь в 1920 году по каналу пошли первые суда.

Отец, заработав к тому времени неплохие деньги, осел в Кристобале. Женился на местной еврейке и открыл этот магазин. Родившегося в 1925 году сына отец учил русскому языку. И рассказывал об Одессе, которую всю жизнь вспоминал с любовью.

Узнав, что мы одесситы, хозяин магазина сказал:

— Если хотите что-то купить, отдаю за полцены!

Пиджаки и брюки были нам не по карману. А вот на рубахи денег хватало. И когда мы вернулись на судно, кто-то из ребят, бывший со мной в магазине, рассказал помполиту, что благодаря моему разговору с хозяином магазина на еврейском языке, нам удалось дешево купить красивые рубахи.

Но мне этот разговор стоил дорого. По возвращении в Одессу помполит написал на меня донос в КГБ. В доносе он сообщал, что я завел знакомство в Панаме с сионистом и, возможно, буду состоять с ним в преступной переписке!

В те годы дипломатические отношения между СССР и Израилем были прерваны. Это произошло в 1967 году после поражения Египта в шестидневной войне с Израилем. СССР вооружал и поддерживал Египет в его противостоянии с еврейским государством. Разгром египетской армии (всего за шесть дней!), вооруженной советским оружием и обучаемой советскими наставниками, больно ударил по престижу СССР.

В советской печати началась яростная антиизраильская пропаганда, приравнивая израильский сионизм к фашизму. Так что с приходом после того рейса в Одессу мне пришлось ходить на допросы в КГБ и доказывать свою невиновность.

Но все это было после окончания кругосветного рейса. А тогда, простояв еще некоторое время на рейде Панамского канала, не знаю, что послужило причиной, но нам все же разрешили пройти через канал.

Тихий океан оправдал свое название. На всем переходе от Панамы до Японии мы шли, как по озеру. И только у берегов Японии нас прихватил шторм. Но покачало дня два, пока мы не пришли в Иокогаму, где и выгрузили кубинский сахар.

А потом был Китай. Порт Тяньзинь. И погрузка риса на Одессу. И был Сингапур, куда мы зашли за бункером.

Индийский океан тоже побаловал погодой. А там уже был Суэцкий канал, Средиземное, Эгейское, Мраморное моря, и вот — родное Черное море! Ушли мы из него на Запад, а вернулись с Востока.

От Босфора до Одессы меньше суток хода. Когда пролив остался за кормой, я вышел на палубу. Была лунная ночь. Ветер, набегавшись за день, спал под чехлами шлюпок, изредка пузыря их, словно переворачивался во сне на другой бок.

Но мне спать не хотелось. Какой сон, когда уже утром будет Одесса и после семи месяцев плавания я увижу родные до слез лица жены и детей!

Так до самого рассвета, пока не открылся одесский берег, я стоял на палубе в ожидании этой радостной долгожданной встречи.

К оглавлению

Никогда больше!

27 января — День памяти жертв Холокоста

Холокост. Короткое, сухое, не всем понятное слово, унесшее 6 миллионов человеческих жизней...

27 января по решению Организации Объединенных Наций отмечается День памяти жертв Холокоста. Эта дата связана с тем, что 27 января 1945 года советские войска, которые вели наступательные бои в оккупированной немецкими нацистами Польше, освободили узников нацистского лагеря смерти Освенцима.

Это был первый нацистский лагерь смерти из многочисленных таких лагерей, который советские солдаты впервые увидели своими глазами, и о котором вскоре узнал весь мир.

Эта дата, 27 января, и стала датой Международного дня Холокоста.

Я несколько лет жил в Германии в старинном немецком городе Вормс и видел, как этот день отмечают немцы. Уже с утра во всех церквах города начинали печально звенеть колокола. А в середине дня на центральной площади города собирались горожане. Среди них всегда было много студентов и школьников. Во главе с бургомистром все шли к зданию, где в годы гитлеровского режима находилось гестапо, в подвалы которого сгоняли выселяемых из своих домов евреев, и откуда потом их отправляли в лагерь смерти Дахау.

Возле этого здания проводился траурный митинг. После митинга все шли к синагоге, зажигали свечи и со свечами в руках стояли в скорбном молчании.

А с 2004 года во всех городах Германии перед домами, где во времена нацизма жили евреи, откуда они были изгнаны и отправлены в лагеря смерти, стали появляться латунные таблички с именами бывших владельцев этих домов и датами их депортации в концлагеря, из которых они уже не возвращались. Эти таблички называются «Споткнись и вспомни!». Автор и изготовитель этих табличек — кёльнский скульптор Гюнтер Демнинг.

Вот такая ведется в бывшей фашистской Германии борьба с забвением...

О Холокосте написано много. Сняты фильмы и поставлены спектакли. И я бы не стал писать эту статью, если бы не услыхал недавно в трамвае такую фразу: «Никакого Холокоста не было. Это выдумки евреев, чтобы выманивать у Германии деньги».

Я оглянулся. За мной сидела молодая пара. Он и она. Они говорили уже о чем-то другом. А я подумал: «Был бы я помоложе, может, и поверил бы, как верит сегодня какая-то часть молодежи тому, что пишут современные нечистоплотные историки. Отрицая не только Холокост, но и подвергая сомнению великую победу многонационального советского народа в Великой Отечественной войне над германским фашизмом, приписывая эту победу американцам!».

Может, и поверил бы. Если бы не меня, одиннадцатилетнего еврейского мальчика, вместе с родителями в 1941 году, когда Одесса была оккупирована фашистскими захватчиками, не загнали сначала в тюрьму, а потом в устроенное оккупантами на Слободке гетто, где люди умирали от голода, холода и болезней. И откуда всю зиму 1942 года людей вывозили на расстрелы в села Одесской области Мостовое, Богдановку и Доманевку.

Позже выслали и нас в Доманевский концлагерь. Не буду перечислять все ужасы этого концлагеря, где я каким-то чудом остался жив и дожил до того счастливого дня 28 марта 1944 года, когда нас, немногих оставшихся в живых узников, освободили советские солдаты. И мы, оборванные, грязные, босые, идя за войсками, где нас подкармливали те же солдаты, вернулись в освобожденную 10 апреля 1944 года родную Одессу.

Скоро исполняется 75 лет со дня окончания той страшной войны, какую не знала вся история человечества. И снова мы являемся свидетелями фактов поднимающего голову антисемитизма.

В той же Германии молодые неонацисты нападают на синагоги, на еврейские общины и на отдельных евреев, если те появляются на улицах немецких городов в кипах. Такие же проявления яростного антисемитизма можно видеть сегодня во Франции, Бельгии, в некоторых других европейских странах.

В годы Второй мировой войны казненный немецкими оккупантами в Праге чешский журналист Юлиус Фучик, сидя в тюрьме в ожидании казни, написал книгу «Репортаж с петлей на шее». В конце книги он восклицал: «Люди, я любил вас. Будьте бдительны!».

Эта редкая уже сегодня книга всегда у меня под рукой. В ней я черпаю примеры стойкости, мужества и журналистской отваги, не дрогнувших перед лицом смерти.

После того случая в трамвае, о котором я рассказал выше, снова перечитал призыв Юлиуса Фучика.

Да, люди, будьте бдительны! Чтобы над миром снова не нависла зловещая тень фашистской чумы. И чтобы никогда больше не создавались Освенцимы, Бухенвальды, Майданеки, Маутхаузены, Дахау, Треблинки и другие лагеря смерти.

Никогда больше!

К оглавлению

Стоянка в Руане

Все мои очерки последних лет написаны благодаря моим читателям. Старые моряки, с которыми я встречался во Всемирном клубе одесситов, делились со мной воспоминаниями о своих плаваниях. Курсанты мореходных училищ, перед которыми мне приходилось выступать как моряку и писателю, расспрашивая меня о Черноморском пароходстве, просили написать о каждом судне, на котором доводилось мне работать от кочегара, когда я только начинал свою морскую жизнь на судах пароходства, до старшего механика.

А недавно одна одесская школьница, читая в «Вечерней Одессе» мои очерки и узнав где-то номер моего телефона, позвонила и спросила, был ли я во Франции в столице Нормандии — в Руане. А если был, то просила рассказать об этом городе, так как там жил ее любимый писатель Гюстав Флобер. Автор знаменитого романа «Мадам Бовари», который эта школьница любит перечитывать. А перечитывая, плачет над горькой судьбой запутавшейся в любовных сетях и долгах героини романа Эммы...

Этим очерком я и отвечаю на просьбу юной одесситки...

В Руане я был летом 1983 года на теплоходе «Аркадий Гайдар» с капитаном Виктором Ивановичем Ткаченко. С тем самым капитаном В. И. Ткаченко, который, командуя позже балкером «Петр Васёв», 31 августа 1986 года под Новороссийском в Цемесской бухте, идя из Канады с грузом пшеницы и торопясь в порт, столкнулся с полного хода с пассажирским пароходом «Адмирал Нахимов», на котором было полторы тысячи пассажиров. Получив в правом борту огромную пробоину, через которую вода хлынула в машинное отделение, «Адмирал Нахимов» за 7 минут затонул, унеся с собой на дно моря свыше пятисот человек экипажа и пассажиров.

В. И. Ткаченко судили. Он получил 15 лет тюрьмы. Но через 5 лет вышел на волю и уехал в Израиль. Его жена была еврейкой. В Израиле он поступил на работу в частную судоходную компанию, получив под свое командование прогулочную яхту, которая, попав в шторм, утонула вместе со своим капитаном...

В Руан мы пришли за грузом пшеницы. Но так как груз для нас не был готов, мы простояли в этом порту 10 суток.

Музей Флобера. РуанМузей Флобера. Руан

В те годы Советский Союз испытывал острую нехватку пшеницы. То ли из-за постоянных неурожаев, то ли из-за бездарности своих правителей. Пшеницу закупали в США, Канаде, Австралии и в других капиталистических странах, доставляя ее в СССР не только своим торговым флотом, но и фрахтуя под эти перевозки торговые суда других государств.

До захода в Руан мы привозили пшеницу на «Аркадии Гайдаре» в Одессу или в Новороссийск из Канады, несколько раз из США, и вот — Франция, Руан.

Город расположен на реке Сене в 132 километрах от Парижа, куда беспрерывно идут по реке тяжело груженные всевозможными товарами самоходные баржи. Иногда их тянут пыхтящие от натуги буксиры. Их обгоняют переполненные туристами, расцвеченные флагами разных стран быстроходные яхты и мощные прогулочные катера.

Еще учась в школе я, как и та одесская школьница, прочитал «Мадам Бовари», «Воспитание чувств», «Саламбо» и другие книги великого французского писателя. Флобер поражал знанием человеческой сущности, разнообразием характеров и отточенностью стиля. Из его биографии я знал, что он работал ежедневно по 12—18 часов, оттачивая не только каждую фразу, но и каждое слово. И так как эта адская работа затягивалась до глубокой ночи, а то и до утра, то капитаны речных судов, идущих по Сене в Париж, ориентировались на освещенное окно его дома, как на огонь маяка.

В первый же день стоянки в Руане я пошел в город, решив посетить дом-музей писателя. Перед домом-музеем Флобера стояла толпа туристов. И, чтобы попасть в дом, пришлось довольно долго ждать. Но зато я все же побывал в доме великого писателя!

В просторных комнатах дома Флобера, окна которых выходили на Сену, все было так, словно Флобер куда-то только что вышел. Пахнувший воском в комнатах скрипучий паркет был натерт до блеска. На стенах висели картины с видами берегов Сены и видами Парижа. А в кабинете писателя рядом с массивной чернильницей и письменными принадлежностями лежали под стеклом пожелтевшие от времени визитные карточки бывавших в гостях у Флобера Ги де Мопассана, Жорж Санд и братьев Гонкур.

Тут же, на письменном столе, стояла покрытая потускневшим лаком модель старинного парусника с бушпритом в виде русалки и поднятыми парусами. Этот парусник, наверное, вдохновлял писателя, когда он писал свои исторические романы.

А главной достопримечательностью письменного стола, за которым работал Флобер, была рукопись, вся исчерканная чернилами. И, глядя на эту рукопись, можно было понять, как истязал себя писатель, добиваясь выразительности каждого написанного им слова!..

Выйдя из дома-музея Флобера и пройдя несколько кварталов по узким средневековым улочкам, я вышел на широкую площадь, на которой высился величественный средневековый собор Нотр-дам де Руан.

Описать красоту собора высотой в 151 метр, окруженного стоящими во весь рост фигурами святых и устремленного своими ажурными башнями в небо, я не берусь. Скажу только, что, глядя на собор, поражаешься творению человеческих рук, создавших на века это руанское чудо!

Знаменитый французский художник Клод Моне писал этот собор при разном освещении утром, днем и вечером два года. Сняв для этого квартиру, расположенную напротив собора.

Картины собора, созданные художником, как пишет путеводитель по Руану, который я купил у входа в собор на русском языке, хранятся в парижском музее Д,Орсе вместе с картинами Ван Гога, Тулуз-Лотрека, Дега, Ренуара и других великих мастеров.

А недалеко от собора Старый рынок, по-французски Вье-Марше, посреди которого 30 мая 1431 года была заживо сожжена национальная героиня Франции Жанна д’Арк.

Воевавшая с английскими оккупантами, которые вели с Францией столетнюю войну, Жанна д’Арк попала к англичанам в плен и была предана суду инквизиции, обвинившему ее в ереси и сношении с дьяволом. Этот суд и приговорил ее к смерти на костре.

Здесь же, рядом со Старым рынком, церковь Жанны д’Арк и недалеко музей ее имени. В низких сводчатых залах музея можно увидеть доспехи, в которых отважная француженка, командовавшая французскими войсками, сражалась с ненавистным врагом. Меч, с которым верхом на коне она бросалась на оккупантов. И картины, отображающие ее подвиги.

Но первое, что бросается в глаза, когда входишь в музей, — портрет народной артистки Советского Союза Инны Чуриковой, сыгравшей роль Жанны д’Арк в фильме «Начало», поставленном режиссером Глебом Панфиловым, мужем Чуриковой, в 1970 году.

Наверное, именно такой, по мнению французов, и была их национальная героиня, роль которой блистательно сыграла советская актриса!..

И еще чем запомнилась стоянка в Руане — встречей с сыном белого офицера, который в 1920 году бежал на пароходе из Одессы в Турцию с остатками разгромленной армии генерала Деникина. Об этом бегстве в знаменитой «одесской» повести Константина Паустовского «Время больших ожиданий» сказано так: «В февральский день 1920 года во время пронзительного норд-оста деникинцы бежали из Одессы, послав напоследок в город несколько шрапнелей. Они лопнули в небе с жидким звоном.

Белые оставили после себя опустошенный город. Ветер наваливал около водосточных труб кучи паленой бумаги и засаленных деникинских денег. Их просто выбрасывали. На них нельзя было купить даже одну маслину».

Сына бежавшего из Одессы деникинского офицера, который из Турции перебрался во Францию, звали Николай Иванович. По профессии он был врачом. Работал в местной больнице. Родился он во Франции, в Руане, где его отец, как и многие бывшие белогвардейцы, работал таксистом. Мать была француженкой, работала санитаркой в больнице и мечтала, чтобы ее сын стал врачом.

Чтобы заработать деньги для учебы на медицинском факультете университета, он несколько лет работал грузчиком в руанском порту. Увидев у причала советский теплоход, на корме которого был написан порт приписки «Одесса», он и пришел к нам попрактиковаться, как он сказал, в русском языке, которому учил его отец, и который он стал уже забывать.

Капитан поручил мне показать гостю судно. Я повел его в машинное отделение, на капитанский мостик, а потом пригласил в кают-компанию на обед.

За обедом нашего гостя восхитил украинский борщ, который превосходно готовила наша повариха Наталья Николаевна Кульчицкая, участница обороны Одессы.

Съев тарелку борща и извинившись за свой аппетит, наш гость попросил у буфетчицы еще тарелку борща, сказав, что вряд ли в каком-нибудь французском ресторане подадут такое блюдо!

Закурив после обеда крепчайшую французскую сигарету «Голуаз», наш гость сказал, что, несмотря на то, что родился он во Франции и имеет французское гражданство, в школе его дразнили «русский», так как отец его был русским. И даже сейчас на работе в больнице начальство относится к нему с некоторым пренебрежением по той же причине.

Прошло несколько дней, и нас поставили под погрузку. Ошвартовались под элеватором, где работали молодые грузчики — африканцы, выходцы из бывших французских колоний — Алжира, Туниса, Марокко или Сенегала.

Бригадиром у этих темнокожих парней был пожилой француз, относившийся к ним с каким-то заискиванием. Создавалось впечатление, что он боится этих похожих на пиратов ребят, которые могут за одно неосторожно сказанное им слово лишить его жизни!..

Зерно под элеватором грузят быстро. И уже на следующий день после начала погрузки, задраив по походному полные пшеницей трюмы, мы уходили из Руана.

Крутобокий буксир, оттащив нас от причала и басовито на прощание погудев, поспешил к другим стоявшим в порту судам.

А мы, набирая ход, пошли вниз по Сене к выходу в открытое море, оставляя за кормой древний французский город, подаривший мне незабываемые впечатления. Флоберовский Руан...

К оглавлению

Запах хлеба

Стоит мне купить буханку свежего хлеба, как его запах сразу напоминает мне историю, которая случилась в годы хрущевской «оттепели».

А случилась эта история с моим давним другом капитаном Владимиром Вольдемаровичем Петерселем. Правда, когда мы познакомились, Владимир Вольдемарович не командовал еще судами. А был третьим помощником капитана на пассажирском теплоходе «Львов», ходившем в каботаже на линии Одесса — Батуми. А я плавал на «Львове» мотористом 2-го класса. Было это в 1949 году, в разгар развязанной И.В. Сталиным антисемитской кампании «по борьбе с безродными космополитами».

Владимир Вальдемарович родился в Одессе, по национальности был латыш. И, плавая до «Львова» третьим помощником капитана на грузовом теплоходе «Фридрих Энгельс», женился на радистке этого теплохода, которая была еврейкой. «Фридрих Энгельс» ходил на Америку. В 1949 году жену Владимира Вольдемаровича с теплохода списали и уволили из пароходства. А ему, вызвав его в отдел кадров, предложили с ней развестись.

— Мало, что ты сам нерусский, — хмуро сказал ему инспектор отдела кадров, — так еще и на еврейке женился. Разведись!

Но Владимир Вольдемарович от такого предложения наотрез отказался и был переведен в каботаж. Так он попал на «Львов».

А подружился я с ним на любви к литературе. У моей матери была знакомая, которая работала в Одесской публичной библиотеке. За небольшую плату она давала почитать редкие книги, которые нельзя было купить в книжных магазинах. Благодаря этой женщине я прочитал не издававшихся тогда в Советском Союзе писателей-эмигрантов Бунина, Зинаиду Гиппиус, Мережковского и расстрелянных в годы сталинских репрессий советских писателей, объявленных врагами народа, чьи книги изымались из библиотек, — Бориса Пильняка, Осипа Мандельштама и Исаака Бабеля.

Увидев однажды у меня в руках потрепанный томик И. Бабеля, изданный в 1929 году под редакцией Максима Горького, Владимир Вольдемарович попросил у меня книгу, дав слово, что никому ее не покажет. И с тех пор мы подружились.

В 1950 году меня призвали в армию, и три года, пока я служил в Вооруженных Силах Советского Союза, о Владимире Вольдемаровиче ничего не знал. Демобилизовавшись в 1953 году и снова вернувшись в пароходство, я встретил его в отделе кадров. Мы обнялись, и он пригласил меня выпить пиво в известную тогда всем морякам расположенную на Таможенной площади «забегаловку».

Было это поздней осенью 1953 года. Сталин умер 5 марта того же года, компания «по борьбе с безродными космополитами» была уже забыта, и я узнал, что Владимиру Вольдемаровичу вернули заграничную визу, и он получил назначение старшим помощником капитана на пароход «Димитров», ходивший по Ближнее-Восточной линии.

Позже, плавая на танкере «Херсон», а потом на сухогрузном теплоходе «Устилуг», я встречался с Владимиром Вольдемаровичем и в заграничных портах — Констанце, Александрии, Бейруте, и всегда нам было о чем поговорить.

В те годы, в годы правления Н. С. Хрущева, в советской литературе блистали имена молодых поэтов — Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского, Роберта Рождественского, Булата Окуджавы и Беллы Ахмадулиной. И хотя их книги издавались большими тиражами, но спрос на них был так велик, что купить их в свободной продаже было трудно. И если мне удавалось «достать», как тогда говорили, какую-нибудь книгу этих поэтов, я при встрече с Владимиром Вольдемаровичем с радостью давал ему ее почитать...

Читатели вправе меня спросить: а при чем здесь запах хлеба, с которого я начал этот очерк? А вот при чем.

Как я уже сказал, все это было в годы правления Н. С. Хрущева. После жестокого сталинского правления с его кровавыми репрессиями накануне Второй мировой войны, с его антисемитскими компаниями, расстрелом Еврейского антифашистского комитета, «ленинградским делом», когда было расстреляно все руководство Ленинграда, отстоявшее город в фашистской блокаде, и «делом врачей» уже после войны, годы правления Н. С. Хрущева, по меткому выражению знаменитого в то время писателя Ильи Эренбурга, были названы «оттепелью».

Так вот.

Авантюрная политика Н. С. Хрущева с его увлечением кукурузой, которой были засеяны почти все поля Советского Союза, даже в северных областях страны, привела к тому, что к началу шестидесятых годов прошлого века Советский Союз начал испытывать острую нехватку хлеба. Белый хлеб и хлебобулочные изделия вообще исчезли из магазинов. А за темным хлебом, в который подмешивали кукурузную и гороховую муку, выстраивались длинные очереди.

Владимир Вольдемарович к тому времени был уже капитаном построенного для Черноморского пароходства в Германской Демократической Республике сухогрузного теплохода «Устюжна».

И вот, когда теплоход, совершавший рейсы по Средиземному морю, грузился в Неаполе, капитан получил из пароходства шифрованную радиограмму. В ней говорилось, что в связи с тем, что советский народ испытывает трудности с хлебом, моряки, которые едят в загранплаваниях белый хлеб, не должны быть в привилегированном положении. А поэтому капитанам предписывалось закупать в заграничных портах гороховую муку и подмешивать ее в выпекаемый на судах хлеб.

Но когда Владимир Вольдемарович заказал у итальянца-шипчандлера (поставщика продуктов) гороховую муку для выпечки в судовой пекарне «хрущевского» хлеба, итальянец только развел руками и стал божиться всеми святыми и самой Божьей матерью, что такой муки в Италии нет!

Пришлось морякам «Устюжны», в нарушении полученной капитаном шифровки, продолжать есть выпекаемый на судне белый хлеб, за что по приходу в Одессу капитан получил строгий выговор.

Но если капитанства тогда Владимира Вольдемаровича не лишили, то в скором времени, когда Советский Союз стал закупать пшеницу за границей, на него свалилась новая беда. Погрузив в канадском порту Монреаль полные трюмы канадской пшеницы, «Устюжна» снялась на Одессу, где после выгрузки должна была стать для очистки корпуса от обрастания в док.

С приходом в Одессу судно выгрузили, и буксиры повели «Устюжну» в док судоремонтного завода. И вот при стоянке в доке рабочие параллельно очистке корпуса теплохода, меняя в трюмах «Устюжны» трубы балластной системы, нашли в этих трубах остатки канадской пшеницы. Набив карманы этой пшеницей, они были задержаны на проходной заводской охраной.

Время снова было суровое. «Оттепель» кончилась. Политика Н. С. Хрущева привела не только к нехватке хлеба в стране, но и к резкому подорожанию мяса и масла.

1 июня 1962 года, после опубликования в газетах новых цен на основные продукты питания, в городе Новочеркасске Ростовской области, где полки магазинов были и до этого пусты, рабочие завода, на котором строились электровозы, живя в бараках и получая мизерную зарплату, объявили забастовку. К ним присоединились рабочие других предприятий города, и огромная толпа возмущенных людей пошла к городскому комитету коммунистической партии требовать улучшения условий жизни.

Перепуганное городское начальство сообщило об этом в Москву. Узнавший об этом Н. С. Хрущев приказал ввести в город войска и силой восстановить порядок. Вместе с войсками в город были введены и танки. По толпе безоружных людей был открыт огонь. 26 человек были убиты, 87 ранены. В ночь с 1 на 2 июня начались массовые аресты. Многих участников тех событий осудили на длительные сроки. А 7 человек, признанных зачинщиками беспорядков, приговорили к расстрелу.

И вот на фоне тех событий на проходной Одесского судоремонтного завода в июне 1962 года задерживают рабочих с полными карманами отборной канадской пшеницы. Их отводят в милицию, там выясняется, что пшеницу они взяли на стоящем в доке теплоходе «Устюжна».

Рабочих судят «за хищение социалистической собственности». А капитана «Устюжны» Владимира Вольдемаровича Петерселя за бесконтрольность при разгрузке судна и допущение остатков на борту закупленной в Канаде пшеницы исключают из членов Коммунистической партии Советского Союза (капитан обязан был быть членом компартии) и увольняют из пароходства!

Позже я узнал, что он уехал на историческую Родину — в Латвию, работать на судах Рижского пароходства. И больше я его не встречал.

Вот о чем я вспоминаю, когда слышу запах свежего хлеба...

К оглавлению

Шхуна «Святой Августин»

Каждый раз, когда прохожу мимо здания СБУ на улице Еврейской, бывшей Бебеля, сразу вспоминаю, как меня дважды допрашивали в этом здании. В советские времена здесь размещался Комитет государственной безопасности СССР по Одесской области, КГБ. А допрашивали меня здесь первый раз из-за запрещенного в СССР романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго», который я купил в Италии, в Генуе.

В этом итальянском порту я сошел на берег не один, а с тремя друзьями. И кто-то из них и донес в КГБ о моей покупке.

Прочитав роман, я выбросил его в море. В Союз не привез. Но в КГБ на допросе побывал, и на три года был лишен права на загранплавание.

Было это во времена правления в Советском Союзе Н. С. Хрущева. Когда Н. С. Хрущева сменил Л. И. Брежнев, мне мой грех простили, и я снова стал работать на судах заграничного плавания. А в КГБ на допрос попал уже по другой причине...

Было это в 1967 году, вскоре после окончания Шестидневной войны между Израилем и Египтом. В результате этой войны Суэцкий канал был надолго закрыт. И наши суда, как и суда других стран, совершавшие рейсы в порты Юго-Восточной Азии, пересекая Атлантический и Индийский океаны, огибали южную оконечность Африки, мыс Доброй Надежды.

Я плавал тогда старшим механиком на теплоходе «Большевик Суханов». Мы работали на регулярной Советско-Индийской линии и, загружаясь в Одессе, в Николаеве или Херсоне, шли в индийские порты — Бомбей, Калькутту или в Мадрас.

В Одессе мы грузили сахар в мешках, вырабатываемый на Одесском сахарном заводе. А в Николаеве или Херсоне брали в трюмы удобрение — суперфосфат.

Обычно Атлантика, да и Индийский океан, были к нам снисходительны. Баловали хорошей погодой. И только у южной оконечности Африки, у мыса Доброй Надежды, где встречаются эти два океана, нас ожидал шторм.

Трое суток, пока мы огибали Африку, шторм был такой силы, что устоять на ногах было невозможно. И от стремительной качки передвигаться по судну нужно было чуть ли не ползком. Темное грозовое небо нависало над мачтами, и казалось, что солнце мы не увидим уже никогда! Но стоило лишь войти в Индийский океан, как небо светлело, шторм стихал, и легкая зыбь, поблескивая в лучах вышедшего из-за туч солнца, ласково терлась о наши борта, словно извиняясь за трое суток бешенства разъяренных волн на стыке двух океанов!..

И вот однажды у мыса Доброй Надежды, попав в очередной шторм, мы приняли сигнал «SOS». Сигнал дала парусно-моторная шхуна «Святой Августин» под флагом Италии.

Капитан позвал меня на мостик и, широко расставив ноги и удерживаясь от качки за работающий радар, на экране которого светилась какая-то точка, сказал:

— Вот от кого мы получили сигнал бедствия. Можете прибавить обороты главного двигателя, чтобы побыстрей к ним подойти?

Из-за шторма мы шли медленно, преодолевая бешеный напор ветра и горы вздыбленных им белопенных волн. Прибавить обороты главного двигателя означало его перегрузить. Но речь шла о спасении людей, и я пошел на риск. Спустившись в машинное отделение, я начал увеличивать обороты главного двигателя, и он, словно понимая, зачем я это делаю, отозвался ободряющим гулом.

Вскоре мы подошли к терпящей бедствие шхуне. Парусов на мачтах не было. Их или порвало ветром или их убрали, преодолевая шторм под мотором. Но и мотор на шхуне заглох. И две голые мачты, словно две руки, протягивались к небу, моля о помощи. Чтобы спасти шхуну и находящихся на ней людей, нужно было взять ее на буксир и откачать воду из затопленных ее помещений. Но как это сделать в бешенстве неистового шторма?!

Был день. Но из-за висящих над океаном сплошных темных туч казалось, что вокруг непроглядная ночь. Прибавив обороты двигателя, я поднялся на мостик. Стоя рядом с капитаном и хватаясь за что попало, чтобы от качки не упасть, ждал, что он решит.

Наш капитан Теодор Иванович Продан был отважным человеком. В 17 лет он ушел добровольцем на фронт. Воевал на Курской дуге. Дошел до Берлина и в уличных боях в столице фашистской Германии был тяжело ранен. День Победы 9 мая 1945 года встретил во фронтовом госпитале. После выздоровления и демобилизации поступил в 1946 году в только что открывшееся в Одессе Высшее мореходное училище, закончив его в том первом наборе. Прошел все ступени карьерной лестницы от 4-го помощника до капитана, и решительности ему было не занимать.

Тонущую шхуну, которую с головой накрывали волны, и видно было, что она вот-вот пойдет на дно, было уже не спасти. И капитан решил снять с шхуны людей.

Вызвав на мостик старпома, он приказал ему спустить моторный бот. К тонущей шхуне на мотоботе пошли — старпом, боцман, двое матросов и моторист. Капитан включил прожектор и освещал им дорогу.

С мостика жутко было смотреть на наш мотобот. Казалось, и он в бешеном завывании ветра и в ярости волн сам пойдет ко дну. Но, несмотря ни на что, мотобот все ближе и ближе подходил к полузатопленной шхуне.

И вот — снятые со «Святого Августина» люди у нас на борту! Их было шесть человек. Мокрые, перепуганные, они стали благодарить за свое спасение спустившегося к ним с мостика капитана. Наш врач был уже тоже возле них, и капитан распорядился отвести спасенных людей в судовой лазарет и оказать им необходимую медицинскую помощь.

Оставив шхуну на растерзание океана (взять ее на буксир не было никакой возможности), мы пошли дальше. А спасенные со шхуны люди уже вечером того дня пили с нами в кают-компании чай и рассказывали о своем так печально закончившемся рейсе.

Настоящих моряков на шхуне оказалось только двое — шкипер и механик. Остальные четверо были студентами римского университета, решившими совершить кругосветное плавание. Дети состоятельных родителей, они наняли эту шхуну и выполняли на ней все работы матросов. Ставили и убирали паруса, драили палубу, а один из них, превосходный кулинар, стал на шхуне поваром.

Вышли они из Генуи, рассчитывая пройти Атлантический океан, обогнуть мыс Доброй Надежды, пройти Индийским океаном до Австралии, пересечь Тихий океан и через Магелланов пролив снова войти в Атлантику, а оттуда уже вернуться в Геную.

Механика шхуны я взял в свою каюту. Звали его Луиджи Риччи. Это был невысокий коренастый пожилой человек с морщинистым изможденным лицом. Разговаривая со мной на ломаном английском, он время от времени дергал седой головой. По его словам, от пережитого у мыса Доброй Надежды у него случился нервный тик.

Он рассказывал мне о своей семье, двух взрослых сыновьях, двух дочерях и четверых внуках. Рассказал о жене, которая трудится по хозяйству с утра до ночи, готовя и стирая для всей их большой семьи. И признавался, как за ними скучает и как переживал, попав в тот страшный шторм, понимая, что если никто не откликнется на их призыв о помощи, то он никогда уже не увидит свою семью...

Капитан решил зайти в Порт-Элизбет, расположенный на побережье Индийского океана, откуда спасенный нами экипаж шхуны сможет улететь на Родину. По приходу в Порт-Элизабет мы тепло попрощались со спасенным нами людьми, а механик шхуны попросил мой адрес, чтобы, как он сказал, поздравить меня с Рождеством.

Зная, что переписка с иностранцами в Советском Союзе не одобряется, я нехотя дал ему свой адрес в надежде, что он его потеряет или, попав домой в свою многочисленную семью, за всякими житейскими заботами забудет мне написать.

Но он не забыл. И вот под Новый год, в канун католического Рождества 24 декабря 1968 года я, будучи в то время не в рейсе, а дома, получил от него Рождественскую открытку, на которой расписалась вся его многочисленная родня, благодарившая меня и в моем лице всех моряков теплохода «Большевик Суханов» за счастливое спасение их отца и деда!

А спустя неделю после получения той открытки мне позвонили из отдела кадров пароходства и сказали, что меня хотят видеть на улице Бебеля, в КГБ.

Так я снова оказался в знакомом здании, где в 1962 году со мной беседовали по поводу купленного мной за границей запрещенного в то время в Советском Союзе романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго».

И что интересно, беседовал со мной тот же следователь. Фамилию его я забыл. Следователя интересовало, какие разговоры я вел с жившим в моей каюте механиком шхуны «Святой Августин», и не передавал ли он мне какой-либо антисоветской литературы!

Рассказывая следователю о спасении нашими ребятами экипажа гибнувшей в шторм шхуны, я подумал: как же далек от действительности допрашивавший меня человек, заботящийся о безопасности могучего Советского Союза!

Санкций против меня в тот раз никаких не было. И когда я вышел из здания КГБ, у меня было такое чувство, будто я вырвался из мрачной тюремной камеры на волю!

Вот такой эпилог спасения экипажа шхуны «Святой Августин»...

К оглавлению

Находка в океане

Эту историю рассказал мне капитан дальнего плавания Борис Савич Кисов, когда я работал с ним в 1970 году на пассажирском теплоходе «Украина».

А вспомнил я эту историю на презентации моего двухтомника, которая проходила во Всемирном клубе одесситов 17 августа 2018 года. Один из присутствовавших на презентации журналистов спросил меня:

— Вы много лет работали на судах Черноморского пароходства. А были у вас находки в море или в океане, о которых хотелось бы рассказать?

Таких находок у меня не было. Но тут я и вспомнил историю, рассказанную мне Борисом Савичем.

Ходили мы на «Украине» по Ближневосточной линии. Из Одессы — в Варну, Стамбул, Пирей, Александрию, Фамагусту, Латакию и заканчивали рейс в Бейруте, откуда через те же порты возвращались домой.

Рейс длился 12 дней. Переходы из порта в порт были короткими, и капитан почти не сходил с мостика.

Отдохнуть он мог только на переходе Пирей — Александрия. Этот переход занимал 12 часов. Отдохнув, Борис Савич приглашал меня, стармеха, в свой капитанский салон для деловых разговоров.

Потом он угощал меня крепким ароматным чаем собственной заварки и рассказывал какую-нибудь историю из своей богатой событиями морской жизни.

Коренной одессит, мечтая о море, он в 15 лет поступил в Одесский морской техникум (Высшего мореходного училища в Одессе тогда не было). В 19 лет, получив диплом штурмана, он был принят на работу в Черноморское пароходство. А вскоре получил назначение четвертым помощником капитана на пароход «Ульяновск».

За неделю до нападения фашистской Германии на Советский Союз «Ульяновск», погрузив в Мариуполе полные трюмы пшеницы, снялся на Гамбург.

Радиограмму о нападении фашистской Германии на СССР капитан получил в Средиземном море на подходе к Гибралтару.

Пришлось лечь в дрейф до получения команды из пароходства, куда следовать дальше. Через несколько дней получил радиограмму, в которой говорилось, что в связи с началом войны с фашистской Германией во избежание ареста парохода в Гамбурге груз переадресовывается англичанам в порт Ливерпуль.

С 1940 года немцы начали бомбить Англию, объявившую им войну из-за оккупации Гитлером Польши. И с приходом «Ульяновска» в Ливерпуль Борис Саввич увидел, что несет с собою война. Развороченные бомбами мостовые, черные от пожарищ полуразрушенные здания и угрюмые люди, стоящие в длинных очередях у продовольственных магазинов, в которых продукты выдавались по карточкам.

До этого войну он видел только в кинохронике. Это были кадры, снятые советскими кинооператорами в Испании. С 1936-го по 1939 год в Испании шла гражданская война. И немецкие летчики, посланные Гитлером на помощь испанскому генералу Франко, поднявшему фашистский мятеж против законного правительства Республики, бомбили испанские города, которые удерживали правительственные войска и пришедшие им на помощь интернациональные бригады. Это были бригады, состоящие из французов, венгров, болгар, поляков и даже американцев, приехавших в Испанию сражаться с надвигавшимся на мир фашизмом.

Рассказывая об этом, Борис Савич сказал, что именно на «Ульяновске» в 1939 году, когда пала Республика и к власти в Испании пришел Франко, Генеральный секретарь Коммунистической партии Испании Долорес Ибаррури эмигрировала в Советский Союз. Это ей принадлежали знаменитые и гордые слова, сказанные на одном антифашистском митинге: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!».

Ее единственный сын Рубен, военный летчик, воевавший в составе Красной Армии, погиб в 1942 году в воздушном бою, защищая Сталинград.

А сама Долорес после смерти Франко, когда установилось в Испании демократическое правление короля Хуана Карлоса Первого, возвратилась в Испанию и в 1977 году была избрана депутатом испанского парламента...

Закончив в Ливерпуле выгрузку, «Ульяновск» перешел в другой английский порт — Саутгемптон, где формировался караван советских судов, приписанных к Балтийскому и Мурманскому пароходствам. Эти суда тоже выгружались в портах Англии. Под охраной английских военных кораблей караван, или, как называлось это тогда, конвой, снялся в Мурманск.

Рассчитывая на молниеносный разгром Советского Союза («блицкриг»), немцы в начале войны против СССР не придавали особого значения Северному морскому пути. И конвой, выйдя из Саутгемптона, благополучно прибыл в Мурманск.

Только в начале 1942 года, когда по договору с американцами о ленд-лизе (ленд — по-английски одолжить, лиз — сдать в аренду) один за другим из США и Англии шли в Советский Союз конвои с оружием, продовольствием и медикаментами, Гитлер приказал усилить за этими конвоями охоту.

В первый же день стоянки «Ульяновска» в Мурманске немцы совершили на город и порт авиационный налет. Расположенные на сопках вокруг Мурманска зенитные батареи открыли по немецким самолетам ожесточенный огонь. Но немцам удалось потопить у причалов несколько судов. А на «Ульяновске» от разорвавшейся поблизости бомбы начался пожар.

Вместе с другими членами экипажа Борис Савич боролся с огнем, после чего из-за полученных ожогов попал в городскую больницу. Пробыл он там недолго. С забинтованными руками пришел в порт и увидел, что матросы с подвесок закрашивают подпаленные пожаром борта «Ульяновска».

— Это чтобы, несмотря на войну, пароход имел приличный вид, — сказал ему руководивший покраской боцман.

После устранений последствий пожара портовики начали грузить «Ульяновск» хромовой рудой. Груз шел на Соединенные Штаты Америки.

Как рассказывал Борис Савич, советское правительство взамен поставок в СССР из США и Англии огромной военной помощи отправляло в эти страны хромовую и марганцевую руду, пушнину, лес, платину, золото и другие стратегические товары. Закончив погрузку, пароход вышел из Мурманска с еще несколькими судами под охраной советских военных кораблей.

В Арктике была уже поздняя осень с полярной ночью. Солнце по утрам не поднималось из-за горизонта, словно отсыпалось за долгие дни полярного лета, когда даже ночью оно не уходило за горизонт. Эта полярная ночь, освещаемая всполохами северного сияния, дала возможность вышедшим из Мурманска судам беспрепятственно обогнуть мыс Нордкап, самую северную точку Европы, и войти в Норвежское море, где их взяли под охрану английские военные корабли.

Попали они под налет фашистских самолетов уже у берегов Англии. Но там фашистских воздушных пиратов отогнали от советских судов английские истребители.

В Атлантическом океане «Ульяновск» встретил шторм. Небо было затянуто грозовыми тучами, хлестал дождь, и эта погода была хорошей защитой от встречи с фашистскими подводными лодками, курсировавшими в Атлантике.

Выгружались в Нью-Йорке. Каждый день, пока шла выгрузка, к борту «Ульяновска» подъезжали на машинах американцы. Они фотографировали пароход и наперебой приглашали в гости советских моряков, одаривая их всевозможными подарками.

7 ноября 1941 года по приказу Сталина в Москве на Красной площади прошел военный парад в честь 24-й годовщины Октябрьской революцией.

Гитлеровские дивизии стояли под Москвой. Немецкие офицеры разглядывали Москву в бинокли. Казалось, вот-вот Москва падет. Но этот парад, с которого войска Красной Армии шли на фронт, не только вдохновил защитников, отогнавших вскоре немцев от своей столицы, но имел огромное политическое значение. Об этом параде и о стойкости тех, кто оборонял город, писали все американские и английские газеты. Поэтому и встречали так восторженно в Нью-Йорке советских моряков!

Погрузив в свои трюмы военную технику, «Ульяновск» вышел из Нью-Йорка, взяв курс к берегам Англии. Там ему предстояло соединиться с другими судами, которые под охраной английских военных кораблей должны были доставить свои грузы в Мурманск.

И вот, через несколько дней после выхода из Нью-Йорка, Борис Савич, находясь на ходовой вахте и осматривая в бинокль океан, чтобы вовремя заметить перископ подводной лодки и начать уходить от нее противолодочными зигзагами, увидел на волнах какую-то шлюпку. Вызванный им на мостик капитан дал команду рулевому повернуть к этой шлюпке. Когда подошли ближе, то увидели в шлюпке троих человек, не подающих признаков жизни.

«Ульяновск» остановился. В шлюпку спустились судовой врач, старпом и несколько матросов. Находившихся в шлюпке людей подняли на борт. Двое были мертвы. А один еще дышал и еле-еле мог говорить.

Это был молодой парень, третий помощник капитана американского парохода, потопленного немецкой подводной лодкой. Умирая, он не мог объяснить, как долго они находились в океане и почему умерли его товарищи. Он только прошептал адрес матери, живущей в Балтиморе. И попросил написать ей о его судьбе. Капитан записал адрес. А к вечеру того дня, несмотря на все усилия судового врача, американец умер.

Утром американских моряков, по морскому обычаю, завернув в брезент и привязав к их ногам колосники, похоронили в океане, записав в вахтенном журнале о случившемся и указав широту и долготу захоронения американцев.

Во время плавания на «Ульяновске» Борис Савич не расставался с учебником английского языка. И капитан поручил ему выполнить просьбу американца.

Письмо его матери Борис Савич написал. И после смертельно опасного перехода из Англии к родным берегам, когда в Северном и Норвежском морях на конвой, состоявший из американских, английских и советских судов, в котором шел «Ульяновск», налетели фашистские самолеты и, несмотря на ожесточенный огонь зенитных орудий кораблей охранения, потопили все же несколько судов, Борис Савич после прихода в Мурманск пошел на почту и отправил в Америку это письмо.

До самого конца войны ходил Борис Савич в союзных конвоях. Не раз горел, тонул. Но, как говорил он мне, Бог его миловал. И, потеряв в 1943 году в одном из конвоев свой «Ульяновск», торпедированный в Норвежском море немецкой подводной лодкой, окончание войны встретил в должности второго помощника капитана на пароходе «Александр Суворов» типа «Либерти», полученном по ленд-лизу от американцев

В 1946 году Борис Савич вернулся в родную Одессу и поступил на заочный факультет открывшегося в Одессе Высшего мореходного училища. А вскоре получил назначение старпомом на теплоход «Фридрих Энгельс».

Погрузив в Туапсе 10 тысяч тонн марганцевой руды, теплоход снялся в рейс на Америку. Выгружались в двух портах — в Филадельфии и Балтиморе.

Придя в Балтимор и помня адрес американского моряка, по просьбе которого он послал из Мурманска его матери письмо, Борис Савич решил найти эту женщину и рассказать о последних часах жизни ее сына. В те годы «Правила поведения советских моряков за границей» разрешали увольняться на берег в иностранных портах только втроем. Общение с иностранцами тоже запрещалось. Но несмотря на все запреты, Борис Савич намеревался навестить эту женщину, считая встречу с ней своим долгом.

Сойдя в Балтиморе на берег с двумя матросами, Борис Савич нашел улицу и дом, где жила мать погибшего в океане американского моряка. Но соседи сказали ему, что она умерла.

По возвращении в Одессу Борис Савич с теплохода был списан и лишен заграничной визы. Те времена были сталинскими, суровыми. Один из матросов, с которым Борис Савич сходил в Балтиморе на берег был «стукачом». Он и доложил «куда следовало» о посещении старпомом в Балтиморе иностранцев. И этого было достаточно, чтобы Бориса Савича за границу больше не пускать.

Борис Савич был направлен на каботажный пассажирский теплоход «Львов». Но и там не дали ему долго работать. Между СССР и США началась холодная война, и все, что было связано у советских людей с Америкой, строго наказывалось. Вот тогда Борису Савичу припомнили не только посещение в Балтиморе матери погибшего в океане американского моряка, но и письмо, которое он послал ей из Мурманска.

Из пароходства он был уволен. И тогда уехал в хорошо знакомый ему Мурманск — работать на рыболовных судах. Вернулся в Одессу только после смерти Сталина. И, поработав старпомом на пассажирских судах, закончив к тому времени заочно Высшее мореходное училище, стал плавать на этих судах капитаном.

Вот такую историю о находке в океане рассказал мне капитан теплохода «Украина» Борис Савич Кисов.

К оглавлению

Танкер «Сахалин»

Не знаю как для кого, но для меня старые одесские дома, которые все больше и больше заслоняют новые высотные здания, напоминают и об истории города, и о героических делах одесситов.

Так, например, когда прохожу мимо нашего знаменитого Оперного театра, где дирижировали оркестром Чайковский и Рахманинов, на сцене которого пели Федор Шаляпин и Леонид Собинов и танцевали Анна Павлова и Айседора Дункан, сразу вспоминаю август 1941 года, когда Одесса была объявлена на осадном положении.

Немецкие и румынские войска были уже недалеко от города и, помимо непрерывных бомбежек с воздуха, подвергали город ожесточенным артиллерийским обстрелам. В те дни, готовясь к уличным боям, возле Оперного театра одесситы начали строить первую баррикаду. Строили из мешков с песком. А песок привозили на подводах с одесских пляжей. Жара стояла страшная. И мы, мальчишки, чтобы напоить обливавшихся потом строителей баррикады, гремя ведрами и чайниками, бегали по соседним дворам за водой.

А когда прохожу по Канатной, мимо Сабанских казарм, вспоминаю, что здесь в 1941 году, в дни обороны Одессы, формировался полк морской пехоты под командованием легендарного защитника города полковника Якова Осипова, чьим именем названа одна из одесских улиц.

Морские пехотинцы, сошедшие с военных кораблей на защиту Одессы, из-за черных флотских бушлатов, в которых они ходили в яростные атаки на вражеские позиции, были прозваны румынами и немцами «черной смертью».

Но проходя мимо Сабанских казарм, где сейчас располагается общежитие университета МВД Украины, а до этого были учебные классы мореходного училища, вспоминаю и другое. В первые дни освобождения Одессы от фашистских оккупантов, в апрельские дни 1944 года, здесь размещался военный госпиталь. И каждый день стояла здесь очередь одесситов, в основном женщин, желавших сдать кровь для воинов Советской армии, раненных при освобождении города.

А гуляя недавно с внуком по Приморскому бульвару, дойдя до Воронцовского дворца, где при Советской власти был Дворец пионеров, куда школьником я бегал в шахматный кружок, а после занятий в кружке допоздна засиживался в читальном зале библиотеки, оглянувшись на невысокое здание, расположенное напротив дворца и выходящее одним фасадом на Приморский бульвар, а другим на Воронцовский переулок, вспомнил, что в этом здании было пароходство «Совтанкер».

В 1953 году «Совтанкер» объединили с Черноморским пароходством, в состав которого входили только сухогрузные и пассажирские суда. А в это здание переехал отдел кадров пароходства, находившийся до этого в Управлении пароходства по адресу Дерибасовская, 2.

К тому времени, когда «Совтанкер» соединили с Черноморским пароходством, нефтеналивных судов в его составе было немного. Почти все они погибли в годы Второй мировой войны, и к окончанию войны крупнотоннажных танкеров в «Совтанкере» осталось всего три — «Серно», «Кремль» и «Москва».

Только в начале пятидесятых годов прошлого века Черноморское пароходство начало получать большую серию крупнотоннажных танкеров типа «Казбек». Их строили судостроительные заводы в Николаеве, Херсоне и Ленинграде. А тогда, в первые послевоенные годы, были только те танкеры, которые я назвал. Но в 1945 году к ним присоединился еще один танкер с необыкновенной судьбой. Назывался он «Сахалин». О нем и хочу рассказать.

В 1949 году я плавал мотористом на пассажирском теплоходе «Львов», который ходил по Крымско-Кавказской линии. 3-м механиком «Львова», с которым я стоял в машинном отделении вахту, был Сигизмунд Болеславович Ковальский, бывший механик танкера «Сахалин».

1949 год в Советском Союзе был годом разгула «борьбы с безродными космополитами», — развязанной Сталиным бесчеловечной кампании, когда из всех учреждений и учебных заведений изгоняли «инородцев»: советских граждан, но по национальности болгары, греки, поляки, не говоря уже о евреях. Одесса многонациональный город. Об этом говорят и названия улиц: Болгарская, Греческая, Польский спуск, Еврейская. Но то что было, то было!

Сигизмунд Болеславович, поляк по национальности, был списан с «Сахалина» перед уходом судна в заграничный рейс и уволен из

«Совтанкера». Но благодаря соседству и дружбе с известным черноморским капитаном, героем Северных конвоев в годы Второй мировой войны, Элизбаром Шабановичем Гогитидзе, который после войны был капитаном пассажирского теплохода «Грузия», С. Б. Ковальский хоть и с трудом, но был принят на работу в Черноморское пароходство без права плавания за границу. Вот от него я и узнал о беспримерном рейсе танкера «Сахалин» в годы войны.

А было так.

Танкер «Сахалин» был построен в 1936 году на Николаевском судостроительном заводе и предназначался для перевозок нефтепродуктов из портов Черного моря в порты Западной Европы.

22 июня 1941 года в день нападения фашистской Германии на Советский Союз «Сахалин» пришел в Батуми из Гамбурга. В этот немецкий порт танкер доставил 10 тысяч тонн сырой нефти. Согласно подписанному в августе 1939 года пакту о ненападении и экономическом сотрудничестве между СССР и гитлеровской Германией, Советский Союз регулярно поставлял нацистам стратегические товары: нефть, зерно, лес, руду, хлопок и многое другое, что давало «другу» Сталина Гитлеру захватывать одну европейскую страну за другой.

Как рассказывал Сигизмунд Болеславович, утром 22 июня, как только «Сахалин» пришвартовался в батумском порту, моряки узнали о нападении фашистов на Советский Союз.

В тот же день «Сахалин» получил команду погрузить 10 тысяч тонн бензина на Севастополь. По выходу в море танкер догнал эсминец сопровождения, вооруженный спаренными зенитными пулеметами.

На подходе к Севастополю в небе появились три фашистских бомбардировщика. Достаточно было недалеко от танкера взорваться хотя бы одной бомбе, осколки которой пробили бы стальной борт «Сахалина», и от искры вспыхнул бы находящийся в танках «Сахалина» бензин, и охваченный огнем танкер до Севастополя уже не дошел бы. Но положение спасли моряки сопровождавшего танкер эсминца. Они встретили фашистских стервятников ожесточенным зенитным огнем. Один самолет сбили, а два других обратились в бегство.

Таким для «Сахалина» было первое боевое крещение.

Вскоре при стоянке танкера в Одессе на его баке и на корме установили скорострельные зенитные пушки. В состав экипажа был направлен расчет военных моряков-зенитчиков, и «Сахалин» перестал быть незащищенным от налетов фашистской авиации.

16 октября 1941 года, после 73 дней героической обороны Одессы, в город вошли румынские и немецкие войска. (Одесса была сдана по приказу Государственного Комитета Обороны из-за прорыва немцев в Крыму). До этого трагического дня «Сахалин» доставлял защищавшим город войскам горючее. И как другие черноморские суда вывозил на своей просторной палубе из осажденного города женщин, стариков и детей.

Потом такие же рейсы танкер совершал в ожесточенно оборонявшийся от фашистских войск Севастополь. А в ноябре 1941 года получил особо секретное задание.

Для усиления военных перевозок на Дальнем Востоке Государственный Комитет Обороны решил перегнать с Черного моря во Владивосток несколько танкеров и ледокол. Руководителем этого секретного задания был назначен начальник «Совтанкера» Иван Георгиевич Сырых. В ночь на 26 ноября 1941 года караван судов в составе груженных сырой нефтью назначением на Турцию танкеров «Сахалин», «Варлам Аванесов», «Туапсе» и идущего за ними ледокола «Анастас Микоян» снялся из Батуми, взяв курс на Босфор.

Погода была штормовой. В целях маскировки суда шли без огней. Но шторм, повисшие над морем черные тучи и дождь дали возможность каравану скрытно дойти до турецких берегов.

К утру 29 ноября шторм утих. А вскоре показался Босфор. Турция, нуждаясь в нефти, дала «добро» на проход через турецкие проливы Босфор и Дарданеллы советских судов. В бушевавшей в мире Второй мировой войне Турция сохраняла нейтралитет. Но несмотря на этот нейтралитет Стамбул, на рейде которого стали на якоря советские танкеры для выгрузки на нефтеналивные баржи нефти, был полон немецких агентов.

Каждый день, пока на рейде Стамбула разгружались танкеры, вокруг них кружили катера с «любителями рыбной ловли», фотографирующие советские суда. Эти «любители ловли рыбы» были в полной уверенности, что после выгрузки советские танкеры вернутся в Батуми, где на обратном переходе, благодаря переданным по радио данным о составе каравана, он будет потоплен немецкой авиацией или подводными лодками.

Незадолго до конца грузовых операций начальник экспедиции И. Г. Сырых, который находился на ледоколе «Анастас Микоян», созвал на совещание капитанов танкеров. После недолгого обмена мнениями решили, что в целях безопасности караван должен рассредоточиться.

Греция была оккупирована гитлеровской Германией. На островах Эгейского моря, принадлежавших Греции, немцы построили военно-морские базы, и в случае обнаружения идущего мимо островов каравана советских судов немцы открыли бы уничтожающий огонь из береговых батарей.

Закончив грузовые операции, «Сахалин» снялся в рейс. Капитаном танкера был Придо Адович Померанц, опытный моряк. Родился он в Эстонии в конце девятнадцатого века в небольшой рыбачьей деревушке. В 16 лет нанялся кастрюльником, мыть на камбузе кастрюли, на норвежское судно. Потом плавал и кочегаром, и матросом на английских судах. В двадцатых годах прошлого века, когда большевики взяли в России власть, попав в Одессу, был настолько очарован нашим городом, что решил в нем остаться. Как ему это удалось, не знаю. Но из архивных материалов Черноморского пароходства доподлинно известно, что капитан «Сахалина» П. А. Померанц закончил Одесский морской техникум и плавал штурманом, а потом капитаном на приписанных к Одессе судах.

О секретном рейсе танкера «Сахалин» в годы Второй мировой войны с Черного моря на Дальний Восток в советские времена было написано много. Даже был снят фильм «Координаты неизвестны». Но этим очерком, который я решил написать, прочитав в архиве пароходства о капитане «Сахалина» Придо Адовиче Померанце, я хочу лишний раз напомнить, особенно молодым читателям, о героическом прошлом Одессы и о героических делах наших земляков.

В газетном очерке трудно рассказать обо всех событиях того долгого и опасного рейса. Скажу только, что морякам «Сахалина» достались и торпедные атаки фашистских подводных лодок, и налеты фашистской авиации. И только искусство капитана, сумевшего уходить от вражеских торпед, и мужество экипажа, не дрогнувшего от авиабомбежек, а сумевшего даже сбить несколько фашистских самолетов из установленных на баке и на корме танкера скорострельных зенитных пушек, позволили «Сахалину» избежать гибели.

Чтобы не встретиться с японцами, которые свирепствовали тогда в Юго-Восточной Азии, капитан «Сахалина» повернул не на восток, а пошел на юг. И прежде, чем прийти во Владивосток, танкер прошел Индийский океан с заходом в южноафриканский порт «Элизабет» и вышел в штормовой Атлантический океан. С трудом преодолевая двенадцатибалльный шторм, достигший берегов Южной Америки «Сахалин» зашел в Монтевидео, где пополнил запасы продуктов, пресной воды и горючего. Потом погрузил в соседнем с Монтевидео Буэнос-Айресе груз дизельного топлива на Владивосток и через Магелланов пролив вышел в Тихий океан. А уже Тихим океаном пришел в порт назначения.

Всю войну танкер возил из США во Владивосток горючее для сражающейся с фашистской Германией Красной армии. А с окончанием войны в 1945 году вернулся в Одессу.

Судьба двух других танкеров каравана сложилась трагически. «Варлам Аванесов» по выходу из Дарданелл в Эгейское море был потоплен немецкой подводной лодкой. Экипаж на шлюпках успел отойти от гибнущего судна, но попал в плен и был отправлен в концлагерь. Та же участь постигла «Туапсе». Капитан танкера решил пройти в Тихий океан Панамским каналом и у берегов Кубы тоже был потоплен курсировавшей там немецкой подлодкой. Часть экипажа при торпедировании судна погибла. А те, кто сумели добраться до Кубы, были переправлены в США, а уже оттуда вернулись на Родину. А ледокол «Анастас Микоян» благополучно добрался до Владивостока, откуда ушел на Север, где всю войну проводил во льдах Ледовитого океана караваны торговых судов.

Вот что мне вспомнилось, когда в конце Приморского бульвара напротив Воронцовского дворца я увидел невысокое здание, в котором было когда-то пароходство «Совтанкер»...

К оглавлению

Случай на реке Миссисипи

Летом 1977 года на теплоходе «Аркадий Гайдар» я попал в Америку. Мы заканчивали выгрузку на Кубе, в Гаване, когда получили из пароходства команду идти в Новый Орлеан. Там нам предстояло погрузить 12 тысяч тонн соевых бобов на Италию. Этот американский рейс был результатом визита в Москву президента США Ричарда Никсона. Он прилетел в столицу Советского Союза в мае 1972 года после долгих лет «холодной войны» между США и СССР.

В Москве Никсон встретился с главой советского правительства Леонидом Брежневым, после чего были подписаны соглашения между двумя странами об экономическом и культурном сотрудничестве, в том числе и о судоходстве.

После визита Никсона в Москву в Америке под командой капитана Вадима Никитина начал работать пассажирский лайнер Черноморского пароходства «Одесса», ходивший с американскими туристами из Нового Орлеана по островам Карибского моря. А на постоянную линию Одесса — Нью-Йорк были поставлены несколько скоростных сухогрузных судов типа «Герои-панфиловцы», построенных на Николаевском судостроительном заводе, за которые судостроители получили Государственную премию СССР.

И хотя вскоре после визита в Москву Никсон со своего поста ушел и президентом США стал Джимми Картер, соглашения, подписанные Никсоном в Москве, оставались в силе, и вот — команду идти в Америку получил и «Аркадий Гайдар».

Когда капитан сказал мне, стармеху, что идем в Новый Орлеан, расположенный на реке Миссисипи в штате Луизиана, сразу вспомнились любимые книги детства «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна» и «Жизнь на Миссисипи». Мог я тогда думать, что попаду когда-нибудь в места, так живо и увлекательно описанные автором этих книг — великим американским писателем Марком Твеном!

К устью Миссисипи мы подошли ранним утром и, взяв лоцмана, пошли в Новый Орлеан. Несмотря на ранний час река, берега которой были окутаны утренним туманом, жила полной жизнью. Навстречу нам шли караваны тяжело груженных барж, толкаемых мощными буксирами. Шли танкеры и контейнеровозы под флагами разных стран. Шли рыболовные траулеры, от которых несло рыбой. А на подходе к Новому Орлеану, когда уже ярко светило солнце, встретили два колесных парохода с длинными трубами, точно такие, какие были описаны Марком Твеном в «Жизни на Миссисипи». Пароходы были переполнены туристами, махавшими нам платками и шляпами.

Рейд Нового Орлеана был полон судов. Между ними сновали катера, буксиры тащили к ним баржи, так как выгрузка с некоторых судов проходила на рейде. А у причалов стояли балкеры. контейнеровозы и пассажирские лайнеры.

Я был уверен, что нас долго будут досматривать пограничники и таможенники, как это было принято в Советском Союзе. Но ничего этого не было. Приехал пожилой иммиграционный чиновник, оформивший все документы, и с ним молодой американец, которого звали Ник. Ник сказал, что будет решать все вопросы, связанные с нашей стоянкой в Новом Орлеане. Но так как груз для нас еще не готов, нам придется простоять на рейде дней десять.

За то время, что мы стояли на рейде, на берег никто не сходил. Чтобы съехать на берег, нужно было заказывать катер. А это стоило дорого. Но я с капитаном побывали на берегу. Нам нужно было заказать две бухты швартовных концов взамен изношенных и кое-какие запчасти для главного двигателя. Имея разрешение пароходства на эти закупки, мы поехали в город. Сопровождал нас Ник.

Сойдя с катера и пройдя через проходную порта, где мы предъявили охране наши паспорта, мы сели в просторный «Форд» Ника.

Окраины Нового Орлеана были застроены невзрачными домишками, у порогов которых играли негритянские дети. На детей покрикивали сидевшие на низеньких скамеечках толстые негритянки. А во дворах домишек ветер трепал на веревках стираное белье. Чем ближе мы подъезжали к городу, тем выше становились дома. А в центре уже высились небоскребы, как в любом другом городе Соединенных Штатов Америки.

Ник привез нас в контору фирмы, которая поставляла на заходившие в Новый Орлеан суда все виды технического снабжения. У дверей фирмы стояли два тяжелых якоря. А над входом переливалась неоном вывеска с надписью «Компания Браун и сын».

Принял нас в своем кабинете, увешанном вымпелами различных судоходных компаний, сам мистер Браун — тучный, седоусый старик, сидевший за большим письменным столом в ковбойской шляпе и куривший сигару. Узнав, что мы советские моряки, он вышел из-за стола, крепко пожал нам руки и сказал, что рад будет услужить таким редким для его фирмы клиентам.

Когда наш заказ был оформлен и подписан, мистер Браун сказал, что швартовные концы и запчасти для главного двигателя через несколько дней доставят на судно.

По выходу из конторы фирмы Ник пригласил нас в ближайший бар выпить пива. Там он рассказал историю Нового Орлеана.

Когда Колумб открыл Америку, — рассказывал Ник, — сюда хлынули толпы испанских завоевателей. Здесь, на Миссисипи, они основали поселение, из которого их вытеснили потом французы. Французы и основали город, который назвали в честь регента Франции Филиппа Орлеанского Новым Орлеаном. А потом ставший императором Франции Наполеон Бонапарт продал город Соединенным штатам Америки.

Когда из Африки на американский континент начали привозить черных рабов, в Новом Орлеане были организованы первые невольничьи рынки, на которых местные плантаторы покупали негров для работ на хлопковых полях. Приезжали сюда покупать рабов и из других американских штатов. Вот такая история нашего города, закончил свой рассказ Ник.

Выйдя из бара, мы прогулялись с Ником по центру, прошли по Французскому кварталу, где находятся все увеселительные заведения Нового Орлеана и где, по словам Ника, зародился знаменитый новоорлеанский джаз. А потом он отвез нас в порт, где у причала нас ждал заказанный им катер.

Мистер Браун сдержал слово. Ровно через два дня после нашего визита в его контору к нашему борту подошел плавкран, и негры-грузчики подняли к нам на борт две бухты новых швартовных концов и запчасти для главного двигателя.

А еще через день произошло событие, из-за которого я мог быть уволен из пароходства.

А произошло вот что. Как на любом советском судне, у нас был помполит. Помощник капитана по политической части, который в судовой роли значился как «Первый помощник капитана». Помполиты любили называть себя комиссарами. Но моряки между собой называли их просто — «Помпа».

Наш помполит был из военных политработников, уволенный из армии по возрасту. Худой, с тощей жилистой шеей и с неприятным взглядом черных маленьких глаз, он во всем видел злой умысел. В море, поднимаясь на мостик, допытывался у вахтенного штурмана, правильным ли идем мы курсом. А спускаясь в машинное отделение, открывал вахтенный машинный журнал и смотрел, сколько записано в журнале оборотов главного двигателя. Потом с секундомером в руке пересчитывал обороты двигателя и на очередном собрании заявлял, что механики занимаются подлогом, В журнале пишут одни обороты, а на деле их на несколько оборотов меньше. А собрания он проводил чуть ли не каждый день. Комсомольские, профсоюзные и партийные. От собраний мы отдыхали только в шторм. Помполит укачивался, и пока штормило, он не выходил из каюты.

Так вот. На следующий день, после того как мы получили заказанные у мистера Брауна швартовные концы и запчасти для главного двигателя, выйдя утром из каюты, я увидел идущего мне навстречу огромного роста негра, который нес на плече какой-то ящик. В это время из своей каюты вышел помполит. Его каюта находилась рядом с моей. Увидев негра, помполит остановился. А негр, сняв с плеча ящик и поставив у ног, вытер со лба пот и спросил меня по-английски, где каюта капитана или старшего механика.

— Мистер Браун прислал им презент, ящик виски. — сказал негр.

Помполит, ни слова не понимавший по-английски, продолжал стоять, ожидая, что будет дальше.

Представив себе, с каким удовольствием он напишет на меня донос, если я приму этот ящик, после чего меня немедленно уволят из пароходства, так как получение всевозможных подарков при закупках за границей технического снабжения и продуктов было категорически запрещено, я сказал негру, что он ошибся, приехал не на то судно, и пусть едет назад.

— О! — воскликнул негр, — это невозможно! Я прошел таможню. Мне назад никак нельзя. Да и мистер Браун меня уволит, когда узнает, что я не передал на ваше судно его презент!

Мне стало жаль посланца мистера Брауна. Но что я мог сделать, когда помполит продолжал стоять, не сводя с меня глаз!

— Вы ошиблись, — повторил я. И, не оглядываясь, быстро пошел в машинное отделение.

Каково же было мое удивление, когда на следующее утро приехал сам мистер Браун. С ним был грузчик с тем же самым ящиком. Только грузчик был уже другой. Не негр, а белый.

Войдя ко мне в каюту, мистер Браун снял свою ковбойскую шляпу, пригладил седые волосы, уселся в кресло и отпустил грузчика, который поставил ящик с виски возле моего письменного стола.

Закурив сигару, мистер Браун сказал:

— Сэр, прошу меня извинить. Я вчера допустил грубую ошибку. Я послал к вам негра. Поэтому вы не захотели брать из его черных рук этот ящик. Думаю, сейчас, когда я пришел с белым грузчиком, вы не откажетесь от моего презента за сделанный у нашей фирмы заказ.

Услышав эти слова и поняв, что мистер Браун принял меня за расиста, я готов был провалиться сквозь палубу. Но как я мог ему объяснить, что если бы на глазах помполита я принял бы этот ящик, то был бы уволен из пароходства!

Не помню, что я ответил мистеру Брауну. Помню только, что поставленный грузчиком возле письменного стола ящик я поспешил затащить в спальню, боясь, что в любую минуту может войти помполит и увидеть этот злополучный презент. Когда мистер Браун уехал, я пошел к капитану и все ему рассказал.

А вскоре нас поставили к причалу под погрузку, и, взяв в свои трюмы груз соевых бобов, мы снялись на Италию.

Вот такой произошел со мной случай на реке Миссисипи, где меня приняли за расиста.

К оглавлению

Лунная соната

В тропиках сумерек нет. Как только солнце садится за горизонт, сразу наступает темнота. И если это в океане, в тихую погоду в воде, как в зеркале, отражаются звезды.

В один из таких жарких тропических вечеров, когда теплоход «Аркадий Гайдар», на котором я плавал старшим механиком, шел из Одессы на Кубу, я услыхал от старшего помощника капитана Василия Михайловича Дмитренко историю, связанную с великим немецким композитором Людвигом ван Бетховеном.

Мы шли в Атлантическом океане, и океан был настолько спокоен, что, казалось, мы плывем по тихому озеру. В небе стояла полная луна, океан курился лунным дымом, и от наших бортов с шумом разлетались стайки летающих рыб. А за кормой бежал от винта длинный пенистый след.

Наш старший помощник был большим любителем классической музыки. У него были диски с записями произведений великих композиторов, и стоило ему смениться с вахты, как из его каюты начинали слышаться торжественные звуки Первого концерта для фортепьяно с оркестром Чайковского в исполнении гениального пианиста — одессита, выпускника школы Столярского и Одесской консерватории, народного артиста СССР, Героя Социалистического Труда, лауреата Сталинской и Ленинской премий Эмиля Гилельса.

Присутствие в экипаже таких людей, как Василий Михайлович, придает каждому дню в дальнем плавании особое своеобразие. С ним интересно было говорить не только о музыке, но и о литературе, театре, и я знал, что, когда Василий Михайлович уходит в отпуск, нет дня, чтобы он не посетил Одесский оперный театр или филармонию.

Свою любовь к классической музыке Василий Михайлович старался передать и нам. По вечерам он приносил в кают-компанию магнитофон, ставил какой-нибудь диск с записью концерта Брамса или Рахманинова и перед тем, как начать прослушивание концерта, рассказывал биографию композитора и интересные факты из его жизни.

Так, например, о Брамсе мы узнали такой факт. Один почитатель композитора, встретив Брамса возле его дома, восторженно воскликнул: «Представляю, что будет написано на стене этого дома после вашей смерти!» На что Брамс меланхолично ответил: «Сдается квартира».

А о Рахманинове мы узнали, что премьера Первой симфонии композитора закончилась полным провалом из-за плохого исполнения ее оркестром и новаторской сущности этого произведения, опередившего свое время. И это привело к серьезной нервной болезни композитора...

Так вот. В тот вечер, с которого я начал этот рассказ, стоя с Василием Михайловичем у борта и любуясь застывшим под луной океаном, я узнал, что название «Лунной сонаты» Бетховена появилось, когда великого композитора не было уже в живых.

Бетховен назвал свою сонату «Соната в духе фантазии». А его друг поэт Людвиг Рельштаб при первых звуках сонаты, медленных и печальных, представлял себе застывшее под луной озеро и плывущую по ней одинокую лодку. Поэтому он и назвал эту великую музыку, переходящую в финале в яростный сметающий все на своем пути ураган, «Лунной сонатой».

Все это Василий Михайлович узнал, когда был в туристической поездке по Германии. В Бонне, где родился, жил и писал свою музыку Бетховен, Василий Михайлович посетил его дом, превращенный в музей. И там он узнал много подробностей из жизни великого композитора.

Жил Бетховен одиноко, увлеченный только музыкой. Свою знаменитую «Лунную сонату» он написал в 1801 году. В тот год Бетховен переживал не лучшее время своей жизни. С одной стороны, он был успешен. Его произведения становились все более популярными, его приглашали в знаменитые аристократические дома Бонна и Вены. Тридцатилетний композитор производил впечатление жизнерадостного, счастливого человека. Но в душе Бетховена терзали глубокие переживания. Он стал терять слух. Это было страшной бедой. Причины болезни так и остались неизвестны. Возможно дело было в чрезмерном напряжении слуха или в простом воспалении ушного нерва. Как бы то ни было, невыносимый шум в ушах мучил Бетховена и днем, и ночью. И врачи ничем не могли ему помочь. Композитору приходилось стоять очень близко к эстраде, чтобы слышать звуки оркестра. Он с трудом различал слова говоривших с ним людей. Он скрывал свою глухоту, никому не признаваясь, что он плохо слышит.

В это время в его жизни появилась юная Джульетта Гвиччарди. Ей было 18 лет. Она обожала музыку и стала ученицей великого композитора. Бетховен влюбился в нее. Он всегда видел в людях только хорошее. И Джульетта представлялась ему совершенством, невинным ангелом, сошедшим к нему для утоления его тревог и печалей. Его пленили жизнерадостное добродушие и общительность юной ученицы. С ней он снова почувствовал вкус к жизни. Он стал чаще выходить в свет, снова стал радоваться простым вещам — музыке, солнцу, улыбке возлюбленной.

Бетховен мечтал, что вот-вот назовет Джульетту своей женой. Наполненный счастьем, он начал работу над сонатой, ставшей вскоре знаменитой. Но мечтам композитора не суждено было сбыться. Ветреная и легкомысленная Джульетта завела роман с аристократом графом Галленбергом. Ей стал неинтересен глухой и малообеспеченный композитор, да еще из простой семьи.

Очень скоро Джульетта стала графиней Галленберг, и соната, которую Бетховен начал писать в состоянии счастья, восторга и трепетной надежды на женитьбу, была закончена в гневе и ярости. Ее первая часть медленная и нежная, а финал звучит, как яростный ураган!

После смерти композитора в его письменном столе нашли письмо, в котором он писал, как много для него значила Джульетта и какая после ее измены на него нахлынула тоска. Мир композитора рухнул. И жизнь потеряла смысл. Умер Бетховен в 1827 году в возрасте 57 лет в глубоком одиночестве. Но за его гробом шли толпы людей, почитателей его великой музыки...

После этого рассказа Василий Михайлович повел меня в свою каюту и поставил на магнитофон диск с записью «Лунной сонаты» в исполнении того же Эмиля Гилельса.

Слушая эту завораживающую музыку, ее медленные печальные аккорды вначале и потом, когда мелодия начинает расти, подниматься, перерастая в бурю, в ураган, я подумал, что любой человек, который далек от знакомства с классической музыкой, слушая эту сонату с ее страстным финалом, несмотря на все жизненные невзгоды, будет смотреть на мир с неиссякаемым оптимизмом...

С тех пор, когда я работал на теплоходе «Аркадий Гайдар» с Василием Михайловичем Дмитренко, прошло много лет. И вот недавно, живя уже в Германии, я был приглашен одним из моих друзей, который живет в Бонне, приехать к нему в этот город.

Мой друг рассказал, что у них создан Клуб одесситов, членами которого являются уехавшие в разное время из Одессы учителя, инженеры, музыканты, врачи и люди других профессий. На заседаниях Клуба они вспоминают самые красивые уголки Одессы, проводят музыкальные вечера и устраивают читки произведений писателей-одесситов, ставших классиками мировой литературы — Исаака Бабеля, Валентина Катаева, Эдуарда Багрицкого, Юрия Олеши, Льва Славина и Веры Инбер.

За те несколько дней, что я провел в Бонне, мне не удалось попасть на заседания этого Клуба. Но зато я побывал в доме-музее Бетховена, о котором мне рассказывал Василий Михайлович Дмитренко. Старинный трехэтажный дом-музей великого композитора находится в центре города на улице Боннгассе, 24. Вход в дом-музей стоит 6 евро. Надев наушники и взяв в руки пульт, который вам предлагают при входе, вы можете услышать экскурсовода на любом европейском языке, включая русский.

Полы в доме паркетные, натерты до блеска, но скрипят от шагов многочисленных посетителей. Все здесь сохранилось таким, каким было при жизни Бетховена. Написанные его рукой многочисленные партитуры произведений, любимые его безделушки, на стенах его портреты, написанные известными художниками, и тот самый рояль, на котором сочинялись его великие творения. Рядом с роялем на отдельном столике лежат две скрипки. Одна небольшая, альт, на которой Бетховен играл еще будучи маленьким мальчиком. А вторая, «взрослая» с поломанным грифом, растрескавшейся декой и порванными струнами имеет необыкновенную историю, связанную с «Лунной сонатой».

Эта скрипка принадлежала профессору Мюнхенской консерватории Готлюбу Веберу. В 1938 году, когда по всей Германии нацисты громили еврейские магазины и поджигали синагоги, самого лучшего студента-еврея Мюнхенской консерватории погромщики выволокли из дома, избили и посадили в тюрьму.

Профессор, воспитанный в лучших традициях немецкой культуры, возмущенный действиями нацистов, написал письмо самому канцлеру Германии Адольфу Гитлеру. За что тоже был арестован и отправлен в концлагерь Дахау.

Там по вечерам в лагерном бараке после каторжного трудового дня он играл заключенным «Лунную сонату» Бетховена. Эта великая музыка выражала всю глубину человеских страданий, призывая в финале к торжеству жизни.

Профессору Веберу не суждено было дожить до освобождения из концлагеря. Он умер от непосильной каторжной работы. Но его скрипка, на которой в

концлагерном бараке исполнялась «Лунная соната», была передана одним из заключенных в дом-музей Бетховена...

Глядя на эту скрипку, бывшую, как и ее хозяин, узницей концлагеря Дахау, я вспомнил других музыкантов, заключенных Львовского концлагеря «Яновский», организованного нацистами, оккупировавшими Львов в сентябре 1941 года на окраине города на улице Яновского. Во время истязаний, пыток и расстрелов заключенных в лагере всегда играла музыка. В числе заключенных оркестрантов были профессор Львовской консерватории Штрикс, дирижер Львовского оперного театра Мунд и другие известные еврейские музыканты. Играли они одну и ту же печальную мелодию, похожую во вступительной части на «Лунную сонату» Бетховена. Эту мелодию заключенные концлагеря называли «Танго смерти».

По вечерам оркестр заставляли играть под окнами стоявшего на территории лагеря дома коменданта лагеря для услаждения его жены, любившей прямо с балкона дома стрелять из снайперской винтовки в кого-нибудь из заключенных.

За несколько лет оккупации нацистами Львова в Яновском концлагере было уничтожено 140 тысяч человек!

Накануне освобождения концлагеря частями Советской армии в июле 1944 года нацисты выстроили круг из 40 человек оркестра, и охрана лагеря окружила музыкантов плотным кольцом. Комендант приказывал одному из музыкантов выйти в центр круга. Человек выходил, клал на землю свой инструмент и раздевался до гола. Гремел выстрел и музыкант падал замертво.

В захваченных документах гестапо была найдена фотография расстрела этого оркестра, которая была одним из обвинительных документов на Нюрнбергском процессе.

Вот такие воспоминания нахлынули на меня в доме-музее Бетховена...

Выйдя на улицу, я решил побродить по городу. Был теплый летний день. Я знал, что до 1989 года, когда была разрушена Берлинская стена и две Германии, разделенные после Второй мировой войны на ФРГ (Федеративную Республику Германии) и ГДР (Германскую Демократическую Республику, находящуюся под диктатом Советского Союза), соединились в одно немецкое государство. И до этого события Бонн был столицей ФРГ. В городе было много старинных зданий, которые мне захотелось осмотреть.

Я вошел в Кафедральный собор, где у входа на бронзовой доске писалось, что этот собор посетили во время своих визитов в Бонн президент США Джон Кеннеди и президент Франции Шарль де Голь.

В полумраке собора мерцали свечи. Слева — поминальные, справа — заздравные. А из глубины алтаря на меня печально смотрела Богородица, пресвятая Дева Мария. Мерцание свечей отражались в ее глазах, и они казались живыми.

Потом я осмотрел старинную городскую Ратушу и древнюю двойную церковь, построенную в XII веке и названную «двойной», потому что она имела два алтаря. Верхний, где молилась городская знать. И нижний, где молились простолюдины.

Когда я направился к дому моего друга, где меня ждали с ужином, стемнело, и над городом взошла луна.

В немецких городах спать ложатся рано, и вечерние улицы почти пусты.

Я шел по пустынной улице и вдруг увидел фонтан. Его струи серебрились в свете луны, и мне показалось, что я снова в океане и за кормой теплохода бежит от винта длинный пенистый след. Фонтан тихо шелестел, и этот звук напомнил мне печальные вступительные аккорды «Лунной сонаты».

Постояв возле фонтана и всполоснув лицо его прохладной водой, я пошел дальше...

К оглавлению

«Американцы» в Одессе

В сентябре 2017 года меня, как моряка и писателя, пригласили выступить перед старшеклассниками одной из одесских школ и рассказать о былой морской славе Одессы — Черноморском пароходстве.

Послушать мое выступление собрались не только ученики старших классов, но и их родители, читавшие мои очерки в газете «Вечерняя Одесса». Вот перед такой аудиторией мне пришлось выступать более двух часов.

Я рассказал, какой героизм проявляли моряки-одесситы в годы Второй мировой войны. Рассказал о первых послевоенных годах восстановления пароходства, о его расцвете при Советской власти и о его развале и гибели в годы горбачевской «перестройки».

И еще рассказал о самых известных в те годы капитанах. О капитане турбохода «Юрий Гагарин», Герое Социалистического Труда Киме Никифоровиче Голубенко. О капитане пассажирского лайнера «Максим Горький», Герое Социалистического Труда Сергее Левановиче Дондуа. О капитане пассажирского лайнера «Иван Франко» Михаиле Ивановиче Григоре и о некоторых других.

Когда посыпались вопросы, один из школьников спросил:

— А были ли в Черноморском пароходстве американские пароходы типа «Либерти» ? Я читал о них в какой-то книге. Там писалось, что американцы построили их много в годы Второй мировой войны и доставляли на них в Советский Союз оружие, военную технику и продовольствие. Автор книги утверждал, что это были очень хорошие суда.

Я ответил на этот вопрос. А когда вышел из школы, подумал: «А почему бы не написать об «американцах», которые работали в Черноморском пароходстве? Ведь мало кто об этом помнит!

Чтобы рассказать о «Либерти», на корме которых значился порт приписки — Одесса, мне пришлось не один час просидеть в архиве Черноморского пароходства. Но зато передо мной развернулась мало кому известная страница из истории торгового флота Одессы.

Пароходы типа «Либерти» (по-английски это слово означает «свобода») строились в Соединенных Штатах Америки с 1941-го по 1945 год. Первый пароход этой серии был спущен на воду 27 сентября 1941 года на Атлантическом побережье Соединенных Штатов в Балтиморе, и на его спуск приехал президент Соединенных Штатов Америки Рузвельт. А последний «Либерти» был спущен на воду 30 октября 1945 года на Тихоокеанском побережье в Сан-Франциско.

Всего за годы войны пароходов типа «Либерти» было построено около трех тысяч. Постройкой «Либерти» США продемонстрировали миру свою индустриальную мощь.

Собирали эти пароходы секциями на многочисленных верфях США в очень короткие сроки. Корпус «Либерти» был сварным. Пароходы имели пять трюмов, в которые брали 10 тысяч тонн груза. Паровая машина мощностью в две с половиной тысячи лошадиных сил позволяла пароходу развивать скорость до 12 миль в час. (Морская миля равняется 1852 метрам). «Либерти» имели 10 грузовых стрел грузоподъемностью по 5 тонн и две тяжеловесные стрелы грузоподъемностью по 50 тонн.

Для палубной команды это были нелегкие суда. В отличие от современных судов, на которых трюмы открываются и закрываются гидравлическими крышками, а грузовые стрелы заменены гидравлическими кранами, на «Либерти» стрелы поднимались вручную, а трюмы матросы закрывали тяжелыми деревянными лючинами, поверх которых натягивался брезент.

В годы войны Советскому Союзу по ленд-лизу (договор на долгосрочную аренду) было передано 38 «Либерти», которые ходили в знаменитых северных конвоях наравне с американскими и английскими судами, доставляя в северные порты СССР Мурманск и Архангельск не только оружие, военную технику, продовольствие и медикаменты, но даже авиационный бензин для истребителей и бомбардировщиков, состоявших на вооружении Красной армии.

Советская пропаганда всячески принижала или просто замалчивала роль этих стратегически важных поставок, без которых вряд ли был бы разгромлен германский фашизм. И только моряки, участвовавшие в этих конвоях, знали, насколько смертельно опасными были те рейсы.

На аэродромах в оккупированной фашистской Германией Норвегии базировались фашистские самолеты, которые стаями налетали на идущие на север Советского Союза американские, английские и советские сухогрузы и танкеры, сбрасывая на них и на ожесточенно стрелявшие по ним корабли боевого охранения бомбы и торпеды. Там же, в Норвежском и Баренцевом морях, помимо штормов, туманов и плавающих льдин, эти конвои поджидали фашистские подводные лодки, безжалостно топившие идущие на север суда.

Но, несмотря на гибель многих участников тех походов, на потопленные суда, американские, английские и советские моряки, зная, что их грузы с нетерпением ждет сражавшаяся с германским фашизмом Красная армия, снова и снова отправлялись на советский север, проявляя чудеса мужества и героизма...

Я знал двух одесских капитанов, которые в годы войны принимали в США для Советского Союза «Либерти». Это капитаны дальнего плавания Иван Александрович Ман и Элизбар Шабанович Гогитидзе. Иван Александрович после войны был капитаном пассажирского теплохода «Украина», открывшего 17 июня 1945 года первую после войны Крымско-Кавказскую пассажирскую линию. А вслед за «Украиной» на эту линию вышел пассажирский теплоход «Грузия», капитаном которого был Э. Ш. Гогитидзе.

Оба капитана за участие в северных конвоях, помимо советских правительственных наград, имели боевые американские и английские ордена. Их портреты висели на Доске почета пароходства, о них писали газеты, и они служили высочайшим примером служения морю для нас, молодых тогда моряков...

После войны в Черноморском пароходстве было два парохода «Либерти» — «Баку» и «Сухона». Их пригнали с Дальнего Востока, где всю войну они доставляли из Сан-Франциско во Владивосток военные грузы. Войдя в состав Черноморского пароходства, получив одесскую прописку, оба судна до 1949 года, до начала разыгравшейся между СССР и США «холодной войны», ходили в Америку, доставляя в Одессу американские портальные краны «Вашингтон», которые долгие годы разгружали и грузили суда в Одесском порту. А кроме этих кранов «Баку» и «Сухона» доставляли в Одессу всевозможное заводское оборудование для разрушенных войной советских заводов.

Начиная с 1950 года флот Черноморского пароходства начал быстро расти. Танкеры типа «Казбек», сухогрузные дизельные суда типа «Капитан Кушнаренко» и турбоходы типа «Ленинский комсомол» строили для пароходства Николаевский и Херсонский судостроительные заводы. Кроме этого, для пароходства строились сухогрузы и пассажирские суда в Германской Демократической республике, в Польше, Венгрии, Югославии и Болгарии. А крупнотоннажные танкеры начали покупать в Японии и Италии.

К началу шестидесятых годов прошлого века Черноморское пароходство имело в своем составе огромный флот, которым трудно было уже управлять, и в Министерстве морского флота СССР было принято решение разделить флот по портам.

Так в те годы в Новороссийске образовалось нефтеналивное пароходство, куда из Одессы были переданы все танкеры. А на Азовском море, в Мариуполе (тогда город назывался Жданов), было создано рудно-угольное пароходство, куда были переданы построенные в ГДР углерудовозы.

В Одессе остался пассажирский флот, насчитывавший к тому времени 60 пассажирских лайнеров, работавших, помимо Крымско-Кавказской, на всех международных линиях. И крупнотоннажные сухогрузы. А «Баку» и «Сухона» снова ушли на Дальний Восток, и дальнейшая их судьба мне неизвестна.

Казалось бы, эра «Либерти» закончилась. Но вот в 1963 году в Одессе снова появились «Либерти». И не один, не два, а десять судов. Дело в том, что после установления на Кубе народного правительства, изгнавшего из страны жестокого диктатора Батисту, которое возглавил вождь кубинского народа Фидель Кастро, Советский Союз установил с Кубой добрые, уважительные отношения. На Кубу из СССР пошли нефть, зерно, лес и другие жизненно необходимые кубинцам товары. А с Кубы в СССР пошел огромный поток тростникового сахара.

Для перевозок этого огромного количества сахара, который горами лежал на причалах Одесского порта, не хватало судов. Советский Союз торговал со странами всего мира, и приписанный к Одессе флот был занят на других перевозках. И тогда главный инженер Черноморского пароходства Николай Яковлевич Ермошкин с комиссией Министерства морского флота СССР полетел в Англию, где в портах стояли на консервации ходившие в северных конвоях под английским флагом «Либерти».

Осмотрев эти суда и выбрав из них самые трудоспособные, Николай Яковлевич вместе с членами комиссии подписал контракт на покупку десяти «Либерти», которые после того, как моряки привели их в порядок, пришли в Одессу.

В архиве пароходства я выписал названия этих судов. Вот они: «Авача», «Алатау», «Бештау», «Дарьял», «Карпаты», «Малахов курган», «Машук», «Саяны», «Сихотэ-Алинь», «Хибины».

На приемке «Машука» был мой товарищ Виктор Самойленко. Закончив Одесское мореходное училище, он в должности четвертого механика поехал в Англию, где в Ливерпуле вместе с другими членами экипажа принимал этот «Либерти». Как рассказывал Виктор, капитаном у них был Павел Карпович Горобец, который в 1954 году был вторым помощником капитана на танкере «Туапсе», захваченном в Тайваньском проливе чанкайшистами.

«Туапсе» шел из румынского порта Констанца в Китай с 12 тысячами тонн керосина. Враждовавший с коммунистическим Китаем правитель Тайваня маршал Чан Кай Ши перехватывал идущие в Китай суда. Очередной жертвой Чан Кай Ши и стал советский танкер «Туапсе».

Танкер под конвоем военных судов привели на Тайвань, где моряков заключили в тюрьму. Чанкайшисты подвергали моряков пыткам и издевательствам с целью склонить их к измене Родине. Несколько моряков сломались и поддались захватчикам. Их переправили в США, откуда через много лет они все же вернулись в родную Одессу. А остальные члены экипажа танкера вместе с капитаном В. А. Калининым, проявив стойкость и мужество, вернулись домой, проведя полтора года в страшной тайваньской тюрьме...

Как рассказывал Виктор, приемка «Машука» была тяжелой. Для того, чтобы выйти в море, машинной команде пришлось почистить котлы, перебрать котельную арматуру, устранить течи в трубопроводах и сделать ревизию паровой машины. А палубной команде пришлось оббивать ржавчину, красить с подвесок борта и надстройку.

Но и рейсы на Кубу, в которые начали ходить приписанные к Одессе «Либерти», были нелегкими. Изношенные машины не давали уже этим пароходам возможности развивать скорость до 12 миль в час, как это было в их молодые годы, и восемь — девять миль были для них предельной скоростью. А в шторм они шли со скоростью не более пяти-шести миль в час. Однако перевозки тростникового сахара с Кубы на Черное море, для которых и были куплены эти «американцы», они выполняли с честью!..

К оглавлению

Черное дерево

Как радостно бывает встретить старого друга, с которым не виделся много лет, так радостно было мне увидеть на книжном развале Куликова поля потрепанную, с заляпанными чернилами страницами любимую в детстве книгу «Хижина дяди Тома». Просили за нее 10 гривен, и я тут же ее купил.

До того, как я научился читать, эту книгу читала мне мама. А научившись читать, я перечитывал ее сам, переживая за горькую судьбу ее героя, негра Тома, работавшего на хлопковой плантации у жестокого рабовладельца, который решив продать своего раба, разлучил его с женой и детьми.

Из этой книги, написанной американской писательницей Гарриет Бичер-Стоу, я узнал о невольничьих рынках, где людей продавали, как скот, о «суде Линча», когда человека только за то, что он чернокожий, могли без суда и следствия повесить на любом дереве или запороть до смерти плетьми. И читая эту книгу, написанную с поразительной любовью к людям, глотая слезы, я не подозревал, что и меня ждет подобная участь...

О моей судьбе, похожей на события, которые происходят в «Хижине дяди Тома», я писал в биографической повести «Возвращение с Голгофы». В этой книге я рассказал о страшных условиях еврейского гетто, созданного фашистскими оккупантами в Одессе. О концлагере, куда я с матерью и сестрой был выслан. Рассказал о том, что детей, как и в книге Бичер-Стоу, разлучали с родителями. О бараке с прогнившей крышей, в котором мы жили: укладывались спать на глиняном полу, подстилая солому. Этот барак мама называла «Хижиной дяди Тома». По утрам выгоняли нас из него полицаи, и под их окрики и хлесткие удары их плеток мы брели на каторжные работы, получая за рабочий день мисочку жидкой баланды...

Чудом оставшись в живых, после освобождения нашего концлагеря советскими войсками, а произошло это 28 марта 1944 года, мы вернулись в Одессу, где я поступил в мореходную школу.

Прошли годы. Начав плавать на судах Черноморского пароходства кочегаром, потом мотористом, закончив заочно Высшее мореходное училище, я плавал уже старшим механиком на теплоходе «Аркадий Гайдар». Однажды, возвращаясь с Кубы, мы получили задание идти в Конго, брать груз черного дерева на порты Западной Европы.

О Конго, этой африканской стране, расположенной в самом центре африканского континента, я знал только то, что в 1961 году, вскоре после получения этой бывшей бельгийской колонией независимости, там вспыхнула гражданская война, в результате которой был убит премьер-министр молодой республики Патрис Лумумба. Убит за то, что хотел сближения с Советским Союзом, в то время как его противники хотели ориентировать республику на Запад и на Соединенные Штаты Америки.

В Москве именем Лумумбы был назван Университет дружбы народов, во многих городах СССР его именем были названы улицы, а в Одессе на 5-й станции Большого Фонтана именем Лумумбы был назван проспект, который сегодня называется Адмиралтейским.

Узнав, что идем в Конго, я взял у штурманов лоцию, где подробно были описаны подходы к берегам этой страны и обозначены маяки и другие ориентиры, помогающие капитанам беспрепятственно заходить в устье реки Конго, на которой расположены главные порты республики. А еще в лоции, описывающей особенности подходов к Конго, было рассказано и о политическом и экономическом положении этой страны.

Так я узнал, что Конго — огромная страна с богатейшими природными ресурсами. В ее рудниках добываются медь, алмазы, серебро, золото и урановая руда, из которой в США были изготовлены атомные бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки. И еще узнал, что Конго была первой африканской страной, из которой много веков назад начали вывозить на американский континент черных рабов...

К устью реки Конго мы подошли ранним утром и стали на якорь в ожидании местных властей. Согласно радиограмме, полученной капитаном от грузоотправителя, мы должны были идти вверх по реке в порт Матади, где и должна была начаться погрузка черного дерева.

Вскоре к нам подошел грязный, густо дымивший буксир, с которого высадился целый десант чернокожих чиновников. В кают-компании для них был накрыт стол. Чай, кофе, бутерброды, а когда они уселись завтракать, буфетчица стала носить с камбуза тарелки с горячими сосисками и картофельным пюре.

Позавтракав, чиновники стали знакомиться с судовыми документами, а потом пошли осматривать подготовленные нашими матросами к погрузке трюмы. Не высказав никаких претензий, они уехали. После их отъезда к нам подошел катер, с которого поднялся на борт грузоотправитель, представитель компании «Блеквуд корпорейшн», живущий в Конго американец мистер Джексон. Невысокого роста, но плотного сложения в тропическом шлеме и в больших темных очках, он был похож на рабовладельца из книги Бичер-Стоу, хозяина дяди Тома. Это сходство придавала ему и торчащая во рту сигара.

Зайдя к капитану, он позвал и меня удостовериться в готовности к погрузке судовых лебедок и надежности тросов на грузовых стрелах.

— Грузить вас будем на рейде порта Матади с барж, — сказал он, усевшись в каюте капитана в мягкое кресло, и, чиркая зажигалкой, раскурил потухшую сигару. — На рейд сегодня вечером вас приведет лоцман с полной водой. Погрузка только в светлое время — с восходом солнца до заката. Потому что вечером на электрический свет летят тучи комаров и мошек. Грузоподъемные средства — ваши. Грузчики и лебедчики — мои.

На прощание мистер Джексон дал капитану и мне проспекты своей фирмы, где рассказывалось все о черном дереве. Из этого проспекта я узнал, что это дерево настолько плотное, что тонет в воде, а изготавливают из него мебель и дорогие музыкальные инструменты, флейты, кларнеты, гобои, грифы гитар, а также черные клавиши роялей. Еще во времена фараонов из черного дерева делали статуэтки и фрагменты всевозможных убранств. Фрахт на перевозку этого дерева очень высок. По стоимости он приравнивается к золоту высшей пробы.

Уже смеркалось, когда прибыл лоцман, и через час мы отдали якорь на месте погрузки среди других судов, заполнявших рейд порта Матади. По рекомендации мистера Джексона, придя на рейд, мы выключили все наружное освещение и задраили все двери и иллюминаторы от насекомых.

С восходом солнца к нам начали подходить баржи с черным деревом и лодки с такими же черными грузчиками. А вскоре завизжали палубные лебедки, зашевелились грузовые стрелы и первые стволы черного дерева пошли в трюм...

У одного из наших мотористов закончился срок действия паспорта моряка, и нам нужно было съездить в советское консульство — продлить паспорт. Узнав об этом, приехавший с грузчиками мистер Джексон предложил капитану свой катер. Поехали втроем, капитан, я и моторист, чей паспорт был просрочен.

Выйдя на берег, мы направились к стоявшему в тени пальм такси, но нас окружили полуголые рикши в набедренных повязках и громкими криками стали предлагать свои услуги. Сесть на рикшу, чтобы нас вез человек, было против нашей морали. Но рикшам было не до морали. Их интересовал заработок. Где-то за городом, в жалких хижинах, их ждали жены и дети, которых нужно было кормить, и, окружив нас плотным кольцом, рикши не давали нам возможности пробиться к такси. В дело вмешался полицейский, которого позвал таксист. И только вмешательство блюстителя порядка помогло нам сесть в такси и поехать в консульство.

И тут произошло маленькое чудо. Обычно во всех зарубежных советских дипломатических представительствах, в которых мне приходилось бывать, работали москвичи. А в Конго, в большом портовом городе Матади, советским консулом был одессит — Николай Гаврилович Остапчук! Обрадовавшись встрече с земляками, он распорядился принести в его кабинет бутылку виски, лёд, кока-колу, бутерброды и поднял тост за нашу Одессу.

Николай Гаврилович Остапчук — выпускник украинской одесской школы № 121 с углубленным изучением английского языка, что была тогда на Соборной площади. Закончив 10-й класс с золотой медалью, он поступил в Московский институт международных отношений и стал карьерным дипломатом. В Конго работал уже несколько лет, пожаловавшись на постоянные распри между различными партиями этой страны, что приводит иногда к перестрелкам прямо под окнами консульства.

Продлив нашему мотористу паспорт, Николай Гаврилович проводил нас до дверей, пообещав при первой возможности приехать к нам в гости. Консульство располагалось в центре города, на шумной площади, и, выйдя из консульства, мы увидели высокую стелу. На ней был выгравирован разрывающий оковы негр. Под ним по-английски и по-французски было написано: «На этой площади заковывали в кандалы согнанных со всего Конго черных рабов. Отсюда отправляли их за океан. Так было. Но так не будет».

На судно вернулись к вечеру, нагруженные покупками, в основном статуэтками и масками из черного дерева.

В тропиках сумерек нет. Как только солнце уходит за горизонт, сразу становится темно. Грузчиков на палубе уже не было. Не выли натужно лебедки. На палубе нас встретил мистер Джексон. Он сказал, что только что рассчитался за рабочий день с грузчиками, которые, как только село солнце, покинули судно. «Работали хорошо, — сказал он. — Если не будет дождей, дней через десять закончим погрузку».

Капитан пригласил его на виски со льдом, но, поблагодарив, он отказался и сошел на катер.

Через несколько дней к нам в гости приехал консул, Николай Гаврилович Остапчук. Буфетчица накрыла в капитанском салоне стол, и за стаканчиком виски со льдом Николай Гаврилович рассказал о себе.

Вырос возле порта, на Приморской улице. Отец был портовым грузчиком. Мать тоже работала в порту, крановщицей. По всем статьям он должен был стать моряком. Для этого и поступил в школу с углубленным изучением английского языка. Но когда заканчивал учебу и шел на золотую медаль, директор школы посоветовал ему ехать в Москву, поступать в институт международных отношений, и дал блестящую характеристику. Так он стал дипломатом. Работал в Индии и в Малайзии. А теперь вот здесь, в Конго. Женат на москвичке. Она с ним здесь. Сын с бабушкой в Москве. Заканчивает школу и тоже будет поступать в МГИМО.

Поблагодарив капитана за угощение, Николай Гаврилович сказал, что хочет встретиться с экипажем, рассказать о Конго и о судьбе первого премьер-министра этой страны Патриса Лумумбы, который был большим другом Советского Союза, за что и погиб.

Капитан подарил Николаю Гавриловичу большой альбом с видами Одессы и миниатюрную бронзовую копию памятника Дюку. Бережно спрятав подарки в портфель, Николай Гаврилович в сопровождении капитана спустился в столовую команды, где старпом уже успел собрать экипаж.

И вот что мы узнали о Патрисе Лумумбе. Родился в глухой африканской деревне в 1925 году. В то время Конго было бельгийской колонией. Жадный и беспощадный к своим африканским подданным король Бельгии Леопольд 2-й за малейшую провинность приказывал отрубать провинившемуся кисть правой руки. За время его правления от непосильных работ, голода и казней погибли десятки тысяч жителей Конго.

Патрис Лумумба, закончивший при католической миссии школу, а позже университет, видя, как нелегко живется людям в его стране, включился в революционную борьбу за независимость своей страны, основав в 1956 году партию «Национальное движение Конго».

После окончания Второй мировой войны Советский Союз активно поддерживал народно-освободительную борьбу стран Африки, борющихся против вековых угнетателей — французских, английских, португальских и бельгийских колонизаторов. Это нарастающее народно-освободительное движение, в котором активно участвовал Патрис Лумумба, привело к тому, что в Бельгии поняли — из Конго придется уйти. И тогда колонизаторы стали работать с местными политиками, стараясь при их помощи сохранить свое влияние в этой стране. В этом плане Лумумба оказался для них неудобным. Бельгийцев пугало его сближение с СССР.

В мае 1960 года в Бельгийском Конго прошли парламентские выборы. Победила на них партия Патриса Лумумбы, и он стал первым премьер-министром молодой республики. В июне того же года Бельгия предоставила Конго независимость. На торжества по этому поводу в Конго приехал тогдашний король Бельгии Болдуин 1-й.

В своей приветственной речи король обещал своим бывшим подданным поддержку и всяческую помощь. Но Патрис Лумумба в своей ответной речи ошарашил короля, заявив: «Мы больше не ваши обезьяны!». Этим заявлением Лумумба подписал себе приговор. Бельгийцы сделали ставку на соперника Лумумбы в политической борьбе Мобуту, ориентировавшегося на Запад и на Соединенные Штаты Америки. И по приказу Мобуту в январе 1961 года Лумумба был расстрелян.

Вот такие подробности узнали мы от нашего консула и земляка о первом премьер-министре свободной республики Конго, чьим именем был назван одесский проспект...

Через десять дней, как и обещал мистер Джексон, погрузка закончилась. Грузчики съехали на берег, трюмы задраились, грузовые стрелы уложили по-походному, и, покинув берега Африки, выйдя в Атлантический океан, мы взяли курс на Европейский континент...

К оглавлению

Бездомный король

В своей знаменитой книге «Золотая роза» К. Г. Паустовский писал: «Почти у каждого писателя есть свой вдохновитель, свой добрый гений, обыкновенно тоже писатель. Стоит прочесть хотя бы несколько строк из любой его книги — и тотчас же захочется писать самому. Как будто бродильный сок брызжет из его книг, опьяняет нас, заражает и заставляет браться за перо».

Для меня таким добрым гением является сам Константин Георгиевич Паустовский. Когда не пишется, открываю любой том собрания его сочинений, и стоит только начать читать написанные им повесть или рассказ, как тут же появляется желание писать самому.

Вот так, открыв недавно одну из его книг, я наткнулся на рассказ «Корзина с еловыми шишками». В этом рассказе К. Г. Паустовский описывает встречу в лесу в окрестностях норвежского города Берген композитора Эдварда Грига с маленькой девочкой, собиравшей еловые шишки. Разговор с девочкой настолько поразил композитора, что он пообещал посвятить ей одно из своих музыкальных произведений и выполнил свое обещание.

Этот рассказ сразу напомнил мне Берген, родной город великого композитора, куда на теплоходе «Аркадий Гайдар» мы привезли однажды из Индии десять тысяч тонн чая.

Вспомнил Берген, и у меня сразу появилось желание написать об этом удивительном городе, где, помимо посещения музея Грига, я узнал историю одного из королей этой небольшой но гордой страны, не поддавшегося гитлеровским оккупантам...

Норвегия — страна фиордов, и Берген расположен в самом длинном из них, Бю-фиорде. Не помню, в каком году мы туда пришли, но помню был май. На горах, окружавших фиорд, еще лежал снег. И от этого снега вода в фиорде отливала слепящей белизной.

В Берген нас вел лоцман — высокий седоусый норвежец. Когда при входе в фиорд к нашему борту подвалил лоцманский катер, и лоцман поднялся к нам на борт, он сказал по-русски: «Здравствуйте!»

Позже, уже в порту, в кают-компании за вечерним чаем, капитан рассказал, что пока шли фиордом, из разговора с лоцманом он узнал, что этот норвежец, плавая штурманом на судах торгового флота, побывал однажды в Одессе.

Был он там вскоре после окончания Второй мировой войны. Многие дома в городе были разрушены. Продукты выдавали по карточкам, и возле продовольственных магазинов стояли длинные очереди. Но театры работали. И возле одного театра он увидел афишу с профилем великого норвежского драматурга Генрика Ибсена. В театре шла пьеса Ибсена «Нора». И что поразило норвежца — возле кассы театра тоже стояла очередь!

Лоцман посоветовал нам, сказал капитан, обязательно посетить бергенский музей Второй мировой войны и познакомиться с историей короля Норвегии Хокона 7-го, который — единственный из королей двадцатого века — был избран на трон путем всенародного голосования.

В Бергене мы стояли долго. Почти каждый день шел мокрый снег. А в такую погоду чай выгружать нельзя. Поэтому нам хватило времени осмотреть город, побывать в музее Эдварда Грига и в военном музее, который посоветовал посетить лоцман.

Берген расположен на семи холмах. На самый высокий можно подняться на фуникулере. А на остальные ведут канатные дороги с разноцветными вагончиками.

Но начинается город со средневековой набережной, застроенной в незапамятные времена трехэтажными домами с остроконечными крышами, издали похожими на карточные домики.

По набережной с многочисленными сувенирными лавками, кафе и ресторанчиками разгуливают чайки. Время от времени одна из них взлетает, камнем падает в воду, выхватывает из глубины рыбу и отлетает на ближайшую скалу расправиться с добычей.

Чайки сидят и на крыше дома-музея Грига, стоящего на холме, который норвежцы называют Тролльхауген (холм Троллей), откуда открывается захватывающий вид на фиорд. В комнатах дома, куда в окна из сада заглядывают мокрые кусты роз и сирени, много портретов композиторов, перед которыми преклонялся Григ, — Бетховена, Моцарта, Вагнера, Брамса, Шумана. А над роялем в гостиной большой портрет Чайковского.

Когда мы вошли в этот дом-музей, возле рояля стояла девочка лет десяти и играла на скрипке «Песнь Сольвейг» Грига. Посетители музея стояли вокруг и благовейно слушали. А когда девочка закончила играть, какая-то женщина подбежала к ней, обняла и поцеловала. Мелодия этой песни знакома мне с детства. Моя мама играла ее по вечерам на пианино. А однажды повела меня в филармонию на концерт знаменитого одесского пианиста Эмиля Гилельса. Он играл произведения Грига, и переполненный зал филармонии аплодировал ему стоя!

В саду дома-музея памятник Григу. Композитор стоит, опираясь на трость, и смотрит на фиорд, по которому, словно навстречу с ним и с его музыкой, от которой исходит удивительная человеческая доброта, плывут в Берген суда...

Музей Второй мировой войны, или, как его называют здесь, «Музей Сопротивления норвежцев гитлеровской оккупации», — небольшой, всего несколько залов. Но то, что здесь можно увидеть — фотографии, макеты конспиративных квартир, где печатались листовки, призывающие к сопротивлению оккупационным властям, письма заложников из гестаповских застенков, списки расстрелянных оккупантами юношей и девушек, борцов Сопротивления, и услышать в наушниках на любом языке о событиях тех лет, — потрясает.

С первых дней оккупации норвежцы оказали гитлеровцам ожесточенное сопротивление. Гражданское неповиновение, саботаж, диверсии — все, чем можно было навредить захватчикам, шло в ход.

Правда, нашлись и предатели. Таким был создатель национал-социалистической партии Норвегии Квислинг. Во время нападения фашистской Германии на Норвегию он провозгласил себя премьер-министром и тесно сотрудничал с немцами. Но в мае 1945 года, когда Норвегия освободилась от оккупантов, он был арестован и по решению норвежского суда приговорен к смертной казни. Казнен был в октябре 1945 года в Осло.

Сотрудничал с немцами и известный норвежский писатель Кнут Гамсун, который тоже после войны был судим. Но обвинения с него были сняты ввиду преклонного возраста. На момент суда ему было 90 лет...

Вот в этом музее я и услыхал историю короля, оказавшегося в родной стране бездомным...

1940 год. В Европе война. Авиация фашистской Германии бомбит города Англии. Гитлеровскими полчищами захвачены Польша, Австрия, Чехословакия, Бельгия, Голландия, Франция, Дания. На очереди Норвегия. И если соседняя Дания сдалась фашистским захватчикам без боя, то эта небольшая северная страна оказала им серьезное сопротивление.

Когда немецкие военные корабли, на которых находились десантные войска, в ночь с 9 на 10 апреля 1940 года подошли к южному побережью Норвегии возле порта Кристиансанн, береговые батареи открыли по ним ожесточенный огонь. Немцам пришлось отойти. Но вскоре огонь батарей был подавлен бомбовыми ударами немецкой авиации, и высадка захватчиков началась.

В то же время со стороны моря к Осло подошла немецкая эскадра во главе с тяжелым крейсером «Блюхер». В порту норвежской столицы эскадру уже ждали сотрудники немецкого посольства вместе с послом Германии в Норвегии Брейером. Но ждали подхода своих кораблей немецкие дипломаты напрасно.

Прикрывавшая Осло со стороны моря старинная крепость Оскарсборг открыла по фашистской эскадре огонь. Несколько снарядов попали в «Блюхер». На нем начали взрываться боеприпасы, и крейсер, охваченный пламенем, пошел на дно, унеся с собой 1600 человек. В том числе гестаповских чиновников, которые должны были арестовать короля и правительство.

Неудавшийся захват столицы с моря «исправила» фашистская авиация. В окрестностях Осло был сброшен воздушный десант. На подступах к городу ожесточенным оружейным огнем встретил немцев столичный гарнизон. Но захватчикам удалось сломить сопротивление норвежцев, и, когда они появились на окраинах города, королевский дворец окружила толпа горожан, упрашивая короля покинуть столицу.

Немцы были уже близко, и королю пришлось выполнить просьбу своих подданных. Погрузившись в спешке в стоявший на вокзале поезд, королевская семья и члены правительства с небольшой охраной отбыли в Хамар, провинциальный городок, расположенный в 125 километрах к северу от столицы. Вот так мужественные действия гарнизона крепости Оскарсборг и защитников столицы сорвали замысел Гитлера, — захватить норвежского короля и правительство Норвегии.

Находясь в Хамаре, король получил от гитлеровского посла Брейера ноту с требованием капитулировать перед могущественной фашистской Германией. Ответ был коротким: «Мы будем сражаться с вами, пока хватит сил».

В тот же день через слабенькую радиостанцию городка Хамара норвежское правительство обратилось к народу с воззванием оказывать захватчикам всевозможное сопротивление. Под воззванием стояла подпись короля.

Реакция нацистов на резкий отказ короля от капитуляции этой маленькой и беззащитной страны была незамедлительной. Не сумев захватить короля и его правительство и склонить их к капитуляции, они решили их убить. Городок, где укрылся король, подвергся варварской воздушной бомбардировке. В течение нескольких часов он был стерт с лица земли. Тех, кто пытался бежать подальше от пылавших руин, немецкие летчики расстреливали из пулеметов. Но король и члены правительства не пострадали. С приближением фашистских бомбардировщиков они укрылись в соседнем лесу. Стоя по колено в снегу, они наблюдали, как нацистская авиация уничтожала скромные домики этого захолустного норвежского городка.

А потом они пошли на север — укрыться в горах, все еще покрытых глубоким снегом, и собрать по дороге рассеянные норвежские войска, чтобы организовать сопротивление фашистским оккупантам. В каждой попадавшейся по дороге деревне их встречали восторженно. Как же, к крестьянам пожаловал сам король! И когда они покидали очередную деревню, их становилось все больше и больше. Крестьяне, вооружившись охотничьими ружьями, шли за своим королем сражаться с ненавистным врагом!

Тем временем в Нарвике, самом северном порту Норвегии, высадился с моря английский десант. Собранные королем войска с помощью англичан сумели удерживать немцев от захвата Северной Норвегии. Но у немцев была авиация, которой не было ни у англичан, ни у норвежцев. В одном из налетов фашистских бомбардировщиков на Нарвик король был ранен. Немецкие войска, превосходившие норвежцев и англичан по численности и вооружению, были уже недалеко от города, и англичане, получившие из Лондона приказ оставить Нарвик, уговорили короля покинуть страну.

7 июня 1940 года король и его правительство были взяты на борт английского крейсера «Девоншир» и доставлены в английскую столицу. Там и провел король пять горьких лет изгнания. Вернуться на родину он смог лишь в 1945 году, после поражения фашистской Германии во Второй мировой войне и изгнания норвежцами ненавистных нацистов с помощью советских войск, которые вступили в Норвегию с севера. Умер король в 1957 году.

Вот такую историю узнал я в Бергене, в «Музее сопротивления норвежцев гитлеровской оккупации»...

После окончания выгрузки выводил нас из порта тот же лоцман. Он подарил капитану открытку с видами Бергена и написал по-английски: «Экипажу одесского теплохода «Аркадий Гайдар» от норвежского лоцмана Олафсона, посетившего однажды ваш прекрасный город». Эта открытка хранилась в судовом музее «Аркадия Гайдара» вместе с другими сувенирами, полученными в разных странах. Но в горбачевскую «перестройку» исчезла вместе с теплоходом, как исчезли все приписанные к Одессе пассажирские и сухогрузные суда Черноморского пароходства...

К оглавлению

Дерибасовская, 4

Адрес Черноморского пароходства был Дерибасовская, 2. А в соседнем доме по адресу Дерибасовская, 4 жили со своими семьями моряки. Четырехэтажное здание с высокими окнами, с мраморной лестницей в гулкой парадной построено было в 1912 году архитекторами В. Кабиольским и А. Клепининым для РОПиТ (Русское общество пароходства и торговли). Не знаю, кто жил тогда в этом просторном доме. Но в советские времена, когда там поселились моряки, квартиры были коммунальными с длинными коридорами, с общими кухнями, пропахшими примусным чадом, и общими уборными, возле которых по утрам выстраивались очереди переминавшихся с ноги на ногу жильцов.

Но жили здесь дружно. И когда кто-то из моряков возвращался из долгого плавания, это отмечалось всей квартирой. В коридоре устанавливался общий стол, из комнат, где в каждой ютилась семья из четырех-пяти человек, выносились стулья, из кухни несли винегрет, холодец, подгоревшие котлеты, виновник торжества ставил выпивку. И веселое застолье при тусклом свете коридорных ламп затягивалось до поздней ночи...

Начальником пароходства в те годы был Алексей Евгеньевич Данченко. Это по его инициативе был построен Ильичевский порт и началось строительство Юго-Западного жилого массива, получившего название «Одесские Черемушки». И моряки, жившие в коммуналках, в полуподвалах в семейных общежитиях и даже в порту на ржавой брандвахте, начали получать в этом новом районе отдельные квартиры. Причем совершенно бесплатно.

Начали переезжать на Черемушки и семьи моряков с Дерибасовской, 4. А дом перешел пароходству. На первом этаже разместилась инспекция морского Регистра СССР, на втором партийный комитет, на третьем — отдел теплотехники, технический отдел и техническая библиотека, а на четвертом — радиоцентр.

Но в одной из комнат этого дома на третьем этаже продолжала жить семья второго механика парохода «Измаил» Давида Флейшмана. У Флейшмана была взрослая дочь, собиравшаяся замуж. И когда ему предложили двухкомнатную квартиру на Черемушках, как для семьи из трех человек, он потребовал и однокомнатную квартиру для дочери.

— Она выходит замуж, — заявил Флейшман начальнику квартирного отдела пароходства, — и мы будем жить все вместе? А появится ребенок? Нет, с Дерибасовской не уйду, пока не дадите квартиру и ей!

Флейшману в его требовании отказали и попытались выселить из дома с помощью милиции. Но он с такой яростью набросился на милиционеров, что те отступили, пригрозив отправить его в психушку.

«Измаил» стоял тогда в Одессе на ремонте, и Флейшман, чтобы добиться своего, отпросился в отпуск.

Однажды ему уже пришлось отвоевывать свое жилье. А было это так. На Дерибасовской, 4 он поселился в 1939 году, после возвращения с острова Майорка из фашистского плена. Окончив в девятнадцать лет Одесский морской техникум (сегодня это мореходное училище имени Александра Маринеско), Флейшман получил назначение на должность 4-го механика парохода «Катаяма», названного так в честь Генерального секретаря Коммунистической партии Японии.

Старшим помощником капитана на этом пароходе была легендарная женщина Берта Яковлевна Рапопорт, ставшая впоследствии первой в мире женщиной-капитаном дальнего плавания. В 1949 году, в разгар сталинской антисемитской кампании «по борьбе с безродными космополитами», она, как еврейка, была уволена из пароходства и много лет работала диспетчером Одесского портофлота. Сейчас в память о ней установлена мемориальная доска.

Как еврея, Флейшмана тоже уволили в 1949 году из пароходства, он стал работать кочегаром в портовой котельной. Но после смерти Сталина флот Черноморского пароходства начал быстро пополняться новыми судами, которые строили на Николаевском, Херсонском и Ленинградском судостроительных заводах, и морских специалистов стало не хватать. Тогда его, как и многих других уволенных «инородцев», снова приняли на работу в пароходство и даже открыли заграничную визу...

В те годы, когда Флейшман окончил морской техникум, в Испании шла гражданская война. Советский Союз помогал оружием и продовольствием правительству республики, против которого поднял мятеж генерал Франко, Военные корабли мятежного генерала арестовывали или просто топили советские суда, державшие курс к берегам Испании. Так были потоплены пароход «Благоев» и теплоход «Комсомол», а их экипажи захвачены в плен.

Такая же судьба постигла и «Катаяму». Пароход шел с грузом зерна из Мариуполя в бельгийский порт Гент, когда в Средиземном море был остановлен франкистским крейсером. Под угрозой расстрела пароходу пришлось изменить курс и под конвоем франкистского пирата прийти на Майорку, где экипаж сразу отправили в концлагерь.

Полтора года томились в фашистском плену моряки, подвергаясь пыткам и издевательствам. Давиду Флейшману за то, что 1 Мая, в День международной солидарности трудящихся, он громко запел «Интернационал», франкисты, ворвавшись в барак, выбили зубы.

И все же настал счастливый день освобождения. Под давлением международной общественности и советского правительства моряки были освобождены и вернулись на Родину. В Одессе встречали их как героев. Вот тогда Флейшман и получил комнату в доме по Дерибасовской, 4 и переселился туда с отцом и матерью из полуподвала на Молдаванке. А вскоре женился, и стали они жить в двадцатиметровой комнате вчетвером, разгородив ее ширмой.

В 1941 году, за несколько дней до нападения фашистской Германии на Советский Союз, у него родилась дочь. Так оказались они в комнате впятером.

С началом войны он был призван во флот и попал в морскую пехоту, защищавшую Одессу. В августе 1941 года, сражаясь с фашистами на подступах к Одессе, был ранен и отправлен в госпиталь, который находился в Сабанских казармах на Канатной, тогда улица Свердлова.

Узнав, что он рядом, в нескольких кварталах от Дерибасовской, к нему пришла вся семья — отец, мать и жена с ребенком. И тут он стал уговаривать их эвакуироваться. Но отец категорически отказался:

— Мы с мамой старые люди. Куда нам ехать? А если даже и придут немцы, не думаю, что нас будут трогать. В 1919 году, когда немцы были на Украине, никого из евреев не трогали. Вот деникинцы, те устраивали еврейские погромы. А немцы — культурная нация. В их зверства я мало верю!

Но жена Флейшмана с ребенком все же эвакуировалась. А родители остались...

Выписавшись из госпиталя, он вернулся в свой полк и 14 октября 1941 года с последним кораблем покинул Одессу.

А потом были бои за Севастополь, Новороссийск, ранения, госпитали, снова бои, освобождение Керчи, Феодосии, Севастополя. И 10 апреля 1944 года, ошалевший от счастья, в распахнутом флотском бушлате и с автоматом в руках, он бежал с товарищами по черным от пожарищ улицам родного города, освобожденного от фашистов.

И вот — Дерибасовская, с вывороченной снарядами мостовой, с обгоревшими фасадами домов. Наконец — дом по Дерибасовской, 4. Закинув за плечи автомат, он взбежал по лестнице на третий этаж и постучал в дверь своей комнаты. Дверь долго не открывали, и он уже подумал, что в комнате никого нет. Но вдруг дверь распахнулась. На пороге стояла незнакомая женщина. За ее юбку держалась маленькая девочка.

— Вам кого?

— Как кого? — дрожа от волнения спросил он. — Здесь жили мои родители. Где они?

— Где, где, убили их в гетто! — и дверь перед ним захлопнулась.

Он стал стучать в дверь прикладом автомата. Но дверь не открывалась. Из соседней комнаты выглянула испуганная старуха, в которой он с трудом узнал их соседку Лену, жену третьего механика пассажирского теплохода «Аджария». (В мае 1942 года «Аджария», принимая в Севастополе в Камышовой бухте раненых, во время налета фашистской авиации от прямого попадания бомбы затонула прямо у причала).

— Давид? — вскрикнула Лена и, зарыдав, бросилась ему на шею.

А через несколько минут, сидя в ее комнате, он узнал о страшной судьбе своих родителей. В январе 1942, согласно приказу оккупационных властей, они ушли на Слободку, в гетто, откуда уже не вернулись. А их комнату заняла женщина с ребенком из разбомбленного возле порта дома.

Попрощавшись с Леной, Флейшман вернулся в свою часть. Войну закончил в Праге, и в конце 1945 года, демобилизовавшись, вернулся в Одессу.

Теперь его комната была занята каким-то мужчиной. Из эвакуации должна была вернуться жена. И ему, во что бы то ни стало, нужно было отвоевать свое жилье. Началось с драки. Потом был суд. И к тому времени, когда в Одессу вернулась с ребенком жена, он снова был хозяином своей комнаты.

Ну, а к тому времени, когда жильцов дома по Дерибасовской, 4 начали переселять на Черемушки, дочь Флейшмана выросла, собиралась замуж, и он, как я уже сказал, потребовал квартиру и для нее. Его вызвал начальник отдела кадров и пригрозил увольнением. И тогда он записался на прием к начальнику пароходства.

Когда вошел в кабинет А. Е. Данченко, то увидел рядом с ним начальника отдела кадров, начальника квартирного отдела и секретаря парткома. В таком составе вел тогда прием трудящихся депутат Верховного Совета СССР, начальник Черноморского пароходства. Объяснив Данченко свою ситуацию, Флейшман срывающимся от волнения голосом сказал:

— Алексей Евгеньевич, когда ваш сын Сергей, живя с вами в огромной квартире на Пушкинской, 2, женился, он сразу получил отдельную квартиру. Почему же я, работая в пароходстве с довоенных лет, пройдя фронт, имея боевые ордена и медали, не могу получить для своей дочери, которая должна выйти замуж, одну отдельную комнату? Где же справедливость?

Начальник пароходства внимательно посмотрел на Флейшмана, полистал лежавшее перед ним его личное дело, которое положил перед ним начальник отдела кадров, и сказал:

— Мы ваш вопрос решим. Идите.

И Флейшман получил для дочери отдельную комнату!

Вот такие события происходили когда-то по адресу Дерибасовская, 4, о них мне рассказывал сам Давид Мойсеевич Флейшман.

Мне много раз приходилось бывать в этом доме. И в инспекции Регистра СССР, и в парткоме, и в отделе теплотехники, и в технической библиотеке. И каждый раз, когда я входил в этот дом, вспоминал ту историю...

Не знаю, что будет с этим домом завтра, но сегодня он стоит пустой, с выбитыми оконными стеклами, с заколоченной парадной и с заваленным мусором двором. Дом-призрак. Как и ушедшее в небытие бывшее с ним по соседству Черноморское пароходство...

К оглавлению

Алексей Евгеньевич Данченко

Я хочу закончить книгу рассказом о многолетнем начальнике Черноморского пароходства Алексей Евгеньевича Данченко. В душе каждого моряка, который работал на судах пароходства. Этот человек оставил глубокий след хотя бы потому, что моряки и семьи, жившие коммуналках и полуподвалах, благодаря Данченко, получали отдельные квартиры. Именно он начал огромное жилищное строительство для моряков в юго-западном районе Одессы, которая получила название "Одесские Черёмушки".

При нём была построена на 5-й станции Большого Фонтана больница моряков, два детских сада и в курортном районе города, Аркадии, недалеко от знаменитого пляжа — межрейсовая база отдыха моряков.

Кроме всего Данченко был инициатором, да и строителем морского торгового порта в Ильичёвске, вокруг которого позже вырос целый город, и порта Южный.

При Данченко флот пароходства получил такой размах, что стал одним из самых больших торговых флотов в мире. Помимо советских судостроительных заводов, которые строили для пароходства суда в Николаеве, Херсоне, Ленинграде, по заказам пароходства суда строились в Польше, Германии, Финляндии. Маломерные суда строились в Венгрии, Болгарии и Румынии. Кроме этого, крупнотоннажные танкеры покупались в Японии и Италии.

А.Е. Данченко был депутатом Верховного Совета СССР и Героем Социалистического Труда. Но главной заслугой Данченко, была его человечность.

В советские времена неоднократно вспыхивали антисемитские компании. Так было при Сталине, вспомним знаменитые "Дело врачей" кремлёвской больницы, обвинённых в шпионаже в пользу Америки. Так было и во времена правления Н.С. Хрущёва.

В 1956 году, когда президент Египта Насер национализировал Суэцкий канал, принадлежавший английским и французским капиталам, вспыхнула война. Англия и Франция ввели в Египет свои войска. К ним присоединился и Израиль. И хотя эта война вскоре закончилась под давлением США и СССР, в Одессу из Киева приехала комиссия, которая, стала выяснять сколько евреев работает в ЧМП?

Начальнику пароходства А.Е. Данченко было выставлено требование — евреев уволить. А среди них были: главный бухгалтер Давид Моисеевич Кац, которого знали финансисты всего мира. И когда в какой-нибудь заграничный порт приходила судно ЧМП, агент, обслуживающий судно кричал стоящему на мостике капитану: "Кац тебе деньги уже перевёл?"

Начальником коммерческого отдела пароходства был кандидат экономических наук Григорий Ефремович Брухес. По его учебникам до сих пор учатся студенты Водного университета и Морской академии.

Начальником отдела теплотехники был Игорь Рувимович Капельман.

Начальницей бюро переводов пароходства была Раиса Абрамовна Кишинёвская.

Так вот, никого из этих людей, несмотря на требования комиссии, Алексей Евгеньевич не уволил. Больше того, в строящемся на улице Ришельевской на средства пароходства новом многоэтажном доме предоставил им квартиры.

Вот таким был начальник Черноморского пароходства Алексей Евгеньевич Данченко, оставшийся в памяти старых моряков.