Комендант баррикады
Ланжероновская улица в Одессе упирается в море. Если смотреть вдоль нее, она похожа на длинный мост, нависший над морской голубизной. Внизу порт, пароходы, белые вспышки чаек, а в центре улицы оперный театр.
Что составляет гордость одесситов? Море и театр.
Может быть, поэтому в августе 1941 года, когда Одесса была объявлена на осадном положении, первую баррикаду начали строить именно на Ланжероновской улице.
Сначала разворотили мостовую. Тогда она была булыжной, как и многие другие одесские улицы. Это уже после войны их залили асфальтом. Булыжники, вывороченные на Ланжероновской, складывали под стенами домов. Мы, мальчишки, брали тяжелые эти булыжники и примеривались, как мы будем бросать их в наступавших на город врагов. Это, конечно, было наивно, но тогда каждый из нас готовился драться с фашистами. Баррикаду помогали строить всей улицей. В каждом доме шили мешки, в них насыпали песок и укладывали поперек мостовой. А песок привозили на скрипучих подводах с опустевших одесских пляжей.
Мешки по дворам собирали опять же мы, мальчишки. Командовала нами старуха Фатеева. Раньше она жила с нами в одной квартире. Сын ее, дядя Вася, работал инженером в порту. Помню, как-то ночью вся наша коммунальная квартира проснулась от странного шума в коридоре.
- Не смей выходить, - шепнула мне мать и прижала рукой к кровати.
А утром, когда я умывался на кухне, одна из соседок сказала:
- Носились вы со своим дядей Васей как с писаной торбой! Рассказы про Гражданскую войну слушали, велосипед вам починил, так вы все от восторга прыгали. А он вот кем оказался...
- Кем? - вытирая лицо, спросил я.
- Врагом народа, вот кем!
Это был тридцать седьмой год.
Вскоре после этого старуху Фатееву переселили в подвал, а в нашу коммуналку въехали другие соседи.
Окно подвальной комнаты Фатеевой выходило на улицу. На подоконник она поставила клетку с двумя щеглами. Присев на корточки перед этим подвальным окном, я любил смотреть, как чистенькие, удивительно нарядные птички прыгали с одной жердочки на другую. Но когда началась война, старуха открыла клетку и выпустила щеглов на волю. Тогда мне казалось, что она сделала это, чтобы щеглы не достались фашистам, но сейчас, когда я пишу этот очерк, я понял: дело было в другом. Враг вторгся на нашу землю, он покушался на все самое дорогое, что у нас было. И это не могло не вызвать у каждого обостренное чувство свободы. И теперь я уверен: именно поэтому старая женщина решила не держать взаперти веселых и вольных птиц...
Она же первой из наших соседей пришла строить баррикаду.
Вид у нее всегда был строгий. Высокая, худая, она даже в холодное время года ходила без платка, подставляя свои седые волосы ветру.
- Будете мешки по дворам собирать, - сразу приказала она нам. -Нечего без дела под ногами крутиться! А если хто с людей пить захоче, нате чайник.
- Подумаешь, командир нашелся, - буркнул мой друг, Колька Звягин, но чайник взял.
Не только мы, мальчишки, но и взрослые не могли ее ослушаться. Она сразу стала нашим признанным командиром. Фатеева показывала всем, как лучше укладывать мешки, и сама насыпала в них песок не лопатой (лопат было мало), а старой заштопанной сумкой, с которой еще до войны ходила на базар.
В первые дни войны, когда объявляли воздушную тревогу, все разбегались по подворотням и оттуда следили за белыми разрывами зенитных снарядов. Но с каждым днем налеты фашистских самолетов становились все чаще, и как-то старуха сказала:
- Если так будем бегать, то управимся на турецкую пасху.
И вышла под свист бомб на улицу.
Воздух звенел и сотрясался от судорожных залпов зениток. В порту рвались бомбы. Но она, словно ничего не видя и не слыша, деловито нагнулась к куче песка, набрала полную сумку, потащила ее к лежавшему на мостовой пустому мешку и кликнула:
- Ну!
Несколько пожилых мужчин переглянулись, вышли из подворотни и стали молча помогать старухе.
Даже вечерами, когда за оперным театром садилось солнце, и небо, темнея, повисало на белых подпорках прожекторных лучей, старуха Фатеева не уходила с баррикады. Она то подметала песок, то поправляла мешки, а то просто садилась на кучу булыжников и подолгу смотрела в сторону моря...
Когда баррикада была готова, и красноармейцы начали устанавливать перед ней противотанковые ежи, Колька Звягин ехидно сказал:
- Все, бабушка, мы идем на Пересыпь. Там сразу десять баррикад строят. А вы оставайтесь тут. За коменданта.
- Шо с тебя взять... - ответила старуха и отвернулась.
Ночью нас разбудил уже знакомый пронзительный свист. Бомбы рвались где-то рядом. На улице было светло - горел порт, а воздух был пропитан противной едкой гарью.
Угол баррикады был разворочен, из разорванных мешков сыпался песок. Возле мешков хлопотала старуха. Увидев нас, закричала:
- Шо вы стоите? Повылазило вам? Подсобите!
К утру баррикада была восстановлена. Когда взошло солнце, Фатеева посмотрела на небо и сказала:
- Може, хоть сегодня тихо будет?
Фашистский самолет появился внезапно, из-за купола театра. Застрочил пулемет.
- Ховайтесь! - закричала Фатеева и упала.
С крыши соседнего дома ударили зенитки. Сбиваемые осколками снарядов, падали с деревьев листья, прикрывая неподвижное тело. А мы, стоя в подворотне, не решались выйти на улицу, потому что самолет кружил над театром, продолжая строчить из пулемета.
Когда он, наконец, улетел, мы подбежали к старухе. Она была мертва.
... Мостовая в этом месте давно залита асфальтом, а улица по-прежнему уходит в море, и мальчишкам, которые играют сегодня на Ланжероновской, нужно только не полениться, чтобы шагнуть с нее в огромный мир.
Колька Звягин стал капитаном, и, встречаясь с ним в зарубежных портах, я называл его уже Николаем Ивановичем.
После войны мы спустились с ним в тот самый подвал, где жила старуха Фатеева. Мебели в комнате не было - во время оккупации соседи порубили ее на дрова. Только па подоконнике по-прежнему стояла пустая клетка. Дверца ее была открыта.
Колька привстал на носки и достал клетку.
Эта клетка плавает с ним по морям и океанам. И дверца ее всегда открыта...
2000 г.