День в Стамбуле
Я пишу это в кафе за мраморным столиком, пока хозяин ворочает в горячем песке медные кофейники с длинными ручками. В окно виден Галатский мост и мечети; пароходный дым плавает между минаретами, как облака, и крики торговцев рыбой смешиваются с криками муэдзинов.
Сколько раз, проходя Босфор, мы мечтали постоять в Стамбуле, побродить по его улицам, увидеть знаменитые византийские фрески, заглянуть во дворцы султанов! И сейчас, когда мы сидим в стамбульском кафе, не верится, что рядом - этот город.
Мы были уже в Айя-Софии, в Голубой мечети и еще во многих местах, где гиды, ссорясь между собой, хватают туристов за руки и заученно, как молитвы, рассказывают легенды Стамбула. Мы пошли за одним маленьким сморщенным человеком в рваном пиджаке и сбитой набок кепке. Он курил злой табак, выедающий глаза, и ругался по-русски. Потом он признался нам, что он эмигрант, офицер, и удрал сюда с бароном Врангелем. Мы угостили его пивом, и он сказал, что если есть на земле добрые люди, так только в России. Они могут пожалеть и накормить, не вспомнив обиду.
Он привел нас к небольшой мечети Кахрис-джами, по-русски «Мечеть победы». Это бывшая византийская церковь с великолепными мозаичными картинами, не стертыми веками. Мы долго стояли перед изображением Христа, исполненного с той страстью, на которую способно настоящее искусство. Наш гид сидел в сторонке и, когда мы обернулись к нему, он протянул руку и почти закричал:
- Где же он, этот бог, если он может терпеть себя в плену мечети? Потом мы забрели на Крытый рынок и заблудились в его узких, как щели, улочках. В чаду мангалов жарились бараньи туши, на прилавках блестела обрызганная водой зелень, в широких корзинах шевелились омары. Скрипели телеги.
На рынке была своя мечеть, и прежде чем делать покупки, многие, сложив у входа кошелки, молились. Покупки нужно было отдавать мальчишкам, которые стаями носились по рынку и за несколько мелких монет доставляли покупки куда угодно. Тех, кто не отдавал полные кошелки маленьким носильщикам, рынок провожал свистом: мальчишки бегали здесь не ради озорства, каждый из них кормил семью.
Надеясь выбраться с рынка, мы пошли за продавцом лимонада. Он нес за спиной медный кувшин и стаканы. Кувшин был обвязан колокольчиками, и при каждом шаге хозяина звенел, сзывая покупателей.
Но никто не просил лимонада, здесь пили кока-колу, и продавец лимонада шагал и шагал по рынку, упрямо, как мул.
Наконец мы вышли на Галатский мост. Бухта Золотой Рог чернела в провале берегов, и сотни лодок, паромов и фелюг расползались по ней, как омары, в разные стороны.
Вдоль моста мужчины ловили рыбу. Прижав одной рукой портфели или свертки, другой они дергали лески, которые вместе с крючками продавались тут же, на мосту. Серебристая рыбешка билась в ногах рыболовов.
Потом мы вышли на набережную, откуда уходили паромы на другую сторону Босфора, и оглохли от криков носильщиков, продавцов сладостей и от барабанного стука щеток чистильщиков обуви. Чистильщики сидели длинным рядом за ящиками, обитыми медными пластинами.
На набережной мы услышали презрительное слово «йорганджи». Его выплевывали носильщики и береговые матросы. Позже мы узнали, что оно означает «одеяльщик». Так в Стамбуле называют приезжающих из азиатской части Турции разорившихся крестьян. Днем эти люди в поисках работы бродят по городу со свернутыми за плечами одеялами, а к вечеру раскрывают одеяла под лодками на набережной. Они медленно двигались в толпе, и от их загнанных взглядов становилось не по себе.
К набережной подошли с десяток лодок со свежим уловом. На лодках установили жаровни, засыпали угли, и ветер понес в город запах жареной рыбы. Моментально появились тележки с помидорами, солеными огурцами, замелькали разносчики хлеба, водоносы, и вскоре все на набережной, обжигаясь, ели горячую рыбу, только одеяльщики по-прежнему потерянно бродили в толпе.
Мы пошли прочь. Но долго еще в окнах встречных домов закатным жаром полыхал огонь лодочных жаровен, а в горле першило от горьковатого запаха рыбы.
Мы остановились на остром мысу ниже дворца Топкапы, перед памятником Кемалю Ататюрку. Здесь кончался Босфор, ветер рвал его синеву. Мимо нас, протяжно гудя, шел танкер. Его высокий борт закрыл Босфор, из-под винта шумным родником била вода, и над ней развевался красный флаг. Наш танкер плыл домой.
Мы медленно пошли назад и, поднявшись в гору, оказались перед воротами дворца Топкапы. Ворота были закрыты. Ветер сносил к ним опавшие листья и глухо стучал большим медным кольцом, вделанным в черное дерево ворот. Дворец был построен вскоре после взятия турками Константинополя. Двадцать пять султанов прожили в нем, держа в страхе целые народы.
Солнце уже коснулось воды. К мечетям, вспугивая голубей, со всех сторон тянулись люди. Был час вечерней молитвы, и голоса муэдзинов, усиленные динамиками, торопили верующих. Мимо нас проковылял нищий. Голова его была повязана грязной тряпкой, с ног спадали старые солдатские ботинки, он громко стучал палкой по мостовой, и этот стук вызывал такую жалость, что мы догнали нищего и сунули ему в руки монету. Нищий остановился, затряс головой и швырнул монету на мостовую.
- Гяуры! - он не хотел брать милостыню у «неверных».
Неожиданно суматошно загудели автомобили, забегали полицейские; вдоль тротуаров начали выстраиваться прохожие. По мостовой навстречу нам молча двигалась толпа. Над толпой языками пламени колыхались воздушные змеи, и, казалось, сам воздух накален от кричащих на них надписей: «Шестой флот, убирайся вон». Газеты писали о предстоящем визите в Стамбул шестого американского флота. Его еще не было на рейде, а молодой Стамбул протестовал...
...Хозяин принес кофе, а я отложил блокнот и стал смотреть в окно. Небо было светлым, ветер еще не успел дотянуться до него, и в этом небе показалась звезда.
Таким мне и запомнился Стамбул - большой вечерней звездой в светлом пятне неба.
1972 г.
