Сестрички любят сладкое
В Амстердаме на небольшой площади, окруженной хороводом пушистых деревьев, стоит памятник: маленькая девочка, приподнявшись на носки, закрывает пальчиком отверстие в дамбе. За дамбой море.
Давно, в далеком детстве, я читал эту сказку.
В холодной стране, окруженной морем, жили суровые люди. Вся жизнь их проходила в борьбе со стихией. Страна была ниже моря, и людям приходилось строить насыпи-дамбы. Но море каждый раз прорывало преграды. Однажды маленькая девочка играла возле дамбы и вдруг увидела, что по стене сочится вода. Девочка хотела побежать, позвать на помощь, но передумала. Море могло обогнать ее. Приподнявшись на носки, девочка закрыла отверстие в стене пальчиком. О, как взбесилось море! Оно начало швырять через дамбу колючие брызги, позвало на помощь ветер, но даже когда пришла на помощь морю ночь, девочка не сдалась. И море отступило.
Я поверил в правдивость сказки прежде, чем попасть в Амстердам. Наше судно завели в шлюз. Словно на лифте, мы опустились в канал, и море оказалось у нас над кормой.
В Амстердам нас ведет лоцман. Лоцман как лоцман - молчаливый, высокий, в черном плаще. Движение по дороге в Амстердам большое. Тяжело груженные сухогрузные теплоходы, широкие и длинные супертанкеры, свежевыкрашенные красавцы «пассажиры». Да еще по обочинам канала буксиры тянут упирающиеся баржи.
Лоцман сосредоточен:
- Право. Еще. Так держать. Лево. Еще лево. Так.
Навстречу нам идет небольшой пароход под трехцветным голландским флагом.
- Тюльпан, - неожиданно говорит лоцман (пароход загружен тюльпанами). - Голландия - единственная в мире страна, которая экспортирует цветы. В основном тюльпаны. Каждый год голландские фирмы вывозят за границу цветы. Выручка огромная: двести - двести пятьдесят миллионов гульденов. Наши тюльпаны можно видеть даже в Аргентине. Право руля! Хорошо.
Мы вползаем в Амстердам. Не в порт, а именно в Амстердам. Город и порт - одно целое. Жилые дома, пароходы, автомашины, подъемные краны и скользящие под их растопыренными ногами автопогрузчики - все это смешано, спутано в громадное, горластое, расцвеченное рекламой единое понятие - Амстердам.
Швартовка. Два буксира, уткнувшись тупыми носами в наш борт, втискивают судно между двумя «англичанами». Лоцман закуривает предложенный капитаном «Беломор», поправляет фуражку и ступает на трап.
Амстердам называют голландской Венецией. И правда: дома здесь вырастают прямо из воды. Каналы, каналы... Они удивительно похожи на длинные узкие зеркала, у которых прихорашиваются деревья и облака.
На первый взгляд Амстердам неприветлив. Готические крыши домов нахлобучены на самые окна, средневековые переулки не пропускают на свои тротуары солнце. Много в Амстердаме и широких проспектов, но старые дома стоят к ним спиной.
Старое всегда презирает новое.
Наш приход в Амстердам совпал с воскресным днем. Город молчит. По гулким улицам прохаживаются полицейские. В воскресенье в Амстердаме работают только церкви, бары и нищие. Странные нищие. Они не в лохмотьях.
Мужчины в галстуках. Они стоят возле церквей, заложив руки в карманы. Они просят взглядом, руку протягивать нельзя. Молящий взгляд может увидеть любой прохожий, а протянутую руку может заметить и полицейский... Нищих тут быть не должно!
Тишина. Почтительно притормаживают возле церквей автомобили. Каждое слово молитвы должно быть услышано богом. Каждое слово и миллионера, и нищего.
Заходим в бар. Кельнер - молодой парень. Белоснежная рубаха, черная бабочка. Кельнер не понимает нас.
Если бы господа говорили по-немецки...
Он зовет бармена.
О, Москва! - бармен сам приносит пиво и подсаживается к нашему столику. Его интересует все, что касается нашей страны, даже московская погода. Вдруг он задирает рукав рубахи и показывает вытатуированный на запястье номер. Я запомнил его - 3982. Это память о немецком концлагере.
Дождь. Он частый гость в Амстердаме. Недаром горожане в любую погоду идут на работу, захватив с собой плащи. Дождь бросается на нас из-под колес автомобилей, падает с крыш, неприятно щекочет затылки.
Мы забегаем под какой-то навес. Женщина, склонившись к ноге маленькой девочки, зашнуровывает ботинок. Женщина что-то выговаривает девочке. А дождь сильней и сильней. И город делается синим.
Невольно я вспоминаю, что в этом самом городе жила прекрасная девочка Анна Франк. Она тоже, наверное, смогла бы остановить море. Ее дневник взволновал всех честных людей мира. Она писала его здесь, в Амстердаме, в эпоху фашизма.
Вдруг женщина, услышав, что я рассказываю товарищам об Анне, приблизилась и взяла меня за руку.
- Анна Франк, - мягко произносит она. И что-то горячо, взволнованно говорит на своем языке.
Я пытаюсь объяснить ей, что мы хотим посмотреть дом, где жила Анна, но как это сделать? А женщина все говорит и говорит, захлебываясь словами, и, кажется, ей нет дела, понимаем мы ее или нет. Глаза ее добрые, чуть собранные морщинками, то сужаются, то расширяются - тоже говорят, пока не наполняются слезами.
Женщина вытирает слезы и вздыхает. Теперь мы поняли ее. Слезы не нуждаются в переводе. Они понятны на любом языке.
Женщина уходит в дождь, ее маленькая спутница прощально машет нам ручонкой. Мы тоже, перекурив, идем дальше. Дождь становится реже. Снова видны дома, витрины магазинов, каналы. Перед нами опять Амстердам, всхлипывающий после дождя, как обиженный ребенок.
...Дождливым днем мы пришли в Роттердам. Снова каналы, быстрые автомашины, чистота.
Роттердам не похож на Амстердам. Здесь нет готической унылости домов. Город, разрушенный фашистскими бомбами, после войны отстроен заново. Дома - стекло и бетон. Цветные дома. Желтые, голубые, красные. И столики уличных кафе всех цветов. И реклама.
Холодный ветер дразнит воду в каналах.
У нас неприятность - мотористу Коваленко попала в глаз металлическая стружка. Доктор отвез его в город. Я жду их у причала в мотоботе. Наше судно на рейде, у портовых складов нет мест.
От скуки рассматриваю стоящий рядом пароход. Неожиданно с парохода срывается что-то и звонко шлепается в воду. Два или три матроса свешиваются за борт и кричат. Я торопливо завожу мотор. В это время возле самого бота, словно поплавок, выскакивает из воды мальчик. Тоненькие, покрытые «гусиной кожей» руки хватаются за борт мотобота. Мальчик дрожит и громко стучит зубами. Я затаскиваю его в тесную рубку и накрываю ватником. Что-то глухо ударяется о крышу рубки. Выхожу. На крыше - металлическая коробка от сигарет «Лаки-страйк», в коробке -деньги. Мальчик выглядывает из рубки и быстро вырывает коробку из моих рук. На ломаном английском языке он объясняет мне: это его деньги.
Мальчика зовут Тони. Ему двенадцать лет. Когда в порт приходят американцы, Тони уходит из школы. Он умеет прыгать в воду г любой высоты. Иностранцам это нравится, особенно в такую пого-ду. Отец? Отец у Тони есть. Но кроме Тони в семье еще две сестрички. ) литл», - говорит Тони и чуть поднимает над палубой руку. Мать умерла. А сестрички так любят сладкое...
Я растираю Тони. Он улыбается и тянется к штурвалу. Тони обыкновенный мальчик, и желания у него мальчишеские, обыкновенные...
Плохой памятью страдают обычно отдельные лица. Народ всегда помнит о своем прошлом. В центре Роттердама стоит памятник Ужасам войны: мужчина-инвалид протягивает к небу обезображенные руки, и над площадью словно повис его крик: «Люди! Не забывайте!».
Люди помнят.
В годовщину Октябрьской революции голландские студенты проносят по улицам Роттердама транспарант с двумя датами: «1813 год. 1945 год». Эти две даты многое напоминают голландцам. Дважды в истории благодаря победе русского оружия Голландия становилась независимой. Год 1813 принес голландцам освобождение от наполеоновского нашествия. Год 1945 - от Гитлера. Люди помнят.
В день, когда газеты всего мира с возмущением писали о возрождении неонацистской партии в Западной Германии, по улицам Роттердама прошли бывшие узники гитлеровских концлагерей. Они были в одежде, которую сохранили с 1945 года.
Я видел в Голландии и обывателей. Мужчин и женщин, у женщин дорисованы глаза, мужчины подстрижены «под мальчиков». Они сидят в кафе, разглядывают через полированные стекла жизнь города и, когда официант предлагает им свежие газеты, отрицательно качают головами...
Люди труда поставили прекрасные памятники мужественной девочке, остановившей море, и страшным ужасам войны. Эти памятники выдержаны в разных стилях, но идея у них одна: не забывать о прошлом.
Люди помнят!
1972 г.
