Путешествие на край ночи
Так часто бывает: живешь рядом с человеком и знаешь о нем, казалось бы, все, но не знаешь главного - на что способен он в трудные минуты жизни. Придет роковой час - и совершит ли этот человек подлость, ввергнув другого в отчаяние, или способен он на прекрасный героический поступок?
...Жила до войны в нашем дворе скромная молодая женщина Нина Крылова. О ней говорили, что замужем она была всего неделю. Муж ее, какой-то моряк, едва успев жениться, бросил ее. Так было или нет, но мужа ее я никогда не видел. Жила Нина одна, преподавала в школе русский язык, а свободное время проводила со своей закадычной подругой Женей Давидович.
Женя была рыжей, некрасивой, но доброй и веселой. Ютилась с больной матерью в крохотной комнатке, выходившей единственным окном на дворовую уборную. Летом Женя ходила в одном и том же платье, а зимой в старом потертом пальто, но на помощь готова была прийти любому. Если нужно было одолжить денег, шли к Жене. Присмотреть за ребенком - тоже к ней. Работала Женя в порту на каком-то складе. Работала часто по ночам. Но придет под утро домой, поспит пару часов, и уже мелькают во дворе ее рыжие волосы, и слышен ее смех.
До войны в каждом доме был форпост - своеобразный клуб, где проводились собрания жильцов, читались лекции о международном положении или о коммунистическом воспитании трудящихся, изучалась «Биография товарища И. Сталина».
В нашем форпосте стояло пианино. Играть на нем умела только Женя, а Нина пела. У нее был прекрасный голос. Вдвоем Нина и Женя часто устраивали концерты для жильцов дома. Репертуар у подруг был богатый: песни Исаака Дунаевского из кинофильмов «Веселые ребята», «Волга-Волга», «Цирк», песни о Гражданской войне - «Тачанка», «Дан приказ ему на запад» и другие. Но когда Нина начинала петь любимую грузинскую песню товарища Сталина «Сулико», которую и утром, и вечером, как гимн, исполняли по радио, все присутствующие на концерте подхватывали слова, и в окнах форпоста начинали дрожать стекла.
В форпосте Женю и Нину всегда окружала детвора. С детьми они учили стихи, разучивали песни ко дню Первого мая и к очередной годовщине Октябрьской революции, устраивали детские утренники, а на Новый год в форпосте устанавливали и украшали елку...
Но пришла война, а за ней - черная ночь оккупации. И с первых же дней фашистского режима для многих, кто еще вчера бегал к Жене одалживать деньги или просил присмотреть за ребенком, она стала отверженной. Жидовкой...
В гетто мы уходили вместе. Зима стояла лютая. На Слободку, где оккупанты устроили гетто, люди брели по колено в снегу. Закутанных до самых глаз детей везли на саночках. Больных и немощных стариков тащили на самодельных носилках.
Закутав в одеяло мать, Женя тоже впряглась в саночки, на которых каталась еще в детстве. Тащить санки помогала ей Нина. Мы были уверены, что Нина пошла провожать Женю. Но, дойдя до Слободки, она вместе с нами вошла в ворота гетто.
- Ниночка, что вам здесь делать? Вы же русская! - испуганно сказала ей моя мама.
Нина остановилась, подышала на замерзшие руки и сказала:
- У меня только фамилия русская. По мужу.
- Но вы не похожи! Во дворе вас знают как русскую. Выбросите паспорт с этим проклятым клеймом и живите!
- А Женя? Как с ней быть?..
Их угнали из гетто первым этапом. Было это в январе 1942 года. Погнали в Доманевку. Но все первые этапы той страшной зимой расстреливали...
Прошли годы.
Однажды теплоход «Аркадий Гайдар», на котором я работал уже старшим механиком, пришел в Находку. Из Индии мы привезли дальневосточникам рис. Закончив выгрузку, получили новое задание - грузить на Японию лес. Нас перешвартовали на лесной причал, и бородатый, похожий на лесоруба стивидор сказал капитану:
- Грузить будем до самого мостика.
Бревна подавали на причал в вагонах прямо из тайги. И хотя был ноябрь, в Находке было солнечно, но на бревнах лежал таежный снег.
Как только началась погрузка, ко мне зашел второй помощник капитана Олег Кудрявцев:
- Капитан приказал начать прием балласта. Бревна грузим до мостика. Они увеличат парусность и уменьшат остойчивость. Поэтому прессуйте все балластные танки.
Олег уже собрался уходить, как вдруг сказал:
- Знаете, как дальневосточники называют рейсы с грузом леса на палубе?
- Нет.
- «Путешествие на край ночи».
- Романтично! А почему?
Олег присел на край дивана:
- Сейчас объясню. С таким грузом нежелательно попадать в шторм. В лучшем случае судно будет испытывать резкую качку, в худшем - волны смоют палубный груз в море. Так что, романтикой здесь не пахнет. А называют эти рейсы так потому, что к концу ночи у вахтенного штурмана притупляется внимание, и он не всегда вовремя замечает, что крепление палубного груза ослабло. Тут и жди неприятностей... Я не пугаю. Боже упаси! Просто вспомнил свои дальневосточные рейсы. Вы же знаете мою одиссею. Всё. Бегу!
Он ушел, а я вспомнил, как Олег мне рассказывал, что после окончания Одесского высшего мореходного училища весь их курс послали по распределению на Дальний Восток. Целый год Олег возил из Находки и Ванино лес на Японию. В Одессу вернулся благодаря хлопотам матери, которая со дня отъезда сына писала во все инстанции вплоть до ЦК КПСС. Необходимость возвращения Олега в Одессу она мотивировала своей одинокой старостью и прилагала к ходатайствам справки врачей. Олега вернули, но в Черноморское пароходство брать не хотели. Не было мест. И снова помогла мать, часами простаивая у дверей начальственных кабинетов...
Погрузка закончилась. Мы уже готовились к отходу, когда неожиданно заболел капитан. Ночью у него случился приступ аппендицита. Судовой врач вызвал «скорую помощь», и капитана забрали в больницу. Утром позвонили из больницы и сказали, что капитана прооперировали, но в рейс он, разумеется, идти не сможет.
Старший помощник немедленно сообщил об этом в Одессу. По всем канонам капитана должен был замените он. Но в должности старпома наш Валерий Васильевич делал первый рейс, и в пароходстве решили прислать нового капитана.
Нас отвели на рейд, и любители рыбной ловли, обрадовавшись непредвиденной стоянке, сразу закинули в воду удочки. Но долго ловить рыбу им не пришлось. К вечеру к нашему борту подошел катер, и мы увидели поднимавшегося по трапу нового капитана. Матрос с катера нес его вещи.
- Неужели так быстро прилетел из Одессы новый капитан? - спросил меня судовой врач. - Фантастика!
Но капитан оказался местным. Собрав в столовой команды экипаж, он сказал, что в Одессе так быстро найти капитана не удалось, а фрахт срочный. Простой судна обходится дорого. Поэтому руководство Черноморского пароходства обратилось к дальневосточным коллегам с просьбой «одолжить» на рейс капитана. Вот он и прибыл к нам. Чему как бывший одессит очень рад.
Фамилия нового капитана была Крылов. Звали его Федор Николаевич. Был он уже на пенсии, но в «аварийных случаях» подменял заболевших или уходивших в отпуск капитанов.
- Скорее всего, ваш капитан прилетит в Японию. После аппендицита в больнице долго не держат. Там я и попрощаюсь с вами. А пока, как говорит Никита Сергеевич Хрущев, «за работу, товарищи!».
Тут же новый капитан приказал старпому проверить крепление палубного груза. Старпом попытался возразить:
- Грузчики хорошо крепили. Народ они опытный.
- Г рузчики остаются на берегу, а мы идем в море, - жестко сказал капитан. - Выполняйте.
После собрания меня отозвал в сторону Олег Кудрявцев:
- Мирового капитана нам прислали. Я с ним здесь несколько рейсов с лесом делал. И кожух свой он притащил. Матрос с катера нес.
- Какой кожух?
- Увидите.
И Олег поспешил на мостик.
Но меня капитан заинтересовал другим. «Не родственник ли он несчастной Нины Крыловой? - вертелось у меня в голове. - Надо будет при случае его спросить».
Но удобного случая пока не было.
Вскоре после собрания приехали таможенники и пограничники «закрывать границу», а потом - съемка с якоря. Когда вышли в море, была уже ночь. Стало качать, и лес на палубе заскрипел. Идти к капитану было поздно. «Наверно, он лег отдыхать, - подумал я. - Вот если он на мостике, там можно будет поговорить».
Но на мостике капитана не было. Вахтенный штурман, им был Олег Кудрявцев, склонился над экраном радара. Я не стал его отрывать расспросами и заглянул в штурманскую рубку, но и там капитана не было. Только рядом со столом, на котором кнопками была приколота маршрутная карта, висел старый кожух.
Я вернулся на мостик. Олег оторвался от радара и, заметив меня, подошел:
- Видели кожух? Идемте на крыло, перекурим. Я расскажу его историю. На Дальнем Востоке ее знают все моряки.
... Во время войны Федор Николаевич Крылов был четвертым помощником капитана грузового теплохода «Азербайджан». Из Одессы они ушли в мае 1941 года, а 22 июня началась война. Теплоход в это время выгружался в Мурманске.
Начались полярные рейсы, полные опасностей из-за немецких подводных лодок. Летом 1942 года «Азербайджан» в составе каравана английских и американских торговых судов под конвоем военных кораблей английского королевского флота вышел из исландского порта Хваль-фьорд в Мурманск.
До Норвегии шли спокойно, но как только открылись норвежские берега, в небе появился немецкий самолет-разведчик. И вдруг из Лондона пришел странный приказ: «Кораблям охранения оставить караван. Торговым судам самостоятельно добираться в советские порты».
С яростью смотрели моряки на повернувшие назад, к берегам Англии, военные корабли. Ведь только они залпами зенитных орудий и глубинными бомбами могли отогнать нацистские самолеты и субмарины. Но корабли ушли...
Позже английское адмиралтейство объясняло, что, отозвав корабли охранения, оно хотело выманить в море грозу английского флота - гитлеровский линкор «Тирпиц». Но посланная в засаду эскадра прозевала линкор.
Как бы там ни было, а караван погиб. Сотни английских и американских моряков нашли смерть в холодных водах Норвежского моря.
Это был печально знаменитый караван PQ-17, чья горькая судьба стала одной из самых страшных морских трагедий в годы второй мировой войны.
Караван погиб, но «Азербайджан» выжил. Обгоревший, полузатопленный, он продолжал двигаться к родным берегам. Днем и ночью работая в ледяной воде, гулявшей в отсеках судна, люди заделывали пробоины. Так продолжалось сутки, двое, трое...
Федор Крылов возглавлял аварийную партию, работавшую в туннеле гребного вала. Подчиненных ему моряков он посылал греться в котельное отделение, а сам не выходил из туннеля, пока все пробоины не были заделаны. На четвертые сутки такого нечеловеческого напряжения он заболел. Его бил озноб, и боцман укутал Крылова в свой кожух. По приходе в Мурманск в этом кожухе его отправили в госпиталь.
Потом были другие суда, новые смертельно опасные рейсы, но с этим кожухом он уже не расставался. На какое бы судно Федор Николаевич ни приходил, кожух был с ним...
Олег докурил сигарету, поплевал на окурок, погасив его, и бросил за борт.
- Такие дела, - закончил он свой рассказ. - Я плавал с капитаном Крыловым на двух судах и видел этот кожух. К нам на «Аркадий Гайдар» он его тоже принес. Кстати, - спохватился он, - у меня в каюте есть книга бывшего советского посла в Англии академика Майского. Там есть о PQ-17 и об остальных северных караванах, ходивших в Мурманск и Архангельск во время войны. Я вам потом ее дам.
Чтобы закончить о караване, скажу - в книге академика Майского «Воспоминания советского посла», выпущенной в Москве в 1965 году издательством «Наука», я прочитал о PQ-17 следующее: «Из 34 судов каравана 23 судна погибли. Остальные после величайших усилий и страданий добрались в конце концов до советских портов...». А заканчивая главу о северных караванах, академик Майский пишет так: «Мне хочется сказать слово благодарности тем тысячам и тысячам иностранных, главным образом английских и американских моряков, которые приняли участие в северных караванах. Это была сложная, трудная и опасная работа. Уже сама природа делала рейсы в Мурманск и Архангельск, особенно в зимнее время, суровым испытанием. В обстановке войны, когда к холоду, мраку, туманам и бурям Арктики присоединялись еще немецкие снаряды, бомбы и торпеды, подобные путешествия становились вдвойне отпугивающими. Надо было обладать большим мужеством, решительностью, выносливостью, чтобы пускаться в такой путь...».
После разговора с Олегом я собрался было идти спать, когда на мостике хлопнула входная дверь, и появился капитан. На нем был тот самый кожух, который я видел в штурманской рубке.
- Не спится? - спросил он, увидев меня. - Теперь уже не придется. Идет тайфун. Я был в радиорубке, смотрел сводку погоды. Будем готовиться к встрече. Олег Александрович, - обратился он к Кудрявцеву, - вызовите старпома.
Старпом пришел заспанный, злой.
- Валерий Васильевич, ветер набирает силу, - сказал ему капитан, показывая на вспененные гребешки волн. - Идет тайфун. Уклониться от него в Японском море некуда. Поэтому дайте команду завести на палубный груз добавочное крепление.
- Проскочим, - раздраженно ответил старпом. - Здесь ходу-то... Да и груз на рейде Находки крепили. Вы же сами приказали.
- Объявляйте аврал!
Палубу осветили прожектором. Матросы, обвязавшись страховочными концами, стали заводить на бревна добавочное крепление. Чтобы уменьшить начавшуюся качку, капитан развернул судно носом к волне.
- Прямо как у рыбаков, - хмыкнул старпом. - Рыбку стране, деньги жене, сами носом к волне.
Капитан промолчал, лишь плотнее запахнул кожух.
- Вы как сторож при лесном складе, - усмехнулся старпом.
- На море мы все сторожа. Караулим случай, - резко ответил капитан. - Чем злословить, спуститесь лучше к людям. Там вы нужней.
Качка становилась все стремительней. Идти в каюту не имело смысла, все равно не уснуть, и я остался на мостике.
Аврал закончился лишь к рассвету. Поседевшее за ночь море бешено несло к горизонту громады волн. Над ними с криками носились чайки.
Буфетчица принесла капитану чай. Взяв стакан, он только погрел о него руки и продолжал следить за бушующим морем.
«Железный народ - старые моряки, - подумал я. - Молодой отстоит в штормовую погоду вахту, отмахнется от завтрака и, не снимая рабочую робу, завалится в койку. Уткнется в подушку, чтобы не видеть в иллюминатор раскачивающиеся облака и не слышать гулких ударов волн. Уснет мертвым сном, пока не станут тормошить его, поднимая на следующую вахту. А те, кого уже «преследуют» на медкомиссиях врачи, сутками будут стоять вот так, не спуская с моря настороженных глаз».
- Чего вы здесь мучаетесь? - словно только теперь заметив меня, спросил капитан. - Идите отдыхать. Эта свистопляска еще на день.
- А вы?
- У меня бессонница, - не то шутя, не то серьезно ответил он.
Спустившись к себе в каюту, я позвонил в машинное отделение. Там было все в порядке. «Слава Богу», - подумал я и прилег на койку. Но качка была такой стремительной, что я тут же слетел на палубу. О сне нечего было и думать. Всполоснув под умывальником лицо, чтобы хоть как-то прогнать усталость, я снова поднялся на мостик.
Заведенные ночью на бревна добавочные тросы ослабли, и бревна угрожающе нависли над водой. Снова объявили аврал.
Волны взрывались у борта. Люди что-то кричали друг другу, но ветер уносил слова, и казалось, что на бревнах работают глухонемые.
Выглянувшее из-за туч солнце, словно испугавшись взбесившегося моря, снова зашло. Стало темно, и брызги волн казались следами трассирующих пуль.
К капитану подбежал радист:
- Японский лесовоз «Кавасаки-мару» только что радировал в свою компанию: «Палубный груз смыло за борт. С трудом выравниваем крен».
Капитан отогнул ворот кожуха:
- Запросите, нужна ли помощь.
- Есть! - по-военному ответил радист.
В это время на мостик поднялся старпом. Его раскрасневшееся от ветра лицо туго стягивал ремешок форменной фуражки. Услыхав слова капитана, сказал:
- Федор Николаевич, это же район оживленного судоходства. Тут одних рыбаков - один на другом. К нему и без нас подойдут.
- Запросите, нужна ли помощь! - повысил голос капитан.
- Смотрите, что делается, - не унимался старпом. - Мы тоже потеряем груз!
- Но не совесть.
Капитан отвернулся и стал смотреть, куда поворачивает ветер, раздувавший, как пожар, снова выглянувшее солнце. На мостике воцарилось тягостное молчание. Слышно было, как радист, работая ключом, вызывает бедствующее судно. И слышен был ответ - прерывистый писк морзянки.
- К японцу подошел наш траулер. Благодарит за внимание! -крикнул в открытую дверь радиорубки радист.
- Я же говорил! - воскликнул старпом.
Капитан не ответил.
В слепящих провалах волн вскипала вода, искрилась на ветру и, с грохотом ударяя о борт, захлестывала брызгами мостик. Капитан смотрел на работающих людей, и взгляд его теплел. Особенно умиляла его молоденькая повариха Надя. Стоит на ветру, с трудом удерживая ведро с горячим какао. Ждет, пока подбегут ребята и зачерпнут кружку, погреться.
А матросы! Капитан повернулся ко мне и показал на ребят:
- Орлы!
Старпом, спустившись на бревна, осмотрел с боцманом крепления и снова поднялся на мостик. Даже на расстоянии было видно, как он продрог.
- Федор Николаевич, груз закреплен!
Капитан кивнул и вдруг, сняв кожух, протянул старпому:
- Набросьте, а то простудитесь.
К вечеру ветер начал стихать, качка уменьшилась. Тайфун уходил...
Подождав, пока капитан спустится с мостика к себе в каюту, я постучал к нему. Федор Николаевич сидел за освещенным настольной лампой письменным столом и писал. Увидев меня, спросил:
- Что-то с машиной?
- Нет, нет, - успокоил я его. - У меня личное.
Он неожиданно засмеялся:
- Домой захотелось? Да, после такой передряги санаторий не помешает!
Откинувшись на спинку кресла, он закурил и показал на лежавшую перед ним радиограмму:
- Начальство запрашивает, как перенесли тайфун. Пишу ответ. Так что у вас?
- Федор Николаевич, - взволнованно начал я. - Извините, может, не вовремя. Вам надо отдохнуть. Но скоро придем в порт, начнется выгрузка. Вы будете заняты. А там, возможно, и наш капитан прилетит. Вы сами говорили. Я... я хотел спросить. Не было ли у вас в Одессе родственницы Нины Крыловой?
- Родственницы? - он ткнул в пепельницу недокуренную сигарету. - Нина Крылова была моей женой. Правда, недолго. А что?
- Мы жили в одном дворе. И вместе были в гетто.
Он изменился в лице:
- В гетто?! С Ниной?
Помолчав, он глухо сказал:
- Расскажите.
Слушал он молча, опустив голову, но когда я сказал, что моя мать удивилась решению Нины идти вместе с Женей Давидович в гетто, он посмотрел на меня глазами, полными слез.
- В этом она вся. Она и меня выгнала за то, что я приревновал ее к приятелю на вечеринке: «Не доверяешь? Уходи!». А прожили вместе всего неделю...
Он снова закурил и, жадно затянувшись, сказал:
- Я знал, что она осталась в оккупации. Отец ее, кажется, еврей, но мать была русской. Я был уверен, что Нину не тронут. Оказывается, сама... Когда я вернулся после войны в Одессу, искал ее. Места себе не находил. Потом встретил вашу бывшую соседку. Панкина, кажется, ее фамилия. Она мне сказала, что Нину забрали вместе со всеми евреями. Оказывается, сама...
Он снова затушил недокуренную сигарету.
- Эх, Нина, Нина... Я ведь и сюда попал, можно сказать, из-за нее. После войны нас, большую группу моряков, послали в Германию принимать доставшиеся Советскому Союзу по репарациям немецкие суда. Часть их пригнали в Одессу, часть - на Дальний Восток. Пригнал я сюда пароход, а штурманов здесь не хватало. Мне предложили остаться. Подумал, подумал... В Одессе никого. Мать до войны умерла, отец на фронте погиб. Нина...
Он взъерошил седые волосы, встал, открыл холодильник и поставил на журнальный столик бутылку коньяка.
- Давайте помянем ее...
В широкие иллюминаторы капитанской каюты заглянула поблекшая луна. Ночь подходила к концу.
А утром мы уже швартовались в Японии...
2004 г.
