Штормовой обед
Самая трудная, на мой взгляд, морская профессия - повар. В любую погоду он должен приготовить обед. И заменить повара некем. Можно заменить заболевшего или укачавшегося матроса, моториста, механика, штурмана. Их на судне по несколько человек. А повар один. И от того, как он готовит, зависит многое.
В 1967 году я работал старшим механиком на теплоходе «Большевик Суханов». Ходит в Пакистан, Индию, на остров Цейлон. В Индии и на Цейлоне грузили на порты Черного моря чай, а в Пакистане рис. Экипаж был дружный. Была у нас даже футбольная команда. Тренировались на балластных переходах в пустых трюмах и нередко в Бомбее, Карачи или Коломбо играли в футбол с местными клубами, собирая на эти матчи немало болельщиков.
А вот с поварами не везло. То попадался неумеха, у которого суп был похож на столярный клей, а котлеты получались такого черного цвета, словно их жарили не на сковороде, а в топке пароходного котла. А то был пьяница, варивший по ночам брагу и целый день ходивший под хмельком. Бывало, напившись, он вообще не появлялся на камбузе, и обед готовил кто-нибудь из матросов. В рейсе от такого повара не избавишься, приходилось терпеть до Одессы. А там придет капитан в отдел кадров просить другого повара, ему пообещают, но пришлют перед самым отходом. И на что способен новый кормилец, моряки узнают, когда скроются за кормой родные берега...
Как я уже сказал, был 1967 год. Снялись мы из Одессы на Индию в первых числах июня. Перед самым отходом пришла на судно новая повариха. Звали ее Ангелина Ивановна Стрельникова. Лет ей было под пятьдесят. Лицо доброе, скуластое, и когда я заглядывал на камбуз проверить, как работает электрическая плита или хлебопечь , грузная фигура поварихи в белом накрахмаленном колпаке вселяла уверенность, что с питанием все будет хорошо.
Так оно и оказалось. Борщ, который готовила Ангелина Ивановна, ребята съедали по две тарелки. Изголодались при прежних поварах. А на второе Ангелина Ивановна готовила не отдававшие гарью котлеты, а аппетитный гуляш или жаркое с черносливом. На вечерний чай пекла пирожки. Не жизнь настала - праздник!
«Большевик Суханов» должен был пройти через Суэцкий канал. Мы пришли в Порт-Саид и отдали якорь на внутреннем рейде порта, где обычно формировался караван судов, следующих по каналу в Красное море. Не успели мы стать на якорь, как нас сразу окружили лодки с торговцами. Вскарабкавшись по ловко заброшенным канатам к нам на борт, они развернули на палубе настоящий базар, предлагая разнообразный товар: бронзовые статуэтки, зажигалки, дешевые часы, кожаные сумки, брелоки, косметику и значки с изображением своего президента. Протягивая нам значки с фотографией Насера, они потрясали кулаками в сторону Израиля и кричали, что египетский президент скоро уничтожит это проклятое государство!
Перед рассветом я вышел на палубу. Я не первый раз проходил Суэцкий канал и знал, что часам к пяти утра на борт поднимутся швартовщики. Они должны будут швартовать нас к бровке канала, когда, следуя из Порт-Саида в Красное море, мы будем пропускать встречный караван. Вслед за швартовщиками приедет лоцман, и с восходом солнца мы пойдем в канал.
А пока город спал. На набережной шелестели под рассветным ветром пальмы и тускло светили редкие фонари. Возвращаться в каюту досыпать не имело смысла. Небо на востоке светлело, и на рейде уже начали появляться лодки со швартовщиками и тарахтевшие моторами лоцманские катера.
Вскоре лодка со швартовщиками подошла и к нам. Не успев подняться на борт, арабы побежали на корму и развели там примус, а один из них, маленький, юркий, с черными острыми глазками, похожий на разбойника из арабских сказок «Тысячи и одной ночи», пристал к вахтенному матросу, чтобы тот немедленно будил повара, так как для завтрака швартовщикам нужен рис. Приехал и лоцман, тучный вальяжный араб. Он медленно поднялся по трапу, а его ассистент нес за ним большой черный портфель.
Взошло солнце. Стоявшие впереди нас суда начали сниматься с якорей. Объявили аврал палубной команде и у нас. На баке загрохотал брашпиль, выбирая якорную цепь, и я уже хотел было спуститься в машинное отделение, где мне полагалось быть при отходе судна, как вдруг со стороны канала послышались сильные взрывы, и в небо взметнулись столбы черного дыма.
Швартовщики заметались по палубе, а один из них с криком «Исраэль! Исраэль!» в панике прыгнул за борт и поплыл к берегу. С мостика спустился перепуганный лоцман и, размахивая руками, стал звать какой-то проходивший мимо катер.
На берегу завыли сирены воздушной тревоги. Где-то за пальмами Порт-Саида судорожными залпами начали палить в небо зенитки, хотя никаких самолетов над городом видно не было. Со стоявших впереди нас судов одна за другой стали отходить к берегу лодки со швартовщиками, среди которых виднелись форменные фуражки лоцманов.
Я поднялся на мостик - спросить капитана, что это все значит. Он нервно курил, вглядываясь в сторону канала, откуда продолжали доноситься взрывы. Увидев меня, сказал:
- Только что получил сообщение. До особого распоряжения проводка по каналу запрещена.
Так на моих глазах 5 июня 1967 года началась знаменитая Шестидневная война.
Закончилась она полным разгромом египтян. Об этом сообщил капитану побывавший у нас на борту аккредитованный в Порт-Саиде представитель Черноморского пароходства. Сообщил по секрету, так как Советский Союз, вооружавший египетскую армию и настраивавший тогдашнего президента Египта Насера против Израиля, больше недели после окончания войны не сообщал о ее результатах, и мы продолжали стоять на рейде Порт-Саида, не получая из пароходства никаких указаний. Все стоявшие рядом с нами суда - польские, немецкие, английские, итальянские - снялись с якорей и ушли в Средиземное море, чтобы кружным путем, минуя переставший работать Суэцкий канал, добираться до нужных портов. А мы стояли в неведении, куда следовать дальше, хотя каждый день капитан запрашивал об этом пароходство. Но ответ был один: «Ждите».
Казалось, в пароходстве, а вернее, в Москве, в Министерстве морского флота СССР, которому подчинялось Черноморское пароходство, еще надеялись, что верный союзник СССР президент Египта Насер, получивший во времена правления Хрущева из его рук «Золотую Звезду» Героя Советского Союза, продолжит военные действия и, как объявил накануне Шестидневной войны, «въедет в Тель-Авив на белом коне». Но маленький Израиль, которому угрожал тогда Египет (Насер блокировал Акабский залив, не давая возможности израильским судам выходить из порта Эйлат в Красное море), разгромив вооруженную Советским Союзом египетскую армию и уничтожив на аэродромах даже не успевшую подняться в воздух египетскую авиацию, показал всему миру, чего он стоит! И тогда руководившие СССР все эти брежневы и сусловы не нашли ничего другого, как прервать с ненавистным им еврейским государством дипломатические отношения...
Как-то вечером я поднялся на шлюпочную палубу. Оттуда хорошо был виден Порт-Саид, приходивший в себя после войны. Светомаскировку отменили, но город был освещен слабо, и ветер доносил с его улиц запах гари. Рейд был совсем темным, освещался только пробегавшим по нему лучом маяка. На рейде стояли только мы и несколько потрепанных израильтянами египетских военных кораблей. На них даже не горели якорные огни.
Неожиданно ко мне подошла Ангелина Ивановна. Она поднялась на шлюпочную палубу подышать свежим воздухом и, почувствовав запах гари, сказала:
- Так в сорок первом после бомбежек пахли улицы Одессы.
- Вы помните?
- Еще бы! Когда началась война, мне было двадцать лет. Я окончила пищевой техникум и работала в порту на фабрике-кухне технологом.
Моя смена пришлась на воскресенье, 22 июня. Утром мы пришли на работу, но о войне еще никто не знал. Хотя фашисты бомбили уже Киев и Севастополь. Радио с утра передавало только сводки о социалистическом соревновании колхозников и шахтеров, и лишь в двенадцать дня выступил Молотов и сообщил, что началась война. И еще помню, как в конце лета 1939 года, после того как в Кремле подписали договор о дружбе СССР с фашистской Германией, в Одессе на углу Садовой и Петра Великого открылось германское консульство. Над ним подняли фашистский флаг. И каждый день на Садовой собирались люди, с недоумением и страхом разглядывая этот флаг. Ведь долгие годы нам твердили: фашизм - величайшее зло. И вдруг -это полотнище!..
Постояв еще немного, Ангелина Ивановна вздохнула:
- Пойду. Мне рано вставать.
Она ушла, а я остался стоять у шлюпок, вспомнив, как с мальчишками нашего двора тоже мчался на Садовую - не только смотреть на неожиданно взмывший над улицей фашистский флаг, но и ждать, пока из консульства выйдет какой-нибудь живой фашист. До этого мы видели их только в кино, например в фильме «Профессор Мамлок», в котором рассказывалось о преследовании евреев в фашистской Германии...
На следующий день после разговора с Ангелиной Ивановной мы наконец получили из пароходства радиограмму: следовать в Индию через Атлантический и Индийский океаны. Собрав экипаж, капитан прочитал радиограмму и пошутил:
- Пойдем вокруг всей географии.
Экипаж приуныл. Рейс затягивался на долгие месяцы. Но приказ есть приказ...
Когда мы снялись из Порт-Саида и взяли курс на Гибралтарский пролив, соединяющий Средиземное море с Атлантическим океаном, то встретили пассажирский теплоход «Феликс Дзержинский». Он работал на Ближневосточной линии. Капитан связался с теплоходом по радиотелефону и узнал, что «Феликс Дзержинский» идет из Александрии в Хайфу - вывозить из Израиля сотрудников советского посольства и их семьи.
Армия Египта была вооружена советским оружием и обучена советскими военными советниками. Но после того как Египет позорно проиграл войну (израильские войска вышли через Синайскую пустыню к Суэцкому каналу, укрепившись на его берегах), советское руководство объявило Израиль агрессором и, как я уже сказал выше, прервало с ним дипломатические отношения.
Суэцкий канал не работал почти десять лет. Его открыли для судоходства лишь в 1975 году. Экономика Египта, державшаяся на доходах от канала, пришла в упадок, а сам президент Египта Гамаль Абдель Насер вскоре после проигранной войны был убит. Такова была цена египетско-советской авантюры...
Погудев на прощание и пожелав нам счастливого плавания, «Феликс Дзержинский» скрылся за кормой. А для нас потянулись долгие морские будни...
После разговора в Порт-Саиде с Ангелиной Ивановной мне хотелось больше узнать о ее жизни. Чувствовалось - судьба у нее не из легких. Но поговорить, а вернее, разговорить ее не представлялось возможности. В шесть утра она уже гремела на камбузе кастрюлями, рубила принесенное из морозильной камеры мясо, месила тесто, сажала в печь хлеб. К двенадцати дня у нее должен был быть готов обед. К пяти вечера - ужин. А потом, подоткнув подол юбки, босая, она тянула за собой тяжелый шланг, окатывая камбуз. Даже по вечерам, когда в столовой команды крутили кино, Ангелины Ивановны среди зрителей не было. Уйдя с камбуза, она принимала душ и укладывалась спать, чтобы с рассветом начать новый рабочий день.
Пока мы шли Атлантикой, погода нас баловала. Заштилевший океан блестел, как стекло. Только когда из воды взлетали стайки летучих рыб, на поверхности океана появлялась легкая рябь. Ближе к мысу Доброй Надежды показались альбатросы. На огромных распластанных крыльях висели они неподвижно за кормой, терпеливо ожидая, пока им бросят какой-нибудь корм. Иногда они медленно пролетали вдоль борта, жадно поглядывая на палубу, облетали полубак и возвращались за корму. И когда кто-нибудь из матросов, сбегав на камбуз, брал у Ангелины Ивановны ведро с отходами и выливал его за борт, альбатросы стремительно ныряли в глубину, а потом, взмыв вверх, снова повисали за кормой.
Но чем ближе подходили мы к южной оконечности Африки, тем сильнее менялся океан. Ветер развел сильную волну и нес на судно водяную пыль. Мачты, палуба - все блестело, как от дождя, и все больше начинало качать.
Настоящий шторм разыгрался в районе Кейптауна. Мы проходили его днем, но из-за черных туч день был похож на глухую ночь, и в этом мраке белели лишь гребни волн. С грохотом врываясь на палубу, они обдавали брызгами надстройку, и при стремительных кренах мачты судна касались их вспененных гребней.
На обед никто не рассчитывал. При прежних поварах в такую погоду питались всухомятку. Каково было наше удивление, когда в полдень, заглянув в кают-компанию, мы увидели там Ангелину Ивановну. Наш буфетчик Коля, молодой паренек, совершавший первый рейс, укачался и не выходил из каюты. Ангелина Ивановна вместо него накрывала столы. Постелив мокрые скатерти, чтобы на них держалась посуда, она стояла у буфетной стойки, придерживая тяжелую кастрюлю, и каждый, кто подходил к ней с тарелкой, получал порцию горячего борща. А на второе были отбивные с жареной картошкой. Только компота не было.
- Я его сварила, - оправдывалась Ангелина Ивановна, - но когда снимала с плиты, так качнуло, что кастрюля с компотом оказалась на палубе.
- Ничего, - успокоил ее капитан, - для штормового обеда и так сойдет!
Трое суток, преодолевая неистовый шторм, огибали мы южную оконечность Африки. Но обеды и ужины были. На камбуз Ангелина Ивановна не пускала никого. Когда я туда заглянул, она закричала:
- Уходите! Видите, как качает! Кастрюли перевернутся и вас обварят!
Шторм утих, когда повернули в Индийский океан. И снова - яркая синева океана слепила глаза, а по ночам над мачтами сиял Южный Крест.
Мы были в тропиках. И надо же случиться - вышел из строя кондиционер. Чтобы выяснить причину, пришлось разобрать его компрессор, вытащить поршни и вскрыть подшипники. Один подшипник оказался изношенным. Его заменили. На разборку и сборку компрессора, подгонку подшипника, зарядку системы фреоном пришлось затратить несколько дней. И все это время в каютах от духоты не было спасения.
Многие члены экипажа вытащили из кают матрацы и расположились на ночлег под шлюпками. Но Ангелина Ивановна боялась там спать. В тропиках большая влажность, и если спать на открытой палубе, постель к утру становится мокрой. Молодым - терпимо, но Ангелина Ивановна страдала ревматизмом и, несмотря на духоту, спала в каюте. Вентилятора у нее не было, я отдал ей свой.
Когда кондиционер наконец заработал, и по жилым помещениям разлилась спасительная прохлада, Ангелина Ивановна пришла ко мне поблагодарить за вентилятор. Я попросил ее сесть, достал из холодильника холодную бутылку «Боржоми» (в те времена эту минеральную воду мы брали в рейсы ящиками) и, подав ей стакан и бутылку, сказал:
- Когда мы стояли на рейде Порт-Саида, вы вспомнили об открывшемся в 1939 году в Одессе германском консульстве. Я тоже бегал смотреть на развевавшийся над консульством фашистский флаг. А потом...
Отпив из стакана немного воды, Ангелина Ивановна сказала, вставая:
- Я ведь оставалась в оккупации и хорошо знаю, что было потом. Извините, пойду, а то жаркое у меня пригорит. А за вентилятор еще раз спасибо.
Так и не удалось ее разговорить.
Но за несколько дней до прихода в Индию, в Калькутту, я заглянул на камбуз. Ангелина Ивановна сидела на перевернутом ведре и чистила картошку. Лицо ее было заплаканным.
- Что с вами? Кто вас обидел?
Подойдя ближе, я увидел на запорошенном мукой столе, на котором Ангелина Ивановна месила тесто, радиограмму: «Умерла Рая тчк Оля». Утерев слезы, Ангелина Ивановна встала, забрала со стола радиограмму и вдруг сказала:
- Зайдите вечером. Помянуть мою Райку нечем, так я вам хоть расскажу о ней...
У каждого человека бывает состояние, когда хочется выговориться, «излить душу». Такое состояние было у Ангелины Ивановны, когда вечером того дня я зашел к ней в каюту. Хотя мы давно ушли из Одессы, и запасы сухого вина, которое полагалось морякам по стакану в день при плавании в тропиках, не рассчитанные на долгий рейс, были израсходованы, я, войдя к Ангелине Ивановне, увидел на покрытом белой скатеркой столе раздобытую ею у кого-то бутылку «тропического» и незамысловатую закуску. И вот что узнал в тот скорбный вечер.
Мать Ангелины Ивановны умерла, когда девочке было семь лет. Отец снова женился, но мачеха невзлюбила падчерицу. Отец пропадал на работе и мало занимался дочерью. В родном доме жилось несладко. И когда у Ангелины появилась подруга-одноклассница Рая Райзман, она стала больше бывать у подруги, чем дома.
Рая росла без отца. Мать ее была преподавателем музыки, и их дом, наполнявшийся по вечерам звуками пианино, на котором под руководством матери играла Рая, и где Ангелину всегда старались приласкать и накормить, стал для нее родным домом.
В 1937 году отца Ангелины Ивановны арестовали. Мачеха стала относиться к ней еще хуже, и мать Раи предложила девочке жить у них. Они с Раей стали как сестры.
После окончания школы Рая поступила в музыкальное училище, а Ангелина - в техникум. Готовить она любила с детства и, окончив техникум, с удовольствием стала работать на фабрике-кухне в порту. Рядом было море, пароходы, и это тоже было интересно и увлекательно! В порту она и познакомилась со своей первой любовью, механиком парохода «Декабрист». Дело шло к свадьбе. Но началась война...
А потом пришли оккупанты. И снова Ангелина Ивановна увидела фашистский флаг. Не один, как перед войной, когда он развевался над германским консульством, а много. И хотя Одесса была отдана во власть румынам, и румынских флагов в городе хватало, преобладали немецкие, со свастикой. А еще повсюду висели транспаранты с надписями по-румынски: «Тряске маре Романия!» - «Да здравствует великая Румыния!».
В первые же дни оккупации Ангелина Ивановна увидела на улицах виселицы, труп выданного дворником и расстрелянного румынами прямо во дворе их дома старого коммуниста Козлова, а потом -толпы угоняемых в гетто евреев. Ушли в своих стареньких пальто, с котомками за плечами на Слободку, в гетто, и Рая с матерью.
До того как евреев со Слободки стали вывозить в организованные оккупантами концлагеря, в гетто был разрешен базар. Торговали на нем жители Слободки, продавая евреям за оккупационные марки или выменивая на вещи всякую снедь. Стала приходить туда и Ангелина Ивановна. Только не торговать, а не дать умереть с голоду Рае и ее матери. Зима стояла снежная, и Ангелина Ивановна, установив на саночки укутанную тряпьем кастрюлю с борщом или супом, везла ее на Слободку, в гетто. Но однажды пришла и не застала ни Раю, ни ее мать. Их угнали, то ли в Доманевку, то ли в Богдановку. Так рассталась она с самыми дорогими ей людьми.
А выживала она в оккупации так. Сначала ходила на Привоз менять на продукты кое-какие вещи из квартиры Райзманов, где она осталась жить. Из близлежащих сел в Одессу приезжали на подводах крестьяне, привозили картошку, муку, сало, и всего этого понемногу можно было выменять на юбку, кофту или шерстяной свитер. А потом, когда Раи с матерью в гетто уже не было, Ангелина Ивановна устроилась посудомойкой в кафешантан «Северный», который открыл в Театральном переулке (сейчас переулок Чайковского) приехавший из Бухареста в Одессу знаменитый певец Петр Лещенко.
Так и жила Ангелина Ивановна до апреля 1944 года, когда город был освобожден от ненавистных оккупантов. А вскоре после освобождения появилась Рая - оборванная, босая! Все это время она с матерью находилась в доманевском концлагере. Мать умерла, а Рая выжита.
Но через несколько дней после возвращения Раи Ангелину Ивановну арестовали. Ее обвинили в сотрудничестве с оккупантами. Всех, кто работал в «Северном», где Лещенко пел для румынских и немецких офицеров, - поваров, официантов, посудомоек, даже сторожа, - посадили в тюрьму. И теперь уже Рая носила своей подруге передачи.
За «сотрудничество с оккупантами» Ангелина Ивановна получила десять лет и отбыла их на Колыме. Вернувшись в Одессу, как бывшая заключенная долго не могла устроиться на работу. Жила вместе с Раей, которая, как и ее мать, стала преподавателем музыки. И только в 1956 году, после знаменитого доклада Хрущева на XX съезде КПСС, Ангелина Ивановна получила справку о полной реабилитации и устроилась поваром в столовую судоремонтного завода.
Замуж ни она, ни Рая так и не вышли.
Работая в заводской столовой, где из кухонного окна было видно море, Ангелина Ивановна решила попытаться устроиться на какой-нибудь пароход. Черноморскому пароходству, которое в те годы было самым большим в Советском Союзе и постоянно получало новые суда, повара были нужны. Документы у нее приняли, и вскоре она ушла в свой первый рейс.
Такую историю узнал я от нашей поварихи...
И вот - Калькутта! Огромный, густонаселенный, в яркой тропической зелени город. Но стоит выйти за ворота порта, как за вами потянется толпа нищих: старики с выеденными трахомой глазами, женщины с голыми детьми на руках, калеки, и все, выставляя напоказ изъеденные язвами тела, будут умолять дать одну рупию. Но стоит дать кому-нибудь эту рупию, как толпа с дикими воплями помчится за вами, требуя еще. Вскочить в проезжающий мимо переполненный автобус невозможно. Спасение - если подъедет такси. Тогда выскочит из машины усатый индус, разгонит толпу и, плюхнувшись на сидение, спросит: «Куда ехать, сэр?». Но куда бы вы ни попросили, привезет на шумный калькуттский базар...
И именно там, в Калькутте, первый раз за весь рейс Ангелина Ивановна не накормила экипаж обедом. Случилось это на следующий день после нашей швартовки в порту. Пришли мы в кают-компанию в двенадцать часов дня, а на столах пусто.
- Что случилось? - спросил капитан буфетчика. - Вроде не качает, у причала стоим. А обеда нет, как в хороший шторм!
- Ангелина Ивановна обед каким-то монашкам отдала, а вам яичницу жарит.
И тут в кают-компанию вошла взволнованная повариха:
- Вы уж извините меня. Пришли две монашки из сиротского приюта. Говорят, у них дети голодные. Просили помочь чем-нибудь. А у меня обед готов. Борщ, жаркое. Они с тачкой были. Ну, я им все и погрузила. Мне еще боцман помог. А вас сейчас яичницей накормлю. Уж вы извините. На ужин все будет, как следует.
Мы растерянно молчали, только капитан сердито сказал:
- Был бы другой повар, я бы ему выговор вкатал! - и вдруг засмеялся: - Ладно, давайте яичницу!
Вот такой была наша повариха - Ангелина Ивановна Стрельникова!..
2011 г.
