Литературный сайт Аркадия Хасина

Дочь полицая

Моя мама любила повторять: «Свет не без добрых людей». В страшные годы фашистской оккупации я не раз убеждался в правоте ее слов.

Когда в начале лета 1942 года наш этап, последний из одесского гетто, пригнали в Доманевку, и мы, уставшие, голодные, сели на землю недалеко от небольшой церквушки, к маме подошла какая-то женщина и спросила:

- Звидки вы?

- Из Одессы, - ответила мама.

Женщина посмотрела на меня, на сестру, вздохнула и ушла, но вскоре вернулась с крынкой молока:

- Нехай диты попьють.

Из Доманевки нас пригнали в Карловку. Во всех бараках нары были заняты предыдущими этапами, и нам ничего не оставалось, как примоститься в одном из бараков на земляном полу. Так бы мы и спали, если бы не деревенский кузнец. Он привел одному из охранявших лагерь полицаев подкованного коня и из любопытства заглянул в наш барак. Увидев, что мы лежим на голой земле, он сказал маме, что ночью натаскает нам солому из расположенного неподалеку от лагеря коровника. Так он и сделал, и у нас появилась, как говорила мама, «приличная постель»...

Там, в Карловке, я познакомился с деревенской девочкой, дочерью полицая, о которой и хочу сейчас рассказать.

Фамилия этого полицая была Луценко. Его свирепый вид наводил ужас даже на односельчан, а об узниках концлагеря и говорить нечего!

В то наше первое концлагерное лето его дочка приносила ему в лагерь «исты». Конопатая, босая, в выгоревшем платьишке, на нас она смотрела с испугом, а когда выходила за ворота лагеря, то домой пускалась бегом.

Однажды я встретил ее у колодца. Она мыла солдатский котелок, в котором приносила отцу еду. Когда я подошел к колодцу набрать воду в заменявшую нам ведро ржавую кастрюлю, она при виде меня испуганно отскочила.

Неожиданно для себя я схватил ее за руку:

- Как тебя зовут?

Она вырвала руку:

- Ты шо?

И тут я со страхом подумал: сейчас побежит, пожалуется отцу! Но девочка потерла руку и сказала:

- Мэнэ - Лида. А тэбэ?

Я сказал.

Она оглянулась по сторонам и спросила:

- Скажи, а чого це вас так мордують?

- А за то, что мы Христа распяли.

- А колы ж це було?

- Больше тысячи лет назад.

- Так ты ж тоди ще не жив!

- Ну и что? Все равно виноват!

- Лидка! - прогрохотал за бараками сиплый голос полицая. - Куды ты пропала?

- Ой! - заметалась она. - Побигу! А ты приходь сюды завтра.

И убежала.

Когда я сказал маме, что познакомился с дочерью Луценко, мама ужаснулась:

- Не смей к ней подходить! Полицай тебе голову оторвет!

Но на следующий день меня, словно магнитом, потянуло к колодцу. Как и накануне, девочка мыла солдатский котелок. Увидев меня, облизнула потрескавшиеся губы и быстрым шепотом сказала:

- Приходь зараз до старого сарая. Батько впевненный, шо я до дому побигла. Шукать не будэ. Приходь!

На краю лагеря стоял полуразрушенный сарай. Камышовую крышу его растаскали зимой по баракам на «паливо», стены тоже обвалились, и оставаться в сарае незамеченными можно было, только сидя на полу.

Лида уже сидела там на полусгнившей соломе, и когда я вошел, подвинулась, давая мне место. Не успел я усесться, как она сказала:

- Так расскажи, як же Христа распялы?

Я стал рассказывать евангельскую историю, которую знал со слов мамы. Лида слушала, раскрыв рот и не сводя с меня глаз. Но когда я сказал, что мать Иисуса, пресвятая дева Мария, была еврейкой, она воскликнула:

- Ты ига! Нэ може буты!

- Как «нэ може буты»? Ты спроси мать, отца.

- А шо воны знають? Маты цилый дэнь у поли або в огороди працюе. А батько тильки самогон пье та вас доглядае!

Вдруг она вскочила:

- Побигу! А ты трошки посыдь, шоб нас удвох не бачылы. А завтра прыходь. Батько каже, шо вы уси з Одессы. Я хочу знаты, шо це за город такий...

От мамы я как-то слышал: «В любом несчастье нужно иметь кусочек счастья». Таким «кусочком счастья» стало для меня знакомство с этой девочкой.

Когда на следующий день я прибежал в сарай, она уже сидела там, разложив на чистой тряпочке помидоры, хлеб и кусок отварной курицы. Мне показалось - я вижу это во сне! А Лида деловито сказала:

- Поишь. А потим расскажешь.

Съев все в один присест, я стал рассказывать о нашей одесской жизни.

О 16-й станции Большого Фонтана, где каждое лето отец снимал дачу и по утрам, взяв напрокат лодку, выходил со мной в море ловить бычков.

О Дворце пионеров, из широких окон которого виден порт, и о том, как во дворце в читальном зале я зачитывался книгами Жюля Верна, Фенимора Купера, Джека Лондона, Майн Рида и Стивенсона.

О Потемкинской лестнице, ведущей с Приморского бульвара в порт, на которой кинорежиссер Сергей Эйзенштейн снимал свой знаменитый фильм «Броненосец «Потемкин».

Об оперном театре, куда мама водила меня каждое воскресенье. И о музыкальной школе Столярского, в которую я поступил накануне войны...

Лида слушала, затаив дыхание, не спуская с меня глаз. Для нее, девочки из глухой украинской деревни, все, о чем я рассказывал, казалось таким же нереальным, какой нереальной в условиях голодной концлагерной жизни показалась мне принесенная ею еда...

Так я встречался с Лидой в полуразрушенном сарае, убегая из нашего барака под разными предлогами, чтобы в очередной раз рассказать ей о нашем прекрасном городе.

А она приносила еду. Я ел и мучился оттого, что не могу поделиться этой едой с сестрой и мамой, потому что, боясь за меня, они сделают все, чтобы эти свидания прекратить...

В одно из таких свиданий я узнал, что Лида не умеет даже читать. Ей было семь лет, когда началась война, и в школу она уже не пошла. Она принесла мне как-то букварь и попросила, чтобы я научил ее складывать буквы в слова. Я с увлечением принялся учить ее чтению, и однажды Лида, впервые самостоятельно прочитав какую-то фразу, обняла меня и поцеловала!

Но - всему приходит конец. В какой-то день Лида не пришла. Не пришла и на следующий. Прибегая в сарай, я ждал, что вот-вот она появится, но ожидания были напрасны...

Прошло еще какое-то время, и однажды, когда я пришел за водой к колодцу, туда прискакал на коне ее отец, полицай Луценко. Осадив коня, он посмотрел на меня мутными от самогона глазами и со всей силы хлестнул по спине кнутом. Хлестнув меня еще несколько раз, развернул коня и ускакал.

А потом его перевели из карловского концлагеря в доманевский, и надежда снова встретить его дочь пропала для меня навсегда...

Я вспоминаю эту милую деревенскую девочку с маленькими шершавыми руками и добрым сердцем. Не знаю, как сложилась ее судьба, но уверен - она выросла доброй и отзывчивой, не похожей на своего свирепого отца...

2014 г.

Отправить в FacebookОтправить в Google BookmarksОтправить в TwitterОтправить в LiveinternetОтправить в LivejournalОтправить в MoymirОтправить в OdnoklassnikiОтправить в Vkcom