Эрнандо и Мигуэль
После закрытия Суэцкого канала на Канарских островах сошлись дороги судов, следующих вокруг Африки в разных направлениях. Это заставило многих судовладельцев открыть в Лас-Пальмасе свои представительства, а бизнесменов - филиалы фирм и контор.
В ночь перед приходом в Лас-Пальмас на судне никто не спал. Мы ждали встречи с землей и вспоминали все, что знали о Лас-Пальмасе из разговоров с друзьями, побывавшими там, из справочников и книг. Порт не мог быть похож на другие порты. Испания есть Испания.
С тех пор как в 1939 году утвердилась диктатура Франко, мы мало слышали об этой стране. Но судьбы людей, первыми в Европе преградивших путь фашизму, продолжали волновать нас. В 1947 году я плавал на краснознаменном теплоходе «Львов». Капитаном был испанец Мантилья. Во время Гражданской войны он привел в Одессу пароход с испанскими детьми и остался работать. Фашистский суд заочно приговорил его к смертной казни, и когда мы спрашивали его, как он относится к этому, капитан Мантилья отвечал: «Вся Испания приговорена к казни. А я - сын своего народа».
Как-то на судно пришел новый матрос, звали его Федя. Федя Иванов. Любимой его песней была «Гренада». Он любил вечерами сидеть на корме и напевать: «Я хату покинул, пошел воевать...». Когда мы проходили берега Испании, Федя подолгу стоял на палубе и смотрел на скалистый берег. Он любил рисовать. Вся его каюта была уставлена холстами: расщепленное снарядом дерево, узкая причудливого цвета река. Если боцман давал ему кандейку с краской и посылал красить поручни или леерные стойки, Федя сначала рисовал на кандейке человека с поднятым вверх кулаком, а потом приступал к работе.
- Куды я теперь ту кандейку дену! - возмущался боцман. Федя пожимал плечами.
Однажды всех разбудил авральный звонок. Я выскочил на палубу. Высоко в небе металась луна, а над мачтами носился альбатрос.
- В пятом трюме вода!
В трюме уже работали все свободные от вахт. Электрики подвешивали люстру. Когда она зажглась, я увидел на освобожденной от мешков с сахаром переборке лопнувшую фановую трубу. Через нее в трюм поступала вода. Федя работал в аварийной партии. Ловкими быстрыми движениями он сбивал доски для цементного ящика. Остальные матросы готовили раствор.
- Но пасаран! - сказал Федя и, твердо ставя ноги, подняв над головой сбитые доски, пошел к переборке.
Под утро промокшие, уставшие, мы вылезли из трюма. Луна уже зашла, и небо, как и океан, было темным.
- Поспать бы еще до вахты...
В темноте зазвенела гитара.
- Ты - как испанец, - сказал с насмешкой тот же голос. - «Но пасаран»...
Федя выступил из темноты.
- Я - русский. Но в тридцать шестом, за месяц до моего рождения, погиб в Испании мой отец. Он дрался в Интернациональной бригаде.
И еще я вспоминал на подходе к Лас-Пальмасу большую карту, которая с лета 1936 года висела в одесском Городском саду. Каждый день возле этой карты собирались люди, повторяя названия испанских городов и деревень. Зимой 1939-го карту сняли.
Шел снег. Люди в Городском саду стояли с непокрытыми головами и молчали. И вдруг в толпе раздался чей-то хриплый голос: «Подумаешь, карта! Там остался народ!».
Лас-Пальмас... Порт в запахах тины, протухшей рыбы и корабельной краски. Черные тени пароходов, приписанных к Бремену и Гамбургу. Между наваленными на причалах ящиками, мешками, бочками ходят немецкие матросы, считают количество грузов, пишут, бросают друг другу банки с консервированным пивом и по-хозяйски покрикивают на грузчиков. Только в самом углу порта мы увидели испанский пароход. Он был приписан к Барселоне. Паренек в засаленном поварском колпаке стоял у борта и ловил рыбу. Заметив наш флаг, он улыбнулся и поднял вверх руку с крепко сжатым кулаком. Мы ответили ему тем же старым забытым приветствием интернационалистов.
...С нами в такси мальчишка лет семи. Зовут его Эрнандо. Он увязался за нами на причале, предлагая купить открытки с видами Лас-Пальмаса. Мы взяли его с собой; он, красный от восторга, тычет пальцем в стекло машины: «Гиникуада!». Это ущелье, вокруг которого расположен Лас-Пальмас. Через ущелье перекинут мост. Эрнандо показывает вниз. Там, на берегу быстро несущейся в океан реки, видны фигурки людей. Эрнандо что-то объясняет, показывая на себя.
- Внизу работает его отец, - говорит по-английски шофер. -Он землекоп. Отец не поверит, что сын сегодня катался в машине. Разве другие сеньоры возьмут его с собой?
Если с рейда виден фасад города, то сейчас мы на его задворках. Машина медленно пробирается улочками, густо перетянутыми веревками, на которых сушится белье. Плоские домики смотрят в синее небо покосившимися окнами, кошки и собаки мирно хлопочут на мусорных свалках. А у дверей маленькой полутемной лавки о чем-то яростно спорят женщины. Где-то здесь живет Эрнандо. Он попросил подвезти его к дому.
Машина останавливается возле чистенького домика в одно окно, из которого испуганно выглядывает растрепанная женщина. На руках у нее грудной ребенок. Эрнандо выскакивает из машины и, показывая на нас, кричит: «Амигос русос!». Женщина улыбается. В глазах у нее столько доброты и печали, что мы невольно выходим из машины и кланяемся ей. Сама Испания смотрит на нас, и как не поклониться этой прекрасной стране... Мы высыпаем в руки мальчишки всевозможные значки, марки, спичечные коробки. Эрнандо округляет глаза и восторженно восклицает: «О-о!».
В центре города шофер останавливает машину возле высокого мрачного собора. По его словам, собор строили первые испанские поселенцы. Неподалеку - пляж. Шумный прибой голосов подкатывается к стенам собора.
Напротив собора возводится новая церковь в стиле модерн, и я вспоминаю строки из книги американского пресс-атташе посольства США в Мадриде Абеля Пленна «Ветер в оливковых рощах»: «Ни одна щель, ни одна трещина, ни одно звено, ни один стык огромного здания государственной власти в Испании не находится вне досягаемости церкви. Родился ребенок, вышла в свет книга, заложен фундамент, издан приказ, выпущен новый фильм, открыта школа или произошли тысячи еще более мелких событий, составляющих самую незначительную фазу политической, экономической или культурной жизни страны, - все это сделано если не по инициативе, то с согласия церкви».
Мы прощаемся с шофером, идем вдоль желтых домов, обклеенных листками с цитатами из речей папы римского. А под тентами кафе, на верандах ресторанов пьют, смеются и обнимаются загорелые мужчины и женщины, слышна английская и немецкая речь.
Выбравшись из упругого жара центральных улиц, мы оказались на влажном песке маленького дикого пляжа. Из-за рыжей скалы показалась парусная лодка. Она свернула к берегу, парус упал, и мы увидели старика в продырявленной соломенной шляпе и мокрых заплатанных брюках. Он спрыгнул на песок и стал вытаскивать лодку. Мы помогли ему.
В это время на пляж съехала повозка, запряженная осликом. Женщина в красной юбке и лиловых чулках хлестала ослика прутом, выколачивая из него пыль, как из старой подушки. Старик торопливо полез в лодку и поднял корзину с рыбой. Затем перетащил в повозку рыбу, укрыл рваной сеткой, поднял с песка прут и подал женщине.
Когда повозка уехала, старик подмигнул нам, порылся в кармане брюк и достал окурок сигареты. Закурив, он спросил, кто мы, а узнав, удивленно переспросил:
- Москва?
Тридцать лет этот человек не видел советских людей. Боец республиканской армии, он воевал под Мадридом и Теруэлем. После победы Франко три года сидел в тюрьме, потом уехал сюда. Не хотел оставаться там, где поселилось отчаяние. Но здесь тоже была Испания. «Неблагонадежный», он долго был без работы, жил случайными заработками. Потом ушел с рыбаками в океан.
Только после второй мировой войны он смог построить себе домик и купить лодку. Но для строительства пансионатов и отелей понадобился весь берег, и нашего собеседника, как и сотни других рыбаков, заставили продать домик и переселиться в горы. Он долго сопротивлялся, обращался в суд, но, пока судился, ему достался самый высокий участок.
Старика звали Мигуэлем. Он похлопал каждого из нас по плечу.
На судно мы возвращались молча. Громко рокотал мотор, хлюпал в баках соляр и плясали на темной воде рейда городские огни. Впереди был океан и долгая дорога домой, но я знал, что в этой дороге будут теперь со мной и маленький Эрнандо, и старик Мигуэль.
1972 г.
