Юбилейное невеселое...
28 марта 2004 года исполнилось 60 лет с того счастливого дня, когда передовые части Красной армии, форсировав Буг и развернув наступление на Одессу, появились на территории карловского концлагеря.
Расположенный в 150 километрах от Одессы возле села Карлов-ки Доманевского района тогда Одесской, а ныне Николаевской области, этот концлагерь был устроен фашистскими оккупантами на месте свинофермы. В бараках, где до войны содержали свиней, жили мы, евреи.
Да, с того незабываемого дня прошла целая жизнь...
И было в этой жизни всякое. Горести, радости. Были и по-настоящему счастливые дни. Но если бы меня спросили, какой самый счастливый день в моей жизни, я бы ответил: «Тот, мартовский, 1944 года».
Карловка... Это неприметное украинское село с подслеповатыми хатками под соломенными крышами, с густо заросшим камышами небольшим ставком стало свидетелем неимоверных страданий людей, виновных лишь в том, что они родились евреями.
По дороге сюда, в лагерь, мы проходили страшные села, о которых слышали еще в Одессе: Мостовое, Виноградово, Доманевку... Страшные потому, что всю зиму 1942 года здесь расстреливали людей, которых пригоняли из одесского гетто.
Нам повезло. Нас гнали этой дорогой смерти, когда массовые расстрелы уже прекратились. Говорили, что это произошло по настоянию матери румынского короля королевы Елены. Но знала ли она, что в Карловке, как и в других концлагерях, организованных румынскими властями на оккупированных ими территориях, в той же Доманевке, Ахмечетке, Богдановке, люди умирали если не от пуль, то от непосильной работы, голода, побоев и болезней? И знала ли она, какая власть была дана украинским полицаям, которые ни за что ни про что могли насмерть засечь человека кнутами или на глазах у матери убить ребенка ударом приклада по голове?
Что же касается ее сына, короля Румынии Михая, чьи портреты рядом с портретами Гитлера я видел в оккупированной Одессе, то хотя он и повернул в конце войны свои войска против союзной Германии, и плечом к плечу сражался на советско-германском фронте, и за переход на сторону антигитлеровской коалиции даже получил от Сталина орден Победы, но за гибель сотен тысяч евреев на подвластной ему территории, в так называемой Транснистрии, он должен был не эмигрировать после войны в Швейцарию, а вместе с главными нацистскими преступниками предстать перед Нюрнбергским трибуналом!
Но вернемся в Карловку.
Начальником концлагеря был румын. Фамилии его я не помню, но хорошо помню его самого. Высокий, статный, в военном френче без погон, он приезжал в концлагерь на лакированной бричке, запряженной парой вороных коней. Рядом с ним всегда сидела бессарабская еврейка, красавица Мара. Спрыгнув с брички, начальник лагеря проходил вдоль дороги, которую мы строили, перебрасывался несколькими словами с сопровождавшим его старостой лагеря господином Абрамовичем, садился в бричку и уезжал. На нас он даже не смотрел.
Что же касается его возлюбленной, то старожилы лагеря рассказывали: когда Мару с отцом и матерью пригнали в Карловку, этот румын самолично принимал этап. Он был настолько поражен красотой Мары, что тут же взял ее за руку, усадил в свою бричку и увез к себе.
Жил он на окраине Карловки в богато обставленном доме. До войны в этом доме, доставшемся селу после помещика, который когда-то правил Карловкой, был клуб. Дом был большой, с колоннами, и обслуживали его местные крестьянки. А по вечерам начальника концлагеря и его возлюбленную веселил Абраша гитарист, как называли его в лагере, наш сосед по бараку, профессиональный музыкант из Вилково. Абраша не только великолепно играл на гитаре и пел, но знал румынский язык. Мне он казался стариком, был вежливым, добрым, к женщинам обращался «мадам», и после каждого слова говорил «пожалуйста». На работы Абраша не ходил. Полицаи его не трогали. Днем он отсыпался в бараке, а с наступлением вечера брал гитару и шел в Карловку, в «господский дом», как говорила моя мама, «веселить господ».
Марины родители тоже не жили в бараке. Начальник концлагеря поселил их в крестьянской хате и даже приставил к ним кухарку. Так что, узники карловского концлагеря жили по-разному...
Наше освобождение обернулось для Мары и ее родителей катастрофой. Когда к Карловке стал приближаться фронт, и все отчетливей становилась слышна артиллерийская канонада, начальник концлагеря в одну из ночей бежал. С приходом советских войск Мару и ее родителей арестовали. Советская власть наказывала всех, кто сотрудничал с оккупантами. Мара и ее родители получили какой-то длительный срок и были сосланы...
Да, начальником концлагеря был румын, но вершителями наших судеб были полицаи. Дорошенко, Луценко, Климчук, и еще наезжал из Доманевки их дружок, изувер Казакевич. О нем говорили: «Казакевичу забить кнутом человека насмерть - что плюнуть».
Однажды во время очередного приезда Казакевича в Карловку попалась ему на глаза известная всему лагерю Буня. Ее называли «Буня митн шмотес» - «Буня с тряпками». За кусочек мамалыги или за гнилую картофелину у Буни можно было раздобыть тряпье, чтобы залатать расползавшуюся одежду. Все знали, что это тряпье Буня снимает с покойников, но брезговать не приходилось, иначе можно было угодить в «комнату голых». Так называли барак, в котором обитали полуголые люди, изорвавшиеся на непосильной работе. А из «комнаты голых» дорога была одна - в братские могилы вокруг лагеря.
Встретив Буню, Казакевич так огрел ее кнутом, что она скорчилась от боли и простонала:
- Господин Казакевич, за что?
- А ни за шо, - засмеялся полицай. - Ото я так здоровкаюсь с жидамы!
Так он «здоровкался» с одесским профессором Срибнером, адвокатом Мозбергом, архитектором из Кишинева Тетельбоймом, находившимися с нами в карловском концлагере...
Вспоминая о зверствах полицаев, я вовсе не хочу вбить клин между евреями и украинцами. Известно, например, что с немецко-фашистскими оккупантами, покорившими Францию, сотрудничали многие французы, помогая нацистам вылавливать евреев и отправлять их в лагеря смерти. В Польше в еврейских погромах наравне с гитлеровцами участвовали и поляки. О румынах и говорить нечего. Только в первые дни оккупации Одессы в октябре 1941 года, еще до создания на Слободке гетто, они успели уничтожить свыше двадцати пяти тысяч человек. Людей вешали на улицах, сожгли в пороховых складах, а одну группу евреев погрузили в порту на баржу и утопили за Воронцовским маяком.
Что было, то было. И слов из этой горькой песни не выкинешь...
Да, многое вспомнилось в юбилейные дни.
Жил с нами в концлагере, в одном с нами бараке, командир Красной армии Борис Гороховский. Во время обороны Одессы он был ранен, попал в госпиталь. При отступлении советских войск из Одессы раненых эвакуировать не успели, и Гороховский остался в оккупации. У знакомых, где он прятался некоторое время, его выследила дворничиха и донесла в румынскую жандармерию. Гороховского забрали в тюрьму, затем перевели на Слободку, в гетто, а оттуда вместе с нами пригнали в Карловку.
Этот энергичный, всегда чем-то озабоченный человек очень уважал мою мать. Он помогал ей на тяжелых работах, а еще время от времени сообщал, как он выражался, «приятные новости».
- Софочка, хотите услышать приятную новость? - спрашивал он маму.
- Конечно!
- Так слушайте. Бьют немцев! Бьют! На всех фронтах бьют!
- Вы что, газеты читаете?
- Какие здесь газеты? Читаю на мордах полицаев!
И действительно, бывали дни, когда полицаи ходили мрачными и даже забывали подгонять нас матюками и ударами кнутов. А когда в лагерь непонятно каким образом просочились слухи о разгроме фашистских войск под Сталинградом, полицаи вообще несколько дней не показывались на территории лагеря.
Часто Гороховский, сообщая маме очередную приятную новость, говорил: «Недолго уже ждать. Дожить бы...».
Дожили! После нашего освобождения Гороховский ушел вместе с частями Красной армии воевать с фашистами. А потом мы узнали, что Гороховский погиб. Погиб в самом конце войны, подорвавшись на мине...
Да, с тех пор прошло много лет. Но никогда не утихавший ветер антисемитизма, набравший штормовую силу во времена Гитлера, бушевавший на просторах Советского Союза в последние годы жизни Сталина, не утихает и сегодня. Примеров тому много. Они общеизвестны.
В конце 2003 года весь мир увидел на экранах телевизоров взорванные в Стамбуле синагоги. В России, Беларуси, Украине подонки оскверняют еврейские кладбища. Не миновало это средневековое варварство и страны Западной Европы. Дошло до того, что правительства Франции и Германии на специальных парламентских слушаниях неоднократно ставили вопрос о борьбе с антисемитизмом. С 28 по 30 апреля 2004 года в Берлине по этому поводу собралась международная конференция. На ней присутствовали главы 52 государств. Повестка дня: «Антисемитизм и борьба с ним».
И все это спустя десятки лет после Холокоста...
Как-то я побывал в бывшем нацистском лагере смерти Дахау. Он расположен недалеко от Мюнхена и превращен в музей. Это был первый концентрационный лагерь, устроенный гитлеровцами для своих политических противников. Сюда пригоняли всех, кто не был согласен с гитлеровским режимом. Но после печально знаменитой Хрустальной ночи, когда по всей Германии прокатились еврейские погромы, в Дахау начали сгонять немецких евреев. Позже, после оккупации нацистами Бельгии, Голландии, Франции, в этот лагерь начали привозить евреев и из этих стран.
Сегодня Дахау - музей. Экспонатами служат лагерные бараки, где содержали заключенных, виселица на центральном плацу лагеря, где проводились публичные казни, крематорий, где сжигались трупы замученных или удушенных в газовых камерах людей.
Посетителей много. Звучит английская, французская, немецкая, японская речь. Люди переходят из барака в барак. Стоят возле виселицы. Смотрят. Молчат. Некоторые плачут. Японцы все фотографируют.
Возле печей крематория молодая немка воскликнула:
- Нет! Этого не могло быть!
Было...
Я не знаю, что сейчас на месте концлагеря в Карловке. Может, снова свиноферма. А может, бараки снесли, землю распахали, и на еврейских костях растет пшеница. Или рожь.
Не знаю.
Но - было.
И дай Бог, чтобы ни с кем никогда и нигде больше не было...
2004 г.
