Флаг «России»
Когда-то этот огромный белоснежный лайнер заполнял своей громадой чуть ли не весь Одесский порт. Он был первым трофейным «пассажиром», который пригнали в Одессу из поверженной фашистской Германии. И первым открывшим после войны мирную международную линию Одесса — Нью-Йорк.
Правда, линия эта продержалась недолго. Между СССР и США началась «холодная война», и лайнер перевели в каботаж, на линию Одесса — Батуми. На этой линии он работал много лет, но иногда все же выходил за Босфор. Привозил в СССР молодых кубинцев, которые становились студентами советских учебных заведений и возил на различные международные фестивали советскую молодежь.
В «Морской энциклопедии Одессы» говорится, что на борту этого лайнера, который у гитлеровцев назывался «Патрия», в мае 1945 года командующий гитлеровским подводным флотом гросс-адмирал Денниц в присутствии представителей военного командования СССР, США и Англии подписал акт безоговорочной капитуляции всех военно-морских сил гитлеровской Германии. А когда на лайнере был спущен фашистский флаг и поднят советский, он получил имя «Россия».
Вот такая биография была у этого гиганта. А вспомнил я о нем, встретив недавно старого друга, с которым вместе когда-то поступал на работу в Черноморское пароходство, — Владимира Андреевича Митина.
«Россия» была дизель-электроходом. И проработал Митин на судне сначала электриком, а потом электромехаником с 1949-го по 1984 год. 35 лет! Проработал до того самого времени, когда лайнер был продан на металлолом в Японию.
...В конце декабря 1984 года теплоход «Аркадий Гайдар», на котором я тоже проработал много лет, погрузив в Сингапуре 12 тысяч тонн каучука, снялся на Одессу. Пройдя Малаккский пролив, мы вышли в Индийский океан. Рано утром позвонил капитан и попросил подняться на мостик:
— Вы работаете в пароходстве с первых послевоенных лет. Знаете почти все наши суда. Но вот навстречу идет вроде «Россия». Но название другое. А ну, гляньте.
С этими словами капитан протянул мне бинокль. Судно было уже недалеко, и даже без бинокля было видно, что это «Россия». Но на носу большими буквами было выведено «Анива».
— Да...Странно, — отдавая капитану бинокль, сказал я. — А давайте у них спросим.
Капитан засмеялся:
— В том то и дело, что я уже связывался с ними по радиотелефону. Не выходят на связь. Молчат. Засекреченные, что ли? А флаг у них красный, советский. Да и «Россия» никогда не была ни на кого похожа. Откуда же взялась эта «Анива»?
Так мы тогда и не смогли разгадать эту загадку. И лишь спустя какое-то время, встретив Митина в отделе кадров пароходства, рассказав ему о встрече в океане, я узнал, в чем было дело.
Да, это была «Россия». Но когда было решено продать устаревший лайнер в Японию на металлолом, из Министерства морского флота СССР поступила команда: «Переименовать судно. Чтобы никто не мог сказать, что Россию продали японцам!»
Вот тогда и стала «Россия» «Анивой»...
От Митина я узнал, что судно долго стояло на дальнем одесском рейде, пока начальство решало, что с ним делать. Сначала хотели сделать из «России» гостиницу, и уже подбирали для нее в порту нерабочий причал.
Потом появился на судне какой-то богатый американец. Говорили, что он хочет приспособить «Россию» под увеселительное заведение. Потом приехали немцы. Они хотели поставить лайнер в Гамбурге на вечный прикол и сделать из него музей.
Все это длилось долго. Начальство никак не могло принять решение, что же делать. А лайнер ржавел. По ночам он стоял в полной темноте, и лишь на носу и на корме тускло светили два огня, означая, что судно стоит на якорях. А когда Одесский залив пенился от штормового ветра и огромную пустую «Россию» раскачивали волны, на баке печально позванивала рында, усиливая ощущение обреченности этого некогда ярко освещенного, нарядного, всегда переполненного пассажирами величественного судна.
Команда на «России» не держалась. Кому интересно было здесь работать, если дни этого гиганта были сочтены. Капитаны сменялись чуть ли не каждый день. И лишь несколько старых членов экипажа, и среди них Владимир Андреевич Митин, были преданы своей «России», поддерживая еле тлевшую на ней жизнь.
Судно пришло в полное запустение. Доходило до того, что вахтенные матросы даже не поднимали по утрам кормовой флаг. И тогда он, Митин, бежал на корму и поднимал на флагштоке флаг СССР.
Наконец поступила из Министерства команда: «Идти в Японию, на металлолом». И престарелый лайнер, подготовленный вновь прибывшим экипажем к дальнему переходу, снялся в последний рейс.
И вот в японском порту Курэ, где у причалов стояли такие же старые, как и «Россия», обреченные на слом суда, капитан поручил Митину спустить флаг.
На эту печальную церемонию собрался весь экипаж. Сняв фуражки, моряки молча смотрели, как просоленный ветрами морей и океанов флаг «России» пополз с кормового флагштока вниз.
Владимир Андреевич поцеловал спущенный флаг, бережно свернул и передал капитану. А на следующий день, оставив судно японцам, экипаж улетел в Одессу.
— А что же было с флагом дальше? — спросил я.
— В Одессе мы отдали его в Музей морского флота, — ответил Митин. — И хоть я плавал потом на других судах, возвращаясь из рейсов, всегда приходил в музей, где возле стоявшей под стеклом большой модели «России» был развернут и ее флаг. А потом музей сгорел. Погиб и флаг...
На этом можно было закончить рассказ о судьбе черноморского лайнера «Россия» и его флага. Но каждое судно — это прежде всего экипаж, люди. Поэтому в этом очерке мне хочется рассказать о необычной судьбе бессменного члена экипажа «России» Владимире Андреевиче Митине.
Когда мы вместе поступали на работу в Черноморское пароходство, я знал только то, что он закончил Одесскую мореходную школу. Подружились, когда нас уже приняли в пароходство, и мы каждый день приходили в отдел кадров, надеясь получить назначение на какое-нибудь судно. Но судов было мало. Почти весь флот за годы войны был потоплен, и работу в первую очередь получали демобилизованные из армии и военно-морского флота моряки.
Так продолжалось долго. Наконец Митин получил назначение на какой-то пароход, названия уже не помню. А вскоре ушел в свой первый рейс и я.
Потом я узнал, что он плавает на самом большом пассажирском судне Черноморского пароходства дизель-электроходе «Россия», и порадовался за него. Встречались редко. А вскоре и вовсе потеряли друг друга из вида.
Но вот в 1999 году, уже после развала Черноморского пароходства, когда, уйдя на пенсию, я, как бывший малолетний узник Одесского гетто и Карловского концлагеря, работал в Ассоциации бывших узников фашизма, мы встретились снова. Сначала я подумал, что, узнав, где я работаю, он зашел меня повидать. Но оказалось, он пришел в ассоциацию стать на учет. Я не поверил своим ушам:
— Ты? На учет? Мы регистрируем только бывших узников гетто и концлагерей!
— А я и был узником гетто, — ответил он, присаживаясь к столу. — Только об этом никогда никому не говорил.
— Ты что, еврей?
— Мать была еврейкой. А отец русским. У меня его фамилия и отчество.
И тут я узнал, что пришлось ему пережить в годы фашистской оккупации Одессы.
Отец с первых дней войны ушел на фронт. А мать осталась с маленьким Володей в оккупированном городе. В декабре 1941 года, согласно приказу оккупационных властей, она, как и сотни других одесских евреев, надев себе и Володе на плечи котомки, поплелась с ним на Слободку, где румынами было организовано еврейское гетто.
Зима была снежной, морозной. И люди, загнанные в гетто, были обречены на смерть от голода и холода. Почти каждый день в течение всей той страшной зимы вывозили из гетто на подводах горы трупов.
Умерли бы от голода и Володя с матерью, если бы не их соседка по двору полячка Ядвига Жуковская. До войны мать не очень с ней общалась. Считала высокомерной, недоступной...
Каждую неделю, пешком, несмотря на жестокий мороз, Ядвига добиралась до гетто и приносила Володе с мамой какую-нибудь еду или немного денег. Гетто охраняли румыны. Но за взятку туда можно было пройти. По воскресеньям разрешено было в гетто устраивать базар.
С начала января 1942 года людей из гетто начали вывозить в села Одесской (ныне Николаевской) области — Доманевку, Богдановку, Карловку, Акмечетку, где оккупанты организовали концлагеря. И Ядвига Жуковская стала просить Володину мать отдать сына ей. Мать не соглашалась. Но когда узнала, что назначена в очередной этап, согласилась.
Но скрывать Володю у себя Ядвига не могла. По всему городу был расклеен приказ: «За укрывательство евреев — расстрел!». Во дворе знали, что Ядвига забрала мальчика из гетто и молчали. Но могли найтись другие доносчики. И она решила Володю крестить.
Жили они на Успенской, в четвертом номере, где недалеко от их дома открылся заброшенный при Советской власти монастырь. Служил там приехавший из Бухареста православный священник. В 1920 году вместе с рагромленной в гражданскую войну белой армией он бежал от большевиков за границу. К нему и повела Ядвига Володю.
Узнав от Ядвиги историю мальчика, священник не только его окрестил, выдав на румынском языке свидетельство о крещении, чтобы Володя мог ходить по городу, не боясь румынских патрулей, но сказал Ядвиге, что заберет мальчика к себе. Ему нужен помощник по дому. А главное — у него Володя будет в полной безопасности.
Было Володе тогда тринадцать лет. Переселившись к священнику, который жил одиноко на Софиевской в четырнадцатом номере, Володя стал помогать ему по хозяйству. Ходил на базар, готовил непритязательную еду, стирал, колол дрова. И когда священник приходил с монастырской службы, в их небольшой квартирке стараниями Володи было натоплено, а на столе, накрытый чистым полотенцем, ждал обед. Ядвига часто навещала Володю, подсказывая, как лучше вести хозяйство. Так и жил он до весны 1944 года.
Когда к Одессе стал приближаться фронт и стал слышен гул орудий наступающих советских войск, священник обнял Володю и сказал: «Прощай, дорогой. Уезжаю. Придут большевики, мне не сдобровать. Второй раз от них убегаю». 10 апреля 1944 года Одесса была освобождена. А следующий день принес новую неожиданную радость. Утром, когда наскоро попив чай, Володя выскочил во двор и увидел идущих ему навстречу двух женщин. И вдруг одна из них, одетая в какой-то рваный мешок, босая, с растрепанными волосами бросилась к нему, схватила и затряслась от рыданий.
— Мама!
Это была она. А привела ее Ядвига.
Мать Володи была освобождена из концлагеря в Акмечетке наступавшими на Одессу советскими войсками. Было это в конце марта 1944 года. Вместе с другими чудом выжившими узниками, идя вслед за наступавшими войсками, она сразу после освобождения Одессы пришла в родной город...
Говорили мы с Владимиром Андреевичем долго. И вдруг мой друг сказал:
— Когда смотрю на фотографию, где я спускаю на «России» флаг, становится не по себе. Это как прощание с первой любовью, которая не забывается никогда...
Вечерняя Одесса, 14.01.2014
