Возмездие
В майском номере популярного немецкого журнала «Шпигель» («Зеркало») за 2012 год, посвященном 67-й годовщине окончания второй мировой войны, я прочитал воспоминания личного шофера Гитлера штурмбанфюрера СС Эриха Кемпке. По словам этого эсэсовца, именно он сжег трупы Адольфа Гитлера и его жены Евы Браун после их самоубийства в бункере Рейхсканцелярии 30 апреля 1945 года, когда советские войска были уже в центре немецкой столицы.
Читая журнал, я вспомнил, что в страшные годы фашистской оккупации, когда в начале лета 1942 года нас пригнали из одесского гетто в концлагерь, расположенный в Доманевском районе Одесской области возле села Карловка, в нашем этапе был защитник Одессы, командир роты морской пехоты Борис Львович Гороховский. Почему из множества людей, с которыми мы оказались в гетто, а потом в концлагере, я вспомнил в эту минуту именно его, объясню чуть позже.
Борис Львович Гороховский жил с нами в одном бараке. А в одесское гетто попал так. Уроженец Николаева, он воевал в морской пехоте, в последние дни обороны Одессы был ранен и отправлен в госпиталь. Затем советские войска покинули Одессу, а эвакуировать раненых из этого госпиталя не успели, и с приходом оккупантов лежавшие в госпитале защитники города оказались военнопленными. Участь их была трагической. Через несколько дней после прихода в город фашистских войск всех лежавших в госпитале раненых вывезли за город и расстреляли.
Но Борису Львовичу повезло. Советские части покинули Одессу в ночь с 14 на 15 октября 1941 года, а оккупанты появились на одесских улицах лишь к вечеру 16 октября. Они шли, озираясь, как воры, не веря, что яростно защищавшийся город покинут своими защитниками...
Утром 16 октября, выглянув в госпитальное окно, Борис Львович увидел, что какие-то люди разбили витрину находившегося напротив продуктового магазина и вытаскивают из него мешки с мукой и другие продукты. Поняв, что в городе наступило безвластие, Борис Львович, несмотря на ранение (он был ранен в плечо), с трудом оделся и вышел в коридор. Ни врачей, ни медсестер нигде не было видно.
И он покинул госпиталь. В Одессе на Пушкинской улице жили родители его друга Ивана Величко, парторга роты, которой командовал Борис Львович. Покидая Одессу с частями морской пехоты, Иван забежал в госпиталь, чтобы проститься с боевым другом. Прощаясь, сказал: «Смотри, Борис, если что, иди к моим старикам. Они помогут».
И вот в то октябрьское утро, когда в Одессу вот-вот должны были войти фашистские войска, Борис Львович отправился к родителям Ивана Величко. Обходя развалины разбомбленных домов, он вышел на Пушкинскую улицу и нашел дом, в котором жили родители Ивана. Но встретили его неприветливо. Правда, дали штатский костюм, который до призыва на флот носил Иван, покормили, но сказали, что приютить не смогут.
- Тесно у нас, - сказал отец Ивана. - Комнат хоть и две, но маленькие. Да и соседи - народ подозрительный. Увидят чужого человека, что подумают? Сегодня, так и быть, переночуйте. А завтра схожу на Молдаванку к товарищу. Он живет один, может, и примет вас...
Но, по словам отца Ивана, его товарищ тоже отказался принять командира Красной армии. А через несколько дней, когда в дом пришли румыны и стали выгонять всех жильцов из квартир во двор для проверки паспортов, чтобы выявить евреев, дворничиха увидела Бориса Львовича и воскликнула:
- А це хто такий? Мало у нас своих жидив, так ще одын появывся!
- Жидан? - спросил Бориса Львовича командовавший солдатами офицер.
- Жидан, жидан! - подтвердила дворничиха. - Хиба не выдно?
По команде офицера солдаты заломили Борису Львовичу руки и отвели в бывший милицейский участок на улице Розы Люксембург (сегодня Бунина), где разместилась румынская жандармерия. Там его долго пытали, заставляя признаться, что он оставлен в городе для подрывной работы. Требовали назвать явки, пароли, сообщников. Но он твердил, что пострадал от большевиков и просто ждал прихода новых властей, надеясь, что жить при них станет лучше. В жандармерии его продержали почти месяц и, ничего не добившись, отправили в городскую тюрьму. А когда в декабре 1941 года на Слободке румыны организовали еврейское гетто, Бориса Львовича под конвоем привели туда. Там мы и познакомились...
Как говорила моя мама, Борис Львович был человеком особой закалки. Он никогда не унывал и всегда старался всем помочь. Зимой, когда барак заносило снегом, и негде было взять дров, чтобы топить небольшую глиняную печь, «кобыцю», Борис Львович куда-то исчезал и возвращался с охапкой хвороста. Мокрый хворост не хотел разгораться, трещал, стрелял искрами, но Борис Львович заставлял его разгореться, и когда кобыця начинала весело гудеть, озаряясь ярким пламенем, он снова исчезал из барака за новой охапкой.
Водой он тоже снабжал барак. Колодец был далеко, и зимой женщины и дети выбивались из сил, когда тащили ведра с водой по обледеневшей дороге. Борис Львович в бараке сбил из досок большую лохань и сам наполнял ее водой.
В карловском концлагере были и цыгане. Борис Львович дружил с ними. Они и снабдили его досками и гвоздями.
Но больше всего Борис Львович был интересен вот чем. Когда по вечерам в бараке начинался «вечер воспоминаний», как называла такие вечера моя мама, когда, стараясь хоть как-то согреться, жители барака в своих грязных лохмотьях прижимались друг к другу и начинали вспоминать свое прошлое, которое, несмотря на все беды сталинского режима, отсюда, из лагерного барака, казалось прекрасным, Борис Львович говорил:
- А я вот все думаю: какой казнью будут казнить Гитлера? Закончится война. Гитлера поймают и посадят, наверно, в железную клетку, где он сдохнет от голода. Или четвертуют, как четвертовали Пугачева. Знаете, когда отрубают руки, ноги, а потом голову! Или сконструируют специальную гильотину. А может, повесят? Или есть другие предложения?
- Ой, а наступит ли когда-нибудь это время? - вздыхал кто-то.
- Наступит! - твердо заверял он.
Для нас это время наступило 28 марта 1944 года. В этот слякотный день нас освободили наступавшие на Одессу советские войска. И пока мы, ошалевшие от счастья, собирались идти домой, в Одессу, Борис Львович исчез.
Ушли мы из лагеря без него. И когда уже были дома, мама часто вспоминала нашего соседа по лагерному бараку Бориса Львовича Гороховского: «Где он? Что с ним? Куда он пропал?».
Война продолжалась, и из всех газет того времени самой читаемой была газета Красной армии «Красная Звезда». В ней печатались такие известные писатели как Илья Эренбург, Константин Симонов, Василий Гроссман. За «Красной Звездой» у газетных киосков всегда выстраивались очереди. Я тоже покупал эту газету, потому что кроме ярких и страстных статей названых писателей в ней всегда были свежие новости с фронта.
И вот однажды - было это в апреле 1945 года, когда советские войска уже штурмовали Берлин, - я вдруг прочел в «Красной Звезде» о Борисе Львовиче Гороховском. Не помню автора той статьи, но он писал в своей заметке о павших смертью храбрых на подступах к немецкой столице. И среди них я увидел знакомое до боли имя: «командир роты автоматчиков Борис Гороховский».
Значит, тогда из концлагеря он сразу ушел на фронт!
Я принес эту газету маме. Прочитав, она заплакала.
Вот такая судьба была у человека, который все гадал, какой казнью будут казнить Гитлера...
Прошли годы, и вот я прочитал в немецком журнале «Шпигель» воспоминания личного шофера Гитлера о том, как он сжег труп фюрера и его жены. С каким удовольствием прочитал бы это Борис Львович Гороховский! Но его нет. Он дошел с боями до ненавистной фашистской столицы и пал в бою накануне Великой Победы. И в память о нем я хочу привести здесь отрывок из воспоминаний гитлеровского шофера. Ведь он завершил то, о чем Борис Львович мечтал!
«Это было около полудня 30 апреля 1945 года. В районе Имперской канцелярии непрерывно рвались снаряды русской артиллерии. Бой становился все ожесточеннее. С грохотом рушились дома. Улицы вокруг превращались в сплошную каменную пустыню.
Фюрер попрощался с находившимися при нем людьми. Пожал каждому руку, поблагодарил за работу и за личную преданность ему. Секретарши фрау Юнге и фрау Кристиан, а также диетическая повариха Манциази были приглашены на обед. Рядом с Гитлером сидела его жена. Как в свои лучшие дни, он пытался вести непринужденную беседу.
Когда трапеза закончилась, и три этих дамы ушли, фюрер через своего адъютанта Гюнше позвал их еще раз. Он стоял у входа в свой кабинет вместе с женой. Фрау Гитлер обняла многолетних сотрудниц своего мужа и на прощание пожала им руки.
Гитлер попрощался также с Борманом и своим адъютантом Гюнше. Тот получил приказ немедленно связаться со мной, чтобы я подготовил достаточно горючего для сожжения тел Гитлера и его жены. При этом он объяснил:
- Не хочу, чтобы после смерти меня выставили напоказ в русском паноптикуме.
Я был в соседнем помещении и через открытую дверь видел и слышал все, что происходило перед кабинетом Гитлера.
Когда Гитлер скрылся в своем кабинете, меня вызвали в подземный гараж. Один из приближенных к Гитлеру генералов стал уговаривать меня выделить ему одну из стоявших в гараже машин в надежде вырваться из осажденного Берлина. Я еще ничего не успел ответить пытавшемуся удрать генералу, как зазвонил телефон. Это был Гюнше:
- Эрих, срочно доставь в бункер бензин! Десять канистр! Если можешь, больше!
Я стал объяснять Гюнше, что в гараже у меня всего две канистры. Остальные нужно доставить из Тиргартена, где у меня находился склад бензина. Но из-за сильного артиллерийского огня туда невозможно добраться.
Тогда Гюнше заорал:
- Слей бензин из стоящих в гараже машин. Выполняй немедленно!
Я поручил нескольким из своих людей приняться за дело и доставить бензин к назначенному месту. А сам поспешил к Гюнше, выяснить, почему такая спешка.
В тот момент, когда я вошел в бункер фюрера, Гюнше выбежал из кабинета Гитлера. Лицо его было мертвенно-бледным. Увидев меня, выдохнул:
- Шеф мертв!
- А Ева?
- Тоже!
В это время один из моих людей доложил:
- Десять канистр стоят у входа в бункер.
- Хорошо. Жди.
Тут распахнулась дверь кабинета Гитлера, и выскочивший оттуда личный ординарец фюрера Линге, увидев меня, закричал:
- Бензин! Где бензин?
- Бензин на месте.
Линге бросился назад. Через несколько секунд дверь открылась снова. Линге и доктор Штумпфэгтер вынесли завернутое в солдатское одеяло тело Гитлера и понесли к выходу. Вывалившаяся из одеяла левая рука фюрера безжизненно свешивалась вниз. За обоими шел Мартин Борман. Он нес на руках мертвую Еву Браун.
Эта картина потрясла меня больше, чем вид мертвого фюрера. Ева ненавидела Бормана. Она давно распознала его игру, его стремление к власти, и вот теперь, когда она умерла, ее нес к месту последнего успокоения ее враг!
Подойдя к Борману, я без слов взял у него труп Евы.
Когда мы вынесли Гитлера и Еву наружу, было два часа дня. Русские снаряды рвались совсем рядом. Воздух был пропитан известковой пылью.
Мы положили трупы на землю. Адольф Гитлер лежал на земле в таком же виде, в каком его вытащили из кабинета. Из-под одеяла высовывались длинные черные брюки.
Я бросился обратно к бункеру, схватил одну из канистр с бензином и поставил рядом с трупами.
Снаряды рвались уже совсем близко. Вокруг свистели осколки. Укрывшись в бункере, мы выжидали момент, когда обстрел уменьшится, и мы сможем облить трупы бензином.
Когда обстрел чуть утих, я, пригнувшись, выскочил из бункера и схватил канистру. Вылив бензин на мертвецов, дрожащими руками достал из кармана спички. Но сколько ни чиркал, они гасли на ветру. Подбежали Гюнше и Линке. Не помню, кто из них намочил какую-то тряпку бензином, бросил на трупы и поджег. В одну секунду вспыхнуло бурлящее пламя, к небу поднялись столбы дыма. На фоне горящей столицы рейха они создали ужасающую картину.
Пламя, быстро вспыхнув, быстро потухло. Мы снова облили трупы бензином и вновь подожгли. Пламя пожирало бензин, и мы подливали его снова.
Сожжение длилось долго. Но несмотря на усилившийся артобстрел и на то, что мы были покрыты копотью и грязью, мы продолжали стоять, глубоко потрясенные этим кошмарным зрелищем - сжиганием трупов Гитлера и его жены».
Вот так описал конец Гитлера его личный шофер штурмбанфюрер СС Эрих Кемпке.
Я привел только отрывок из его воспоминаний. Но думаю, если бы этот отрывок прочитал наш сосед по концлагерному бараку Борис Львович Гороховский, он был бы доволен!
2013 г.
