Литературный сайт Аркадия Хасина

Созвездие Арго

Боцман разбудил нас рано. На столе потрескивала свеча, за бортом плескало море. Я глянул в иллюминатор: над горизонтом мрачно громоздились тучи, на краю мола устало помаргивал маяк.

- Подъем!

Я спрыгнул с койки и побежал умываться. Иван Максимович успел вскипятить чай. На столе стояли кружки. Возле моей и Колькиной лежало по два кусочка сахару. Возле кружки боцмана - один.

Заметив, что Колька, не вставая с койки, тянется за папиросой, Иван Максимович грохнул кружкой по столу:

- Тебе что, особое приглашение надо?

- Да куда он денется, твой котел! - огрызнулся Колька, но, спрыгнув на палубу, стал натягивать брюки.

Когда сели к столу, боцман сказал:

- Рабочих сегодня не будет. Из эвакуации прибыла новая партия станков, всем заводом идут на разгрузку. Пока слесарей нет, начнем котел.

Напившись чаю, мы спустились в кочегарку. Боцман зажег керосиновый фонарь, подвесил к подволоку и стал объяснять, как чистить котел. Слушая Ивана Максимовича, я с опаской поглядывал на кочегарский инструмент. Возле колченогой тачки, называемой рикшей, на которой подвозили к топкам котла уголь, лежал увесистый лом. На языке кочегаров он назывался понедельник. Рядом с ломом лежала широкая лопата, ею можно было захватить пуда два угля. Под топкой валялись прогоревшие колосники.

- Главное, привыкайте никакой работы не бояться, - закончил боцман. - В дальнем рейсе на помощь нам никто не придет.

- В дальнем! - хмыкнул Колька. - Нам до дальнего, как до Луны. Ты бы лучше, Дракон, насчет молока подумал.

- Какого еще молока?

- Из-под коровы. Забыл, что чистка котла - работа вредная. За нее кочегарам молоко дают.

Я думал, Иван Максимович прикрикнет на Кольку и прикажет лезть немедленно в котел, но он сказал:

- Это ты прав. Буду в заводоуправлении, уточню.

Колька повеселел, почесав грудь, подмигнул мне:

- Вот так. Не напомни, и зарплату забудут уплатить. Давай, Дракон, готовь переноски. Заводская электростанция должна уже работать.

Электропитание с берега начинали подавать с семи часов. Боцман посмотрел на ручные часы и полез по трапу на палубу. Пока мы вскрывали горловину котла, он подключил на берегу низковольтное освещение и опустил через светлый люк две переноски. Вернувшись, он задул фонарь.

- Ну, ребятки, за дело.

- Всю жизнь мечтал котлы чистить, - ворчливо сказал Колька, освещая переноской мрачное нутро котла. - Вы их хоть раз за войну освежали?

- А как же! В Туапсе, когда на ремонте стояли.

- Оно и видно...

- Будет тебе, - добродушно улыбнулся боцман. - Вот послушай, как я первый раз котел чистил. Объявляю авансом перекур.

Боцман присел на пыльный ящик и предложил Кольке папиросу. Тот сразу отложил инструмент и, усаживаясь в сторонке, сказал:

- Давай, начинай травлю.

- Да какая это травля? Ты слушай. Плавал я матросом на «Декабристе», держали мы линию Одесса - Владивосток. Тяжелая линия, прямо тебе скажу. Тропическая. Знаете песню: «Раскинулось море широко»? Только кочегар, который в тропиках у топок стоял, мог такую сочинить. Так вот. В стране тогда стахановское движение зарождалось. Газеты о трудовых рекордах пишут, а у нас... Вахты, сон да козел по вечерам в кубрике. Я комсоргом был. Выступил на собрании: «Пора и нам в стахановцы двигать. Не можем мы в стороне от таких больших дел стоять!». Зашумели ребята, предложения так и посыпались. Перебил всех стармех. Он из старых спецов был, на рядовых моряков даже не смотрел. Поднял он руку, говорит: «В море не рекорды решают, а опыт командного состава. А ваше дело, товарищи комсомольцы, на руле хорошо стоять да пар на марке держать!». Тут один кочегар и возразил: «Насчет пара вы правильно сказали, но котлы у нас давно не чищены. А если их чистить почаще, можно скорость увеличить, правда, товарищ стармех?». Тут я опять руку тяну: «Если нужно в котел лезть, матросы помогут. Правда, ребята?». Орут, черти: «Давай, объявляй аврал!». Пришли в Коломбо, вывели на чистку один котел. Спустились матросы в кочегарку. Жара, под вентилятором - и то дышать нечем, а тут в горячий котел лезть надо. А стармех ехидно спрашивает: «Ну что, товарищ комсорг, не передумал?». Оглянулся я: кочегары, механики, матросы - все на меня глядят. «Нет, - говорю, - не передумал». Протиснулся в горловину. Колени сквозь робу жжет, пот глаза щиплет, в голове словно рында гудит, но приказываю себе - назад хода нет! И на шкрябке злость вымещаю. Слышу, и другие матросы полезли. По скрежету шкрябок понимаю, ребята со мной заодно думают! А за матросами и кочегары уже пошли. Быстро мы тогда с котлом справились. Стармех не поленился, сам в котел полез, работу нашу принимал. Хотел придраться, да не смог. Подняли кочегары парок, вышли мы из порта, а за кормой след от винта словно шире стал. И скорость, скорость! «Качать комсорга!» Еле от них, чертей, отделался. Пришли в Сингапур, за другой котел взялись. В результате на десять суток раньше срока в Одессу вернулись.

Боцман затоптал окурок и встал:

- Вот так, ребятки. Ну, за дело!

- Эх, мама родная! - и Колька, размашисто перекрестившись, полез в котел. Я подал ему переноску, стальную щетку, шкрябки и двинулся за ним.

- До блеска шуруйте, проверю! - донесся вслед глухой голос боцмана.

Осветив переноской ближайшую трубу, Колька принялся очищать ее от накипи. Я взялся за соседнюю. В котле сразу поднялась пыль, забила рот, затруднила дыхание. Я вспотел и закашлялся.

- Что, не по вкусу работка? - засмеялся Колька. - Это тебе не кисточкой на солнышке водить. Море, оно и таким бывает!

Сплюнув черный сгусток пыли, я продолжал работать. Рассказ Ивана Максимовича придавал силы. «Они ведь в тропиках котлы чистили, а здесь - курорт...» Но как я ни уговаривал себя, работать с каждой минутой становилось трудней. Пот заливал глаза, руки ломило, дышать было нечем. В довершение всего внезапно погас свет. И тут я со страхом вспомнил рассказ Лавренева «Срочный фрахт». Ведь точно так же залез в пароходный котел беспризорный мальчишка по прозвищу Крыса и, застряв между дымогарных труб, не смог вылезти назад. А пароход торопился из Одессы в Америку, и хозяин Крысы, жадный и жестокий Пров Кириакович, боясь потерять заработок, уверил американцев, что мальчишка выкарабкался, и можно поднимать пар...

Свет загорелся, и я увидел грязное смеющееся лицо Кольки.

- Сдрейфил? Это я кабель дернул, контакт и пропал. Дай, думаю, послушаю, как салажонок «мама» закричит!

- Не бойся, не закричу, - сказал я, дрожа от пережитого страха.

- Вылазь, передохнем, а то кашляешь, как чахоточный.

Колька потянул за собой переноску и пополз к горловине. Выбравшись наружу, он помог вылезти и мне. Тяжело дыша, я уселся на ступеньку трапа, подставив лицо вентиляционной трубе. Из нее веяло приятной прохладой. Колька, развалившись на ящике, вытаскивал из кармана папиросу. Боцмана ни в кочегарке, ни в машинном отделении не было.

- А знаешь, сколько завод за чистку котла платит? - закурив, спросил Колька. - Дай бог! Я сказал Дракону, пусть наряд выписывает, а он попер на меня: «Вы в рабочее время котел чистить будете! Народные деньги беречь надо!». Сознательный...

- Давай продолжим работу, - отдышавшись, сказал я. - Придет Иван Максимович, заругает.

- Чего там, заругает. Знаешь, как настоящие кочегары делают? -Колька на всякий случай посмотрел вверх и прислушался. - Настоящие «духи» делают так. Залезут в котел, посидят, вылезут, ополоснут морды под краном, вроде пот их прошиб, и лезут на солнышко. Механик посмотрит и пожалеет: «Отдыхайте, отдыхайте, ребятки!». Навидался я всякого. И так на шару котел этот чистим...

- Кажется, идет, - прислушавшись к шагам на палубе, сказал я.

- Да ладно тебе. Давай лучше посчитаем, сколько ты мне еще за отрез должен. Груня пока с хлебом кислород перекрыла, а ты рад. Думаешь, Колька забыл долг. Нет, дорогой, долг платежом красен. Завтра зарплата. Получишь, отдашь мне!

На трапе загремели шаги. Я встал со ступеньки и увидел спускавшихся в машинное отделение рабочих. В руках у них были толстые деревянные бруски. За рабочими спускался боцман.

- Вот спасибо, что пришли, - говорил бригадиру Иван Максимович. - А я думал, раз вы на разгрузке станков, значит, пожалуете до нас только завтра.

- Станки мы разгрузили быстро... - Губский подошел к машине и озабоченно посмотрел на приготовленный к разборке поршень. -Я дал заказ на проточку поршней. Сейчас должен подойти плавкран. Только бы его бригада с «Крыма» не перехватила. У них сегодня сборка главного двигателя.

Губский повернулся к своим помощникам:

- Майна помалу!

Заскрипели тали, тяжелое тело поршня начало медленно опускаться вниз.

- Брусья, брусья подкладывайте! - раздраженно сказал Губский. -И шток ветошью обмотайте. Начнет забирать плавкран, облицовку обдерет!

Боцман подождал, пока рабочие уложили поршень на брусья, и осторожно спросил:

- Насчет баббита не узнавали?

- Думаю, договорится начальство с водолазами, но и вы со своей стороны нажимайте. Я вам подсказал выход, пусть и пароходство похлопочет.

В светлый люк просунулась Груня.

- Максимыч, тутычки вид Миши прийшли. Знов вызывае.

- Тьфу! - заметив курившего Кольку, боцман сказал: - Я шланг с берега в кочегарку протяну, закончите очищать накипь, скатите котел водой. И учти, я ненадолго, работу все равно проверю!

- Лучше скажи Груне, пускай усиленное питание готовит! - отозвался Колька.

Груня постаралась. Правда, за обеденный стол в грязной робе она нас не пустила, пришлось располагаться на кнехтах. Но зато накормила макаронами с мясом и разрезала арбуз.

- Ого! - обрадовался Колька. - Где ты такой кавун взяла?

- Купыла. Специально для тебя, паразита. А ну, дывысь, кажись, до нас кран.

Сопя паром, к «Аджиголу» подходил плавкран. На заваленной деталями судовых машин палубе стоял бородатый матрос и, сложив рупором руки, кричал:

- Эй, на буксире, принимайте концы!

- Палубной команде - аврал! - объявил Колька, облизывая липкие пальцы. - Пошли принимать веревки.

С плавкрана полетела выброска. Колька ловко поймал ее и стал выбирать из воды привязанный к выброске швартовый конец. Пропустив его через клюз, он набросил конец на кнехт. Над «Аджиголом» нависла стрела плавкрана, опуская раскачивающийся гак.

- Майна веселей! - заорал Колька и вдруг осекся. В стеклянной кабине крана сидела молоденькая крановщица. Колька послал ей воздушный поцелуй, но крановщица, управляя рычагами, не обратила на Кольку никакого внимания. Груня, наблюдавшая за Колькой, засмеялась:

- Шо, Жених, разлюбылы девки?

Гак скрылся в люке машинного отделения, но вскоре показался снова, медленно поднимая поршень.

- Дают! - притворно охнул Колька, стараясь не смотреть на стеклянную кабину крана. - Не успеешь перекурить, все поршни в цех закинут.

- А ты як думав? - собирая грязные тарелки, спросила Груня. - Даром Максимыч пороги на заводи обивав?

Из машинного отделения показался бригадир. Груня предложила ему пообедать, но он отказался:

- Спасибо, некогда, - и быстро пошел к сходне.

Кран отошел, увозя наши поршни в цех.

Чистка котла имела свое преимущество: нам полагалось работать всего шесть часов. В два часа дня мы уже шагали в заводскую баню. Проходя мимо никелировочного цеха, где в окнах были видны работницы, полировавшие после никелевых ванн краники и маховички, Колька остановился и сказал:

- Арматуру для душевых и туалетов «Крыма» готовят. У меня знакомая здесь есть, поговорить надо. А ты иди, мойся. Я скоро.

Я еще не успел раздеться в душном предбаннике, как Колька распахнул дверь и плюхнулся на скользкую лавку.

- Смотри!

Он раскрыл торбочку, в которой нес мочалку и мыло. В торбочке было полно сверкающих никелем деталей.

- Зачем тебе это?

- Зачем? - Колька хитро скосил глаза. - Загоню на Пересыпи. Сейчас каждому такие штуки нужны.

- Но это же... государственное.

Колька потрогал мой лоб и отдернул руку.

- Тебе лечиться надо.

Быстро раздевшись, он побежал под душ. Намылившись, Колька вдруг с обидой сказал:

- За ту собачку Дракон как пилой пилит. Найди, говорит, старушку и верни ей пса, иначе такую бочку на тебя накачу, дальше завода никуда не поплывешь! Можно подумать, я не для судна, а для себя старался.

- Как это - бочку? - не понял я.

- Не знаешь «катить бочку»? Бумагу, зараза, напишет!

- А как же букет? Разве секретарша не поможет с баббитом?

- Обещала, а там черт ее знает. Она же уверена, что я в загранку хожу. Я ей травлю дал, что на «Аджиголе» кореш работает.

Вон оно что!..

- Но ты хоть раз в дальний рейс ходил?

Колька промыл глаза и мотнул головой.

- Дальше Констанцы не был. А бабам травлю даю про Бомбей, Сингапур. Бабы, они всему верят.

Бомбей... Сингапур... Я протер запотевшее окошко. Из него виден был наш «Аджигол». Если даже и закончим скоро ремонт, дальше маяка не уйдем...

Колька, словно угадав мои мысли, хлопнул меня по плечу:

- Не дрейфь, еще наплаваешься! Потри спину.

Когда я поднялся в город, запахло дождем. На скамейках бульвара желтели опавшие листья. Внизу темнело море, но там, где была затоплена баржа, молодо сверкал прибой.

Возле памятника Дюку остановились двое моряков. На них были лихо заломленные фуражки и широченные клеши, у одного из кармана брюк выглядывала бутылка.

- Кочегар? - спросил он меня.

- С чего вы взяли?

- А вон сажа под глазами не отмыта!

Я смутился и потер глаза.

- Он не научился еще мыться после вахты, - сказал другой. -Он и про Дюка, наверно, ничего не знает.

- А что я должен знать про Дюка?

- Смотри! - моряк показал на памятник. - Видишь, одна рука протянута к морю, другая показывает на берег. Ну?

Я пожал плечами.

- Эх, салага, салага. Пора бы тебе знать такие вещи...

И, засмеявшись, моряки побежали вниз по Потемкинской лестнице.

Ветер усилился, на асфальт упали капли дождя. Я прибавил шаг и вдруг напротив гостиницы «Лондонская» увидел на скамейке того самого старичка, служителя музея. Закутанный в свою рваную шаль, не обращая внимания на быстро портившуюся погоду, он спокойно читал книгу, приблизив ее к самым очкам.

Я поздоровался. Старичок нехотя оторвался от книги, снял очки и уставился на меня.

- Не узнаете?

- Как же, как же! - воскликнул он. - Вы тот самый молодой человек, который подарил нашему музею великолепный экспонат! Должен сообщить, что этот обрывок газеты украсил экспозицию «Партизанская борьба на Одесщине». Сам секретарь обкома партии приезжал смотреть эти волнующие документы. Ну-с, что вы стоите? Садитесь и рассказывайте, что интересного произошло в вашей жизни со дня нашего знакомства.

Я опустился на скамью и, поглядывая на расходившееся под ветром море, стал рассказывать о себе. Выслушав мой унылый рассказ, старичок захлопнул книгу и въелся в меня остренькими глазками.

- Чем же вы недовольны? Чем вы недовольны, я вас спрашиваю? Все сразу не дается в руки. А книги вы читаете? Профессией своей интересуетесь? Нет! Иначе вы не шатались бы по Приморскому бульвару, а сидели после работы в публичной библиотеке. Она уже давно открыта. Да, да, я знаю, что говорю. Вы хотели плавать, учиться -прекрасно! Плавать, я считаю, вы уже начали. А учиться? Ведь нигде в мире нет такой сети заочного обучения, как в нашей стране. Я не плавал, но мир повидал. Я археолог. И прежде чем получить университетский диплом, ходил простым рабочим в экспедиции. С этого начинают все. Учитесь! Пропадайте в публичке на Херсонской улице. Познавайте свое море, как великие мореплаватели, и тогда вы получите на него полное право!

Он снова раскрыл книгу и ткнул в нее сморщенным пальчиком:

- Это «История древних цивилизаций». Вам покажется странным, но я и теперь учусь. Вы представить не можете, какой великий прогресс ждет нашу страну. Люди соскучились по творчеству, они жаждут созидать! Я уверен, море тоже скоро станет другим. Кочегарская лопата отомрет, отомрет и паровая машина. Уже ей на смену пришел дизель, а там... Возможности человека неисчерпаемы. И морю нужны будут не романтики, а инженеры. И кому, как не вам, стремиться к этому званию. Морской инженер! Звучит, а?

Дождь уже посеребрил фонари у подъезда гостиницы «Лондонская», но старичок не замечал этого. Я поднялся, но он придержал меня за руку:

- Подождите.

Порывшись под шалью, он вынул записную книжечку и, надев очки, нацарапал адрес.

- Заходите. Я подберу вам кое-что «за ваше море». Так, кажется, говорят у нас в Одессе.

Подняв голову, он удивленно сказал:

- Кажется, идет дождь...

От старичка я ушел в полном смятении. Конечно, он прав. Я же мечтал учиться, поступить в заочную школу моряков. Ведь объявление о приеме я читал уже через несколько дней после освобождения города от оккупантов! Я даже говорил об этом Фиме-примуснику! Что же мне мешает теперь? Почему я постоянно думаю только об одном - как попасть на пароход, уходящий за горизонт?

Дождь усилился, я пошел быстрей. Куда я шел? Я не знал... Неожиданно возле портового спуска меня остановил боцман. Ремешок его мокрой фуражки был опущен, на бровях блестели капли дождя.

- Котел промыли? - сразу спросил он. - Ну, молодцы. Теперь остается пробанить трубки. А Миша меня до высокого начальства таскал. Заставляют ехать, партийным бюро грозят. Правда, я отсрочку попросил. Следующее судно принимать поеду. Воспользовался случаем и про баржу рассказал. Начальство всполошилось! Это клад, говорят, под ногами лежит! Люди жизнью рисковали, чтоб немцам его не отдать. Уже до водолазного начальства звонили. Будет у нас баббит!

Иван Максимович вытер ладонью мокрое лицо и, спохватившись, сказал:

- Что же я тебя под дождем держу? Ты и голодный, наверно? Идем в «Два орла». Я пива выпью, а ты хоть бутерброд съешь.

Пивная «Два орла» находилась недалеко от порта, рядом с «Домом царя Ирода». Над входом в это сырое неприглядное заведение висела скучная вывеска «Пиво-воды». Издали стоящие раздельно и намалеванные кривыми буквами слова напоминали двух взъерошенных птиц, поэтому моряки и прозвали пивную «Два орла».

Пол в пивной был посыпан опилками. За мраморными столиками -никого. У высокой стойки, заставленной пивными кружками, толстая буфетчица разговаривала со стариком официантом. Увидев нас, они замолчали. Усадив меня за столик, Иван Максимович подошел к стойке. Себе он попросил кружку пива, мне - бутылку лимонада и бутерброд с колбасой.

- Цены у нас коммерческие, - предупредила буфетчица.

- Да знаю!

- Садитесь, вас обслужат.

Боцман сел к столу, снял фуражку и повесил ее на соседний стул.

- У нас есть вешалка, - сказала буфетчица.

- Не пивная, а милиция! - засмеялся боцман, но все же встал и повесил фуражку на стоявшую у двери вешалку.

Официант, шаркая больными ногами, принес заказ.

- Миша привет тебе передавал, - отхлебывая пиво, сказал Иван Максимович. - Говорит, отремонтирует «Аджигол», я его на большой пароход пошлю.

- Правда?

- А ты думал! Миша - человек! Я ж его еще по испанской тюрьме знаю, в одной камере вместе сидели. Били его, сволочи, крепко. Он потому и в инспектора потом пошел.

- Иван Максимович, расскажите!

Боцман улыбнулся:

- Я и рассказываю. А ты ешь и слушай.

Но мне было не до еды. Я даже не посмотрел на бутерброд с засохшей колбасой, лежавший на выщербленной тарелке, только отпил лимонад и уставился на Ивана Максимовича.

Официант принес боцману сдачу и, понизив голос, спросил:

- Может, у вас есть что-нибудь продать?

- Нет! - резко ответил боцман. И когда официант отошел, проворчал: - Деляги...

- Да ну их, Иван Максимович, вы про Испанию расскажите.

Но боцман, разозлившись, молчал, потом закурил и неприязненно посмотрел в сторону буфетчицы. Она гордо задрала голову, уставившись в мутное от дождя окно. Официант грязным полотенцем протирал кружки.

- Я же с фашистами еще до войны познакомился, - немного успокоившись, сказал Иван Максимович. - В тридцать шестом, когда после «Декабриста» на «Благоев» попал. А Миша штурманом на «Благоеве» был. Первым же рейсом пошли мы в Испанию, продовольствие республиканцам везли. Знали, неспокойно уже в Средиземном море. Фашисты наши суда без всякого предупреждения топили. Не могли простить, что мы помогаем республиканцам. Ну вот. Прошли Матапан, последний мыс Эгейского моря, вошли в Средиземное. Погода - благодать. У нас зима, шторма на Черном море ревут, а здесь -теплынь, солнце, штиль. Я впередсмотрящим на баке стоял. Смотрю -перископ. И прямо на глазах всплывает, проклятый! Стали мы отворачивать, а лодка уже рядом. И - пушку наводит. Семафорят нам:

«Оставить пароход, немедленно!». Что делать? Безоружные мы, судно-то торговое... Я даже во время войны завидовал военным морякам... Сыграли тревогу, спустили шлюпки. Только отошли мы от борта, пальнули гады. Накренился «Благоев», стал оседать кормой в воду. Снова пальнули. Стал переворачиваться пароход. Чайки -и те закричали над ним, а что о нас говорить!.. Лодка как внезапно появилась, так внезапно и ушла под воду, а вскоре фашистский крейсер к нам подошел. Подняли нас на борт и повезли в тюрьму. Год в Испании пробыли. В первые дни Миша в камере запевал «Интернационал». Зубы ему, гады, выбили, потом в карцер бросили. Я запевалой стал... Посадили в одиночку. Что тебе сказать? По ночам всего несколько звезд через решеточку видно. Но я ж под Одессой вырос, в степи. А в море с пятнадцати лет потел... Во всей широте небо представлял. И Кассиопею, и Скорпиона, и нашу родную Медведицу, конечно. Но особенно любил я созвездие Арго. Сверкает над океаном, как застывшая молния!

Иван Максимович залпом допил пиво и загасил папиросу.

- Доедай бутерброд, пойдем.

Когда мы вышли из пивной, буфетчица проводила нас злым взглядом.

ЗАРПЛАТА

Деньги на буксир принесла кассирша пароходства, высокая женщина с надменным лицом. Поднимаясь по сходне, она обеими руками прижимала к себе брезентовый портфель. Расположившись в кают-компании, кассирша надела нарукавники, раскрыла ведомость и подозвала меня: «Распишись». Я взял протянутую кассиршей ручку, нашел отмеченную птичкой свою фамилию и поставил корявую подпись. Рука моя дрожала. Это была первая в моей жизни зарплата, но я должен был отдать ее Кольке.

- Следующий!

Расписавшись в ведомости, Колька подмигнул кассирше:

- Сегодня в городе «Королевские пираты». Пойдем?

Кассирша от негодования округлила глаза:

- Вы посмотрите на него! Жених нашелся. У меня сын такой, как ты!

- А вин и е Жених, - сказала Груня. - Кличка в його така.

- Тогда привяжите его, чтобы на людей не кидался.

Стоявший за Груней Иван Максимович покачал головой:

- Ну, Колька...

- Подумаешь, пошутить нельзя!

Раздав деньги, кассирша ушла.

День был дождливый. Ветер гнал с моря громады волн, они пенились на камнях и, снова набирая силу, неслись к сваям. Воздух был солоноват от разлетавшихся у борта брызг. Боцман озабоченно прошелся по палубе, проверил концы и посмотрел на горизонт.

- К ночи даст прикурить.

Колька куда-то исчез. Постояв у сходни и продрогнув, я прислонился к переборке камбуза. Она была теплой. За переборкой Груня шуровала кочергой. Вдруг она вышла, увидела меня и попросила:

- Сбигай в котельню, принеси вугля.

Уголь в нашей бункерной яме кончился, и мы носили его из заводской котельной. Отказать Груне я не мог. Взяв ведра, я сбежал на берег.

Мне нравилось ходить в котельную. Там, как в пароходной кочегарке, напряженно гудели котлы и на металлическом полу метались отблески огня. Кочегары, моряки-пенсионеры, сидели на низеньких скамеечках перед пылающими топками, вытирая косынками морщинистые шеи, а на громадных кучах угля лежали отполированные до блеска кочегарские лопаты. Время от времени один из кочегаров поднимался и распахивал топку. Оттуда вырывалось пламя. Кочегар нагибался, набирал со скрежетом полную лопату угля и ловким движением забрасывал уголь в дальний конец топки. Пламя темнело, котельная наполнялась дымом, в поддувало просыпались золотистые искры. Забросав топку, кочегар с лязгом захлопывал дверцу, швырял лопату и снова усаживался на скамеечку, вытирая косынкой шею. Топка розовела, пламя набирало силу, и наверху возле предохранительного клапана начинал весело посвистывать пар.

В этих тщедушных на вид стариках меня поражало умение не только быстро и ловко работать, но и шутить. Особенно выделялся своими неожиданными шутками маленький щупленький кочегар дядя Федя по кличке Сельдерей. Когда я первый раз пришел в котельную, он подозвал меня и с невинным видом сказал: «Хлопец, сделай одолжение. Вон под умывальником кусок антрацита лежит. Помой, пожалуйста. А то невдобно до лаборатории такой грязный кусок угля нести». Сидевшие на соседних скамеечках кочегары молчали, сосредоточенно поглядывая на манометры. Но как только я намочил под краном уголь, за моей спиной раздался хохот. Больше всех смеялся Сельдерей. По его морщинистым щекам катились слезы. В другой раз он с самым серьезным видом предложил мне «продуть макароны». У него на коленях лежал пакет с макаронами, полученными по карточкам. Заметив меня, кочегар встал, положил пакет на скамеечку и открыл топку. «Пока я уголек забросаю, продуй макароны, а? - попросил он. - Я их каждый час продуваю, а то за смену в них столько угольной пыли набьется, что старуха из дому выгонит!» И опять, как только я стал продувать макаронину, первым от смеха повалился на угольную кучу сам Сельдерей. Но я не обижался на стариков. Ведь это они воевали в Гражданскую, ходили на первых советских пароходах за границу, помогали республиканской Испании, плавали под бомбами в Великую Отечественную...

Когда в котельную приходила Груня, Сельдерей вскакивал, вытирал косынкой скамеечку, и пока Груня сворачивала самокрутку, раскалял в топке ломик и давал ей прикурить...

Возле сходни передо мной вырос Колька.

- Давай деньги!

От Кольки уже сильно пахло вином. Я поставил ведра и полез в карман. Колька пересчитал деньги и ухмыльнулся:

- Порядок!

Стараясь не смотреть на его раскрасневшееся от вина лицо, я попросил одолжить мне немного денег на цветы.

- На цветы? - удивился Колька.

Пришлось в двух словах рассказать ему о Екатерине Ивановне.

- Ну, раз так, - великодушно сказал он, - держи!

Высыпав в камбузный ящик уголь, я отпросился у боцмана, умылся и поспешил в город. Купив на Привозе несколько самых красивых хризантем, я на трамвае доехал до Ближних Мельниц. Туда уже ходил дребезжащий всеми стеклами десятый номер.

Войдя в знакомый двор, я миновал колодец, где во время оккупации итальянские солдаты набирали воду для лошадей, и постучал в низенькую дряхлую дверь. Открыла мне чужая женщина. Руки ее были в мыльной пене. За подол ее юбки держался плачущий ребенок. Узнав, что я хочу видеть Екатерину Ивановну, женщина тяжело вздохнула:

- Нет Екатерины Ивановны. Неделя как схоронили.

Я попятился и медленно пошел со двора.

Дойдя до кладбищенской стены, я пролез в знакомую дыру и направился к видневшейся вдали церкви. Там всегда стояли старухи нищенки. Жили они на Ближних Мельницах и хорошо знали Екатерину Ивановну. Она никогда не отказывала им в подаянии. Маленькая горбатенькая старушка и подвела меня к свежей могилке. Я положил на влажную землю цветы и долго стоял, слушая печальный шум кладбищенских деревьев.

Когда я вернулся на «Аджигол», в темной воде бухты отражались звезды. Шторма, как ожидал боцман, не было, но ветер посвистывал в снастях, и похоже было, что он не собирается стихать.

В кубрике, освещенном оплывшей свечой, были боцман и Колька. Погладив свежевыбритые щеки и надевая китель, Колька заявил:

- Утром можете не ждать! Пиши, Дракон, выходной!

- А котел?

- Котел? - хохотнул Колька. - Пароход не пассажирский, спешить некуда. Мне зарплату для чего дали?

И, сделав нам рукой, Колька загремел ступеньками трапа.

- Вот сукин сын, - выругался боцман, - на все ему плевать!

- Иван Максимович, я сам завтра справлюсь.

- Ложись лучше спать, - сказал боцман и, раздевшись, задул свечу.

Когда утром мы с боцманом спустились в машинное отделение, рабочие были уже там. Двое из них, зажав в тисках поршневые кольца, запиливали на них фаски, а бригадир, сидя в цилиндре, снимал воздушной турбинкой наработок. От визжащей турбинки летели разноцветные искры. При нашем появлении турбинка смолкла. Бригадир выглянул из цилиндра и, заметив боцмана, подозвал его.

- Новость есть. На днях баржу поднимать будут. Поэтому мы и торопимся. Поршни в цехе уже проточили. Скоро начнем монтаж.

Бригадир был небрит, под глазами - темные тени. Он улыбнулся, и, глядя на него, улыбнулись и мы.

- Значит, скоро закончат ремонт? - спросил я.

- Терпение, сынок, терпение, - и, включив турбинку, бригадир скрылся в цилиндре.

- Видал? - обрадованно сказал боцман. - Давай, ныряй в котел.

Он подал мне метлу, приказав обмести сажу. На языке кочегаров

это называлось погонять голубей, а тесное пространство котла между задней стенкой и трубной доской, где больше всего скапливалось сажи, - голубятней.

Прихватив переноску, я залез в котел. Теперь я уже не дрожал, как в первый раз. Уверенно и быстро, освещая тусклой лампочкой путь, я добрался до голубятни и, став во весь рост, начал обметать сажу. Переноску я повесил над головой. От моей метлы вокруг лампы кружила черная метель. Чихая и кашляя, я неожиданно почувствовал себя настоящим кочегаром, от которого зависит движение судна. Мне представилось: пароход остановился в море, за бортом неистовствует шторм. На мостике стоит капитан и нетерпеливо звонит в машинное отделение, спрашивая у старшего механика, когда отремонтируют котел. А котел ремонтирую я...

Размечтавшись, я не расслышал голос боцмана:

- Вылазь, а то задохнешься!

Я вылез из котла и, усевшись прямо на плиты, попросил пить. Иван Максимович, глянув на меня, засмеялся:

- Ну, брат, ты уже и на кочегара первого класса экзамен можешь держать!

Вечером боцман принес в кубрик колбасу, хлеб и банку свиной тушенки. Вскипятив чай, он пригласил меня к столу:

- Садись, пировать будем.

К чаю боцман открыл коробку печенья. Я прочитал название: «Первомайское». Такое печенье можно было купить только у спекулянтов, и то за бешеные деньги.

- Иван Максимович, зачем вы потратились?

Боцман недовольно посмотрел на меня:

- Деньги на то и существуют, чтоб их тратить.

Откусывая печенье, я спросил:

- Груня говорила, у вас квартира в городе есть.

- Ну?

- А вы... на буксире живете.

- Мало что Груня говорила...

Боцман встал и нервно заходил по кубрику. Чайник отразил беспокойное пламя свечи.

Походив немного, боцман сел и хмуро сказал:

- Моя квартира - вот, - он обвел рукой кубрик. - А там... Пришел я в первый день по возвращении в Одессу, открыл своим ключом дверь, слышу детские голоса. И вдруг - крик. Женщина прижалась к стене, смотрит на меня безумными глазами, просит: «Не убивайте, мы уйдем!». Ничего не понимаю. А детишки уцепились за ее юбку - и в рев. Потом я уже узнал, фашисты писали в приказах: тех, кто занял квартиры коммунистов и не уйдет с гитлеровцами на Запад, большевики убьют, когда вернутся. Постоял я в дверях, посмотрел на перепуганных детишек и махнул рукой. Живите...

Боцман налил чай. В это время наверху хлопнула дверь, на трапе послышались шаги, и в кубрике появился милиционер.

Иван Максимович отодвинул кружку и встал. Милиционер с интересом оглядел кубрик.

- Вот, значит, как моряки живут... - протянув боцману руку, представился: - Сержант Голубков.

- Слушаю вас, товарищ сержант, - сказал боцман и слегка побледнел.

Сержант сдвинул на колено полевую сумку, вынул какую-то бумажку.

- Меня интересует такой вопрос. Рымарь Николай Петрович здесь проживает?

- Здесь, - настороженно ответил боцман. - А что он натворил?

«Ну, попался Колька, - с испугом подумал я. - Наверно, с теми

никелированными штуками».

- Так... - боцман забарабанил пальцами по столу. - Может, чаю выпьете, товарищ сержант?

- Спасибо, некогда. Документов при Рымаре не было, назвался матросом с «Аджигола». Вот начальство и послало проверить. Если хотите, идемте со мной. Положительная характеристика с вашей стороны облегчит его положение.

- Да, да, - и боцман торопливо схватил висевший на переборке бушлат.

Когда они ушли, я убрал со стола и решил проверить судно. Мне хорошо запомнилась ночь, когда «Аджигол» чуть не выбросило на камни.

На палубе в лицо хлестнул ветер, сходня угрожающе скрипела, свет фонаря метался по волнам.

- Эй, на «Аджиголе»! - донеслось с берега.

Я подбежал к борту и разглядел на берегу человека в брезентовом плаще.

- Я из портнадзора! Крепите все, шторм идет!

Человек двинулся дальше, окликая вахтенного с «Крыма».

Я побежал в подшкиперскую и взял запасной фонарь. Спички нашел на камбузе, Груня хранила их в духовке. Когда фонарь разгорелся, я спустился в машинное отделение. Под плитами хлюпала вода. Подняв фонарь, я внимательно осмотрел переборки. Течи нигде не было, но на плитах лежал незакрепленный мотылевый подшипник. Если буксир начнет сильно качать, он может ударить в борт! Поставив фонарь, я нашел кончик и привязал подшипник к толстой колонне паровой машины. Двойным шкотовым, как учил боцман. Еще раз внимательно осмотрев машинное отделение, я поднялся на палубу.

На фарватере тревожно перемигивались огоньки, в порту выла сирена маяка. От ветра у меня начали слезиться глаза. Я попробовал ногой швартовы, набиты они были крепко.

Вдруг возле камбуза что-то глухо ударилось о палубу. Я поспешил туда и увидел обессилевшую птицу, которая била крыльями, стараясь взлететь. Я поднял ее, и птица больно клюнула меня в руку. Клюв у нее был желтый, упругие крылья отливали синевой. Я не знал, что это за птица, в Одессе я не видел таких. Она летела, наверно, из наших северных лесов, отбилась от стаи и упала на палубу.

Открыв камбуз, я расшевелил в плите угли и стал согревать бедняжку. Она успокоилась и закрыла глаза. Свет берегового фонаря глянул в камбузную дверь. Птица встрепенулась и рванулась навстречу свету. Я не успел удержать ее. Высоко над мачтой мелькнула ее тень и пропала.

Постояв еще немного на палубе, я погасил керосиновый фонарь, отнес его в подшкиперскую и вернулся в кубрик. Присев за стол, я не заметил, как уснул.

Разбудил меня боцман. В иллюминаторе синел рассвет. Иван Максимович повесил бушлат, снял фуражку и потер озябшие руки.

- Накуролесил Колька, - сказал он и рассмеялся. - Завелся в ресторане с матросами с «Краснодара», они вчера с перегона пришли. Ну, сам понимаешь, форсят ребята. Кожанки на всех, сигареты американские. А Колька плавал с ними на «Шахтере». Выпили вместе. Ну и говорят: «Разве твой «Аджигол» пароход?». Пошутили просто, а Колька как грохнет кулаком по столу: «Ваш «Краснодар» - плавучее корыто. Где он был, когда «Аджигол» десанты на Малой земле высаживал?». Завелся и - в драку. Один против четверых. Здоровый, черт, побил их крепко. Сейчас чаю попью и на прием к начальнику милиции пойду, а то за хулиганство Кольке не поздоровится...

На камбузе уже гремела кастрюлями Груня. Она пришла рано. Квартира, в которой Груня жила на Пересыпи, - полуподвальное помещение с покосившимся окном и полутемной передней, где коптил примус, - с наступлением осенних холодов совсем отсырела. Груня жаловалась, что по ночам не может спать. «Тильки и согреваюсь шо махоркой», - говорила она. Плиту она разжечь не могла, дымоход был чем-то завален. Все лето Груня ходила в домоуправление, но управдом не обращал внимания на жалобы худенькой одинокой женщины. Обо всем этом Груня рассказала только вчера.

- Что же ты раньше молчала? - рассердился Иван Максимович. -Я бы твоему управдому давно хвост накрутил!

Груня негнущимися от холода пальцами засунула под платок растрепавшиеся волосы и тихо сказала:

- Хиба в тэбэ других забот нема? Мало ты з «Аджиголом» за лито набигався?

Иван Максимович пообещал с утра пойти к управдому, но теперь должен был выручать Кольку.

Пока Иван Максимович брился, Груня накрыла на стол.

- Ой, Колька, Колька, - вздыхала она, вытирая полотенцем чайные кружки. - Скильки казала, не пей! А вин свое.

Вдруг она спохватилась:

- Шо я стою? Треба ж йому чого-нэбудь сготовить! Пидожды, Максимыч, я зараз.

И, бросив на стул полотенце, побежала на камбуз.

Отправить в FacebookОтправить в Google BookmarksОтправить в TwitterОтправить в LiveinternetОтправить в LivejournalОтправить в MoymirОтправить в OdnoklassnikiОтправить в Vkcom