Горсть океана
Бывает, работаешь с человеком долго, обедаешь за одним столом, вместе сидишь на собраниях, а уйдет в отпуск или переведут его на другое судно - и не вспомнишь о нем. А бывает иначе. Вроде недолго с человеком плавал, и по службе ничего с ним не связывало, а запомнился на всю жизнь.
Хочу рассказать о хорошей женщине, которую очень уважаю. Только начну издалека...
Окошко бюро пропусков захлопнулось. Стоявшая возле него молодая нарядная женщина растерянно оглянулась.
- Мама, - потянул ее за платье сын, - подойди к тете, которая у ворот. Может, она разрешит нам встретить папу?
Мальчику было лет шесть. В руке он держал букет гвоздик. Погладив его по русой головке, женщина грустно улыбнулась:
- Хорошо, сынок, попробую.
Она подошла к вахтеру и показала паспорт:
- Понимаете, в судовой роли перепутали мой год рождения, и мне не хотят выписывать пропуск. А муж не был дома пять месяцев. Помогите нам, а? Все жены уже на причале.
Вахтер насупилась:
- Без пропуска не пущу.
От волнения женщина уронила паспорт. Мальчик бросился его поднимать.
...На проходной Ильичевского порта меня задержал внезапный летний дождь, и я невольно стал свидетелем этой сцены. Сколько раз и в других наших портах мне приходилось видеть подобное! То отказывали в пропуске старухе-матери, приехавшей издалека встретить вернувшегося после длительного рейса сына, то сестре моряка, а то и жене. Что-то не сходилось в справках, не совпадало с данными в паспортах, и сколько тратилось на это нервов, времени и горьких женских слез... Вдруг я услышал знакомый голос:
- Успокойтесь! На каком судне муж? Я иду в порт и скажу вахтенному, что вас не пускают. Все будет хорошо!
Я оглянулся и узнал давнюю знакомую, повара Марию Степановну Белозерову. А женщина уже благодарно схватила ее за руку:
- Он на «Молодогвардейске», третий помощник капитана, - и назвала фамилию.
Я хотел окликнуть Марию Степановну, но она, распахнув зонт, уже прошла проходную. Не обращая больше внимания на дождь, я бросился за ней.
Когда-то мы вместе плавали на пассажирском теплоходе «Львов», Была она там номерной, но мечтала стать поварихой, доставлять, как говорила она, людям радость. Плавал я с ней и на танкере «Херсон», затем в одном рейсе на «Аркадии Гайдаре». Мария Степановна была человеком трудной военной судьбы, да и последующие годы сложились для нее нелегко. До XX съезда партии плавать за границу ее не пускали: была в фашистском плену. Впервые она вышла за Босфор осенью 1956 года. Пришли в Порт-Саид, а тут снова война. И опять услышала она свист бомб.
В разгар Карибского кризиса ходила Мария Степановна на Кубу. Потом - Вьетнам. Во время налетов на Хайфон вместе с другими моряками помогала тушить портовые склады, вытаскивала оттуда обожженных напалмом людей, сдавала для них кровь...
Не виделись мы давно. Как же упустить такой случай!
Мария Степановна прихрамывала, но шла довольно быстро, я еле ее догнал. Обрадовавшись встрече, она взяла меня под руку и прикрыла зонтом.
- Как я живу? - в ответ на расспросы улыбнулась она. - Вышла на пенсию, но работаю. Подменяю на стоянках поваров. Сейчас иду на «Сосногорск», там заболела коллега.
Порыв ветра чуть не вырвал из ее руки зонт.
- Ну и погода! - чертыхнулся я.
- Морская! - молодо засмеялась Мария Степановна.
И я понял, что ее по-прежнему влечет и к судам, и к этому мятежному морю, в котором прошла ее жизнь.
- Когда же на покой? - хотел спросить я, но Мария Степановна, переменив тему разговора, воскликнула:
- Как мы привыкли к безобразиям! А если и возмущаемся, так ждем, чтобы их искореняли другие. Ну почему не пустить женщину в порт встретить мужа? Какой урон нанесет она портовому хозяйству? Говорим о перестройке, а бумажке продолжаем верить больше, чем человеку!
- Вахтер отрабатывает свой хлеб, - попытался пошутить я.
- Да нет! Это уже привычка исподлобья смотреть друг на друга...
Мы подошли к «Аркадию Гайдару». Вахтенный, увидев меня,
крикнул:
- Вас тут заводские люди ждут!
Мария Степановна заволновалась:
- Идите, я вас и так задержала, - и вдруг спросила: - А где моя книга?
Мне стало неловко. Когда она ходила с нами на «Гайдаре», я взял у нее книгу «О вкусной и здоровой пище» и забыл вернуть.
- Мария Степановна, - взмолился я. - Дайте адрес, занесу.
Шутливо погрозив зонтом, она назвала адрес и подтолкнула меня к трапу, а сама пошла по раскисшей от дождя дороге на самый дальний причал, где стоял «Молодогвардейск».
В тот день на 17 часов у нас была назначена перешвартовка. После обеда вахтенный помощник объявил: «Увольнения экипажу нет». Но, как часто бывает в наших портах, ни в 17, ни в 18 часов лоцман не прибыл. Не подходили к нам и буксиры. Люди нервничали: с наступлением темноты добираться из Ильичевска домой в Одессу непросто.
Я поднялся на мостик. Капитан расхаживал из угла в угол. Увидев меня, сказал:
- Звонил в диспетчерскую. Ответили: «Ждите».
- Сколько же можно ждать? Если порт нарушает им же установленное время, пусть отложат все до утра. Перешвартовка нужна им, а не нам. Давайте отпустим людей.
- Вы что?!
Я махнул рукой и ушел в каюту.
«Ждите!» В ожидании лоцмана работают все механизмы, мы пережигаем топливо, нервируем людей, и все это никого не касается!
Стемнело. По иллюминаторам заструился дождь. Глядя на размытые портовые огни, я словно снова услышал Марию Степановну: «Как мы привыкли к безобразиям! А если и возмущаемся, то ждем, чтобы их искореняли другие!».
Но вот кто не ждал, так это - она!
...Плавал я тогда с ней на «Херсоне». Пришли мы в Коломбо. Старпом заказал для экипажа бананы. На рынке они стоили дешево.
Но когда заказ был выполнен, старпом, увидев счет, схватился за голову: цена на бананы раза в три превышала рыночную. Делать нечего. Счет пришлось подписывать.
Проводив шипчандлера, который объяснил дороговизну бананов для моряков транспортными издержками, старпом зашел на камбуз.
- Вот вы ругаетесь, что я фрукты и овощи почти не заказываю, -сказал он возившейся у плиты поварихе, - а полюбуйтесь, сколько за одни бананы с нас содрали.
Мария Степановна вытерла о фартук руки, посмотрела счет и ахнула:
- Это же надувательство! Я была в городе, бананы стоят копейки!
Возвращая старпому счет, она спросила:
- А почему нам самим нельзя на рынок ходить? И покупали бы дешевле, и питались бы лучше.
Старпом присвистнул:
- Будто не знаете? Продукты разрешается закупать только через шипчандлерские фирмы.
- Но деньги-то наши! Мы вправе ими распоряжаться. А вместо шипчандлерского счета представим пароходству судовой акт. А подпишут его члены хозяйственной комиссии. Для чего мы их выбираем?
Старпом почесал затылок.
- Это... идея. А ну, идемте к капитану.
Капитан А. Миминошвили развел руками:
- Не примут наш акт. Не поверят. А вдруг мы эти деньги...
- Шипчандлерам верят, а нам нет? - запальчиво спросила повариха.
- К сожалению, да, - вздохнул капитан. Но, взглянув на возмущенное лицо Марии Степановны, сказал: - Ладно. Возьму грех на душу. Попробуем.
Из Коломбо мы пошли в Мадрас. Вскоре после прихода Мария Степановна с членами хозяйственной комиссии, председателем группы народного контроля и судовым врачом отправились на городской рынок. Ждали их с нетерпением, старпом даже в бинокль их с мостика высматривал.
Вернулись они под вечер. Первой поднялась по трапу Мария Степановна и озабоченно спросила:
- Где боцман? Пусть грузовую стрелу готовит. Сейчас продукты привезут.
Вскоре к борту подъехали две подводы, доверху груженные картофелем, луком, баклажанами, ананасами, арбузами, дынями...
- Вы бы видели Марию Степановну на рынке, - рассказывал потом в кают-компании доктор. - Тигрица! Торговалась с индусами за каждую рупию. Я попробовал ее урезонить, зыркнула на меня глазами: «Не торгуются только плохие хозяйки!».
После Мадраса кормила нас Мария Степановна так, словно денег на питание в два раза прибавили. Но с приходом в Одессу случилось то, чего опасался капитан: валютно-финансовый отдел не принял акт. Капитану пригрозили начетом и выговором. Узнав об этом, Мария Степановна пошла в партком. Там разобрались в сути дела и позвонили финансистам. Акт приняли. Но с уходом Марии Степановны с «Херсона» все пошло по-старому...
Боролась Мария Степановна не только за хорошее питание. Воевала она и с лодырями. Был на том же «Херсоне» матрос по прозвищу Сквозняк. Называли его так потому, что с приходом в Одессу ухитрялся он всю стоянку дома сидеть. Экипаж к очередному рейсу готовится, продукты принимает, техническое снабжение, топливо, а Сквозняк то больничный старпому принесет, то справку: за больной женой ухаживал. А вечером вместе с женой в кино его видят.
В море - то же. Пошлет его боцман за краской в подшкиперскую, а он в каюту уйдет, курнуть лишний разок. На швартовку явится, когда концы уже на берег поданы. Словом, отлынивал от работы как только мог. «За смертью тебя хорошо посылать!» - ругался боцман, а Сквозняк только смеялся.
Снялись как-то в рейс. Приходит Сквозняк на обед. Все борщ едят, а перед ним дневальная тарелку куриного бульона поставила. Насторожился Сквозняк. К чему бы это? Посмотрел вопросительно на дневальную, а та:
- Мария Степановна оздоровить тебя решила. Ешь!
Столовая дрогнула от хохота. Сквозняк вскочил и побежал ругаться с поварихой.
Больничный он после этого брать перестал, но к работе относился по-прежнему лениво. Вот на одном собрании Мария Степановна и заявила:
- Пора наказывать лодырей рублем. Получать он должен половину зарплаты. А то в конце рейса он расписывается в ведомости за ту же сумму, что и старательный работник.
Сегодня таким предложением никого не удивишь. Но тогда, во времена уравниловки... Первым возразил Марии Степановне помполит:
- Государство у нас социалистическое, - наставительно сказал он, - и наша задача воспитывать человека моральным воздействием. А ущемлять в зарплате - значит наказывать и его семью.
Напуганный словами Марии Степановны, Сквозняк с благодарностью посмотрел на помполита, но Мария Степановна не отступила:
- Почему его семья должна жить за счет других? Пусть он честным трудом зарабатывает на ее содержание.
Помполит нахмурился и промолчал. Он не привык, чтобы ему возражали, тем более - публично. После собрания он вызвал Марию Степановну к себе. О чем они беседовали, неизвестно. Мария Степановна никому об этом не говорила. Но с приходом в Одессу на «Херсоне» появилась новая повариха.
- Эх, нет на голову Сквозняка знаменитой когда-то на все пароходство бабы Кати, - посмотрев на новую повариху, вздохнул боцман и рассказал мне такую историю.
Плавал боцман Сыч после войны на обглоданном всеми морями танкере «Фиолент». Команда с охотой там работала. Судно хоть и старое, но рейсы были хорошие: по Средиземному морю, до Гибралтара и назад. Возили в Италию и во Францию сырую нефть. Только вот повара на «Фиоленте» не держались. Сходит повар один рейс и требует от старпома: «Спишите!». Старший помощник и так, и этак уговаривает - не помогает. А не держались повара на «Фиоленте» потому, что плита на угле работала, и повар больше кочегарил на камбузе, чем обед варил. Вставать ему надо было в пять утра. Пока уголь на камбуз принесет, пока плиту растопит, уже и завтрак подавать надо. К восьми утра повар от сажи весь черный. Доктор ругается: «Я вас в таком виде не допускаю к приготовлению пищи!». Повар нервничает. Пока спорит с доктором, плита гаснет. Начинай возиться с ней снова. А капитан на камбуз придет, заглянет в поддувало плиты, предупреждает:
- Вы потише шуруйте, танкер ведь у нас. Не ровен час, взлетим на воздух!
Сколько ни писали моряки жалоб на этот угольный камбуз, ничего не помогало. Не будут же из-за плиты судно из эксплуатации выводить. Терпите до ремонта, говорят.
Пришел как-то на «Фиолент» молодой паренек, только поварскую школу окончил. Хвастает: «Я вас такими обедами кормить буду, закачаетесь!». Моряки и качались. От голода. Что ни приготовит, в рот нельзя взять. На сухой паек пришлось перейти. Вызвал этого повара перед Одессой старпом и говорит:
- Вот что, дорогой. Хватит тебе на наших желудках эксперименты проводить. Как только границу откроют, чтоб я тебя на танкере больше не видел. Понял?
Ну, ушел и этот. А слава о камбузе нашем в отделе кадров такая, что ни один повар в рейс на «Фиоленте» идти не хочет. А как без повара сниматься?
Но вот перед самым отходом подлетела к борту танкера диспетчерская машина. Сам начальник отдела кадров к капитану приехал, адрес привез: посылайте за поваром! Прочел капитан и обрадовался:
- Баба Катя к нам работать придет. Я с ней всю войну проплавал!
Приходит эта самая баба Катя. Поднялась на палубу, чемоданчик
у ног поставила. Все свободные от вахт на переходном мостике собрались, разглядывают ее.
- Громкая женщина, - сказал матрос Акопян.
И правда, кулаки у этой бабы Кати, как у молотобойца, а глаза -насквозь прожигают. Ей не поваром, боцманом плавать!
Снялись в рейс. Только за маяк вышли, объявляют по трансляции:
- Экипажу собраться в столовой команды!
Расселись на стульях, ждем. Что за сбор такой, о чем нам расскажут? Пришел капитан, внимательнее обычного оглядел собравшихся.
- Вот что, товарищи. Сами знаете, как мучились мы с поварами, но теперь нам повезло. Заявляю со всей ответственностью. Пришла к нам работать Екатерина Васильевна Говоркова. Она - отличный повар. Боевой. Под бомбежками обеды готовила. Ордена за свою безупречную службу имеет. Прошу любить и жаловать.
Встает тут сама повариха. Одной рукой о стул оперлась, другой -бок поддерживает.
- Ну, хлопчики, начну вот с чего. Камбуз тута на угле. Сами про то знаете. Я женщина слабая. Так что прошу установить очередь и таскать по утрам уголь на камбуз. Это первое. Второе. До сих пор у вас мужики в поварах ходили. Может, вы привыкли с ними слишком свободно выражаться. Я до этого непривычная. Люблю вежливое обхождение. И последнее. Кого на камбузе поймаю ночью возле кастрюль, доктор уже не поможет. У меня все.
В тот вечер табачный дым из курилки валил, как из пароходной трубы. Акопян кричал, что лучше голодать будет, чем есть из рук этой ведьмы, а старший рулевой Очерет, который из-за своего огромного роста по две порции всегда съедал, чуть не плакал: «И где таких поваров на наши головы находят? Везде люди как люди. Только «Фиолент» как заколдованный! Попробуй после ночной вахты на камбуз не сходить, до утра не дотянешь!».
Но вот в курилку вошла сама повариха, и все замолкли. А она спокойно села, вынула из-под фартука кисет, скрутила самокрутку, прикурила у боцмана и говорит:
- Не знаю, как вам, а мне пораньше вставать надо. Может, хватит галдеть?
И затянулась крепчайшим самосадом.
- А как вы на койке поместитесь? Наверно, стульчик под ноги поставите? - ехидно спрашивает электрик Завьялов.
- Да, к сожалению, койки тут рассчитаны на таких, как ты, - отвечает повариха.
- На каких это - таких, как я?
- А на таких. Ты же только полпорции мужчины.
Все так и покатились со смеху. Завьялов и вправду был самым маленьким в экипаже.
На другой день обед - как в ресторане. И борщ наваристый, и биточки, и жареная картошечка фри. И что ни день, баба Катя новыми блюдами балует. У ребят настроение поднялось, работа гораздо лучше пошла. Многие даже поправляться стали. А баба Катя не только хорошо готовила. За границей и продукты сама принимала, не доверяла старпому.
- Вы разве у мясе разбираетесь? - заявляла она. - Идите, пожалуйста, до своих карт и вахтенных журналов, а здесь я сама управлюсь.
Шипчандлеры в портах, куда заходил «Фиолент», ее как огня боялись. Поняли, бабу Катю не обманешь. Забракует товар, отправит обратно. Так что и продукты на «Фиоленте» лучше стали.
Но как-то перед возвращением на Черное море снова объявили общий сбор экипажа. Когда все собрались, капитан пришел. Злой. Таким его редко видели. Баба Катя в первом ряду сидит, голову опустила. Сбор начал старпом:
- ЧП у нас, товарищи, случилось. Помните, просила Екатерина Васильевна на камбуз не лазить? Вы же сами видите, как хорошо она нас кормит. И добавку, кто просит, дает. А вчера вечером испекла она для нас на завтрак вертуту с творогом, но кто-то ночью на камбуз залез и почти всю вертуту съел. Пусть тот, кто это сделал, наберется мужества и признается.
Шум поднялся страшный. Всем обидно, на каждого ведь подумать могут. Но никто не признался. Пошумели, пошумели и разошлись.
Снялись в следующий рейс, груз взяли на Италию. Босфор прошли, Мраморное море. Идет «Фиолент» в Эгейском. Море заштилело. Тихо. Ветерок флагом играет, в открытую дверь камбуза заглядывает, разносит по судну запах сдобного теста. Такой вкусный, словно мы не в море, а в кондитерской.
- Пирожки печет баба Катя, - доложил на мостике капитану старпом.
- Оно и слышно, - мрачно сказал капитан.
Только никаких пирожков баба Катя на стол не подала, а зашла утром в столовую и объявила:
- Пожрали ночью пирожки!
Вечером опять народ собрали. Пришел в столовую доктор, заявил:
- Хочу вас обрадовать, товарищи. Нашелся!
- Кто? Кто? - закричали все разом.
А доктор смеется:
- Виновник лежит у меня в лазарете. Екатерина Васильевна пирожки касторкой начинила. Уважил я ее просьбу, отдал весь запас.
- Кто же это? Кто?
- Очерет.
Что тут началось! «Списать его, - кричат, - нечего с таким обормотом церемониться! Опозорил всех!» А наиболее горячие в лазарет рваться стали, «по душам» с Очеретом хотели поговорить. Тут баба Катя встала и посоветовала:
- Не, хлопчики, не надо его списывать. Сами воспитаем. Сдается мне, что больше он уже на камбуз не полезет и никогда чужого не возьмет.
- Так и было, - закончил свой рассказ боцман. - А Очерет лучшим матросом стал. Портрет его даже на Доске почета пароходства красовался. Воспитала баба Катя. А о той истории с пирожками и вспоми-нать всем запретила...
Посмеялся я, но легче от этого не стало. Не вернулась больше Мария Степановна на «Херсон», и начался там на камбузе такой же «проходной двор», как в свое время на «Фиоленте»...
Марию Степановну мы все часто вспоминали добрым словом. Она умела не только прекрасно готовить, но и шить, и всегда у нее было полно заказчиков. Один принесет новые брюки укоротить, другой попросит в тропиках из старых джинсов шорты сделать. Никому не отказывала. А если заказчиков не было, письма пионерам писала. Еще когда ее дочь Лена училась в школе, директор как-то попросила Марию Степановну выступить перед пионерами, рассказать о странах, в которых ей довелось побывать. После выступления ребята забросали ее вопросами. Вот тогда и пообещала Мария Степановна писать в школу обо всем интересном, что увидит она в дальних плаваниях. Продолжала писать она в школу и тогда, когда Лена уже училась в институте. «Пусть и другие ребята о море читают, - говорила Мария Степановна. - Это всем интересно».
Однажды она показала мне письмо от директора школы: «Дорогая Мария Степановна! Вы не представляете, какое огромное воспитательное значение имеют Ваши письма. Их читают на сборах пионерских дружин, вывешивают рядом с классными стенгазетами. Особенно их ждут мальчишки. Читая Ваши письма, я думаю: «Какая завидная у Вас жизнь!». За Вашу заботу о школе большое учительское спасибо!».
Завидная жизнь...
Я познакомился с Марией Степановной в 1949 году, когда совсем молоденьким мотористом пришел работать на Краснознаменный теплоход «Львов». Мария Степановна была там классной номерной, и нужно было видеть, как заботилась она о пассажирах! То бегала на пристанях за молоком для больной женщины, то ухаживала за одиноким стариком, то ругалась с пассажирским помощником капитана, требуя перевести фронтовика-инвалида из переполненной каюты третьего в пустующую каюту второго класса.
Об участии Марии Степановны в войне я узнал от комсорга. Он попросил написать ко Дню Победы заметку в стенгазету и подсказал: «Поговори с Белозеровой. Она воевала». Сначала Мария Степановна не соглашалась, ссылаясь на занятость, но я не отступал, и она махнула рукой: «Ладно, приходи после работы, поговорим».
Выросла она в Одессе, в семье рыбака. Когда началась Великая Отечественная война, Марии исполнилось всего пятнадцать, но она подала заявление на краткосрочные курсы медсестер, приписав себе лишних два года. Девочкой была она рослой, и ей поверили. По окончании курсов ее направили в отряд морской пехоты, защищавший Одессу. С ним в ночь с 15 на 16 октября 1941 года покинула Мария родной город. Теперь моряки защищали Севастополь, и где только не приходилось бывать их ловкой проворной медсестре! Она вытаскивала из воды окровавленных матросов, которые, оставив окруженный гитлеровцами Константиновский равелин, переплывали под ожесточенным огнем Северную бухту. Доставляла на позиции Малахова кургана продовольствие и медикаменты и во время отчаянных флотских атак катила вслед за матросской лавиной чей-то осиротевший пулемет. Работала в подземных госпиталях и темными ночами, когда измученное севастопольское небо отдыхало от фашистских самолетов, сопровождала в Камышовую бухту раненых, откуда корабли увозили их на Большую землю.
Там, в Камышовой бухте, встретила она тяжелораненого отца. Там же оказалась она и в последние дни обороны Севастополя. Это были страшные дни. Дорога к Камышовой бухте была запружена колоннами отходящих войск. Вместе с армией покидали осажденный город старики, женщины, дети. Над дорогой стояла густая пыль. И вдруг с ужасающим ревом появились фашистские самолеты. Проносясь над колоннами, они в упор расстреливали беззащитных людей.
3 июля 1942 года Совинформбюро сообщило о том, что наши войска оставили Севастополь. В этот же день на Херсонесском мысу вместе с раненными, истощенными, страдающими от жажды людьми Мария Степановна попала в плен.
Она могла смешаться с гражданским населением. Могла снять и выбросить соленую от пота, выгоревшую до белизны флотскую форменку. Могла скрыть свою принадлежность к матросскому братству. Но не сделала этого, нет! Вместе с другими пленными женщинами - военврачами, телефонистками, медсестрами, зенитчицами - ее погнали назад, в Севастополь. И снова шли они той страшной дорогой. На их глазах гитлеровцы добивали прикладами падавших от изнеможения пленных красноармейцев. Избивали спотыкавшихся связанных попарно моряков. И везде - в канавах, возле перевернутых повозок, в запыленных кустах - лежали убитые.
Пленниц поместили в полуразрушенном бараке, огородив его колючей проволокой, потом перегнали в женский лагерь под Николаевом, а через месяц вывезли в Германию и отдали в рабство.
Мария Степановна стала собственностью жестокой хозяйки, у которой работали польские и чешские девушки. За малейшую провинность собственница натравливала на несчастных невольниц злых собак. Истерзанная однажды собакой, Мария Степановна и стала хромать.
В сорок пятом ее освободили советские солдаты. В сорок шестом она пришла на работу в Черноморское пароходство.
Я спросил ее тогда: «Почему вы не стали медсестрой?».
- Не могу больше смотреть на людские страдания, - ответила она и добавила: - Я умею хорошо готовить. Мне обещали место повара. Подать морякам обед и смотреть, как они с удовольствием едят, -вот радость!
...Как я и предполагал, наша перешвартовка закончилась только к утру. А потом прибыла на судно комиссия из пароходства, и нам пришлось показывать свое умение бороться за живучесть судна: заделывать учебные пробоины, тушить условные пожары, спускать шлюпки.
На следующий день я тоже не смог выполнить данное Марии Степановне обещание, так как нужно было предъявлять инспектору Регистра СССР вспомогательный котел. Навалились и другие неотложные дела, связанные с подготовкой судна в рейс. И только накануне отхода я выбрал время, нашел взятую у Марии Степановны книгу и поехал к ней. Жила она в новом районе, на поселке Котовского.
Мне открыла молодая женщина. За подол ее юбки держалась маленькая девочка. Поздоровавшись, я спросил:
- Вы Лена? А это ваша дочь?
Женщина улыбнулась:
- Если вы к маме, то она сегодня уходит в рейс. Мы только что ее проводили.
- В рейс? Она же на пенсии!
- Приехали утром из отдела кадров, стали упрашивать. С поварами в пароходстве всегда туго, а летом особенно. Она и согласилась. Я говорю: «Зачем в твои шестьдесят два года в море идти?». Смеется: «Ты всегда просила привезти хоть горсть океана. Вот сейчас и привезу».
Я встал.
- Ну что ж, будете ей писать, пожелайте и от меня счастливого плавания. А вернется, передайте, пожалуйста, эту книгу.
Мне нужно было успеть еще в пароходство. Таксист довез меня до памятника Дюку. Я пошел вдоль парапета Приморского бульвара, поглядывая на море. Солнце садилось, и небо над заливом было похоже на алый парус.
Из порта выходил теплоход. «Может, на нем ушла в рейс Мария Степановна?» Подумав так, я сразу представил, как уже сейчас, когда все свободные от вахт толпятся на палубе и смотрят на невыразимо прекрасный в этот прощальный час город, она в туго повязанной косынке, с испачканным мукой лицом месит на камбузе тесто, чтобы утром порадовать моряков свежей сдобой.
Теплоход загудел, обогнул маяк и стал набирать ход. Я снял фуражку и помахал ему вслед.
1990 г.
