Литературный сайт Аркадия Хасина

В гостях у Хемингуэя

Как и многие суда Черноморского пароходства, теплоход «Аркадий Гайдар» ходил на Кубу часто, и за долгие годы работы на этом теплоходе мне довелось побывать почти во всех портах острова Свободы. Был я много раз и в Гаване, но в дом Хемингуэя, расположенный в предместье кубинской столицы и превращенный женой писателя Мэри в музей, попасть не удавалось. То с приходом в Гавану нужно было проводить в машинном отделении ремонтные работы после перехода через Атлантический океан, то слишком короткой была стоянка.

Но однажды все же повезло. Как-то пришли мы в Гавану, когда причалы были заняты, и стали на якорь на внутреннем рейде порта. Так появилась возможность съездить «к Хемингуэю в гости». Ехать собрались втроем: капитан, старший штурман и я.

На берег добрались морским трамвайчиком, который сновал между стоявшими на рейде судами с проворством портового мальчишки, а к центру пошли пешком. Оттуда в сторону усадьбы Хемингуэя отправлялся автобус.

Мы шли, разглядывая статуи мадонн в нишах старинных домов, построенных еще, наверно, в эпоху испанских конквистадоров, и отвечали на приветствия пожилых кубинок, которые, положив на подоконники свои могучие груди, улыбались нам изо всех окон. Так мы вышли на набережную, по которой проносились старые дребезжащие автобусы, оставлявшие на асфальте темные пятна соляры. Мальчишки поджигали эти пятна, и они дымили, как маленькие костры. А за набережной пылал под солнцем океан.

На остановке автобуса к нам подошел наш агент:

- Куда собрались?

Мы сказали.

- Я вас отвезу, а заодно буду вашим гидом. В дом не пускают, но вы все увидите через открытые окна.

Агента, который обслуживал наше судно, звали Карлос. Он окончил в Ленинграде кораблестроительный институт и хорошо говорил по-русски.

Ехали мы к дому Хемингуэя минут сорок. Наконец машина зашуршала шинами по гравию, и мы остановились перед высокими решетчатыми воротами. За ними виднелся большой дом. Он стоял на пригорке в тени высоких пальм, а у самых ворот на специальных распорках стоял катер Хемингуэя «Пилар».

На этом катере во время второй мировой войны Хемингуэй охотился за немецкими подводными лодками, курсировавшими у берегов Кубы. Запеленговав немецкую субмарину, Хемингуэй сообщал по радио ее координаты, предупреждая береговую охрану США о близости врага. Теперь катер, пахнувший нагретым деревом и лаком, охранял дом своего хозяина...

Войдя в усадьбу, мы сразу увидели на стене небольшой пристройки две фотографии: на одной Хемингуэй и Фидель Кастро ловили спиннингами рыбу и оба заразительно смеялись. На другом - Хемингуэй пожимал руку Анастасу Ивановичу Микояну, который побывал у него в этом доме.

Карлос подвел нас к бассейну. Вокруг стояли плетеные стулья, на одном висело махровое полотенце.

- За домом присматривает садовник и каждое утро бросает на стул свежее полотенце.

- Зачем? - удивился капитан. - Хемингуэя давно здесь нет. Да и садовники, наверно, не раз уже менялись!

- Традиция, - улыбнулся Карлос. - Так всегда было при Хемингуэе.

Карлос подвел нас к дому. Там стояла большая группа японских

туристов. Щелкали фотоаппараты. Мы подождали, пока японцы пошли дальше, и заглянули через открытые окна в спальню.

На широкой застланной белым покрывалом постели лежали очки и несколько раскрытых книг. Казалось, хозяин только что вышел. А на небольшом пюпитре, прикрепленном к стене, дремала старенькая пишущая машинка. Под пюпитром на полу лежала протертая до дыр шкурка антилопы. Хемингуэй работал стоя.

Дверь из спальни в гостиную была открыта. Ее подпирал толстый фолиант. Из комнат пахло свеженатертыми полами.

Из окна рядом со спальней был виден кабинет, заставленный стеллажами с книгами. Такие же стеллажи были в столовой и даже в туалете. Они упирались в потолок и, казалось, держали на себе дом.

В столовой высилась до потолка батарея бутылок со всевозможными этикетками. Хемингуэй был любителем крепких напитков.

Солнце палило нещадно. Оно, как хозяин в доме, ходило от окна к окну, высвечивая то афишу испанской корриды, то голову буйвола или антилопы - охотничьи трофеи писателя. На полу кабинета горела под солнцем огромная шкура льва с головой, в которой окаменели разъяренные львиные глаза.

Карлос показал на старинные канделябры с оплывшими свечами на стенах столовой и сказал:

- Обедал он поздно, но электричества не включал.

Японцы столпились возле бассейна. Их внимание привлекли могилки собак. Хемингуэй хоронил своих четвероногих друзей здесь, возле бассейна. Почему, Карлос объяснить не мог.

Капитан остановился возле японцев, разговорившись с ними по-английски, а мы со старшим штурманом поднялись на башню, которую во дворе усадьбы выстроила Хемингуэю жена Мэри, чтобы уберечь его от посторонних шумов и посетителей. Но в башне Хемингуэй не работал, как хотела Мэри, а предпочитал работать в спальне, стоя за пюпитром. В башне наверху стоял телескоп. Отсюда по вечерам, как сказал Карлос, Хемингуэй и Мэри любовались видом Гаваны. И еще я увидел в небольшой комнате стеллаж, на котором стояли огромного размера сапоги и шнурованные ботинки, грубо пахнувшие кожей. В этой обуви, как объяснил наш гид, Хемингуэй прошел все свои войны. Рядом со стеллажом, составленные в козлы, стояли охотничьи ружья, с которыми писатель охотился в Африке.

Мы спустились вниз и присели отдохнуть на большой камень, из-за которого выскочила черная кошка.

- Адель! - позвал Карлос, но кошка исчезла.

- Здесь было много кошек, - сказал Карлос. - Хемингуэй любил и собак, и кошек. Жили животные при нем дружно, но потом кошки разбрелись. Осталась одна - Адель. Той Адели, правда, давно нет. Появлялись другие. Но каждую новую кошку садовник и сторожа называют Аделью. Тоже традиция.

Закурив, Карлос сказал:

- Посмотрите еще что-нибудь, а я пойду к машине. Буду ждать вас там.

Когда Карлос ушел, старший штурман посмотрел на меня и вздохнул:

- Перевернул мне душу этот дом. Я читал всего Хемингуэя. Боготворил его. Помните, как у нас увлекались им? Во всех интеллигентных домах висели его портреты. Борода, свитер, добрый умный взгляд. А каким он был интернационалистом! Франко громит Испанскую Республику - Хемингуэй там! Союзники в 1944-м высаживаются во Франции - он с ними! Ненавидел фашистов всех мастей. И немецких, и американских. Слава Богу, не дожил до русских... Вот кому я мечтал пожать руку. Поздно мы попали в этот дом...

- Зато попали, Владимир Николаевич, - сказал я.

- Да, для меня это настоящее счастье. В спальне на стеллаже я заметил несколько изданий на разных языках моей самой любимой его книги «Прощай, оружие!». Я перечитывал ее много раз. И всегда при этом вспоминал историю, которая произошла с другом моего отца. Я знаю, вы были в Одессе во время оккупации, пережили гетто. Вам будет это интересно...

Вот так на далекой Кубе в доме великого американского писателя Эрнеста Хемингуэя я услышал потрясший меня рассказ.

...До войны в Одессе, на улице Канатной, в доме № 86, в котором родился наш старший штурман Владимир Трунов, жил молодой парнишка Андрей Чернов. И училась с ним в школе с первого класса еврейская девочка Лена Горенштейн. Вместе они делали уроки, вместе ходили купаться на Ланжерон. В классе их дразнили: «Жених и невеста». Но они не обращали на это внимания.

Когда началась война, им было по шестнадцать. По ночам они вместе дежурили на крыше дома - на случай попадания в него зажигательных бомб, и однажды во время авианалета даже потушили попавшую на чердак бомбу. Вместе помогали строить уличные баррикады. А потом остались в оккупации...

Когда евреев начали угонять в гетто, мать Лены постучалась ночью к Андрею и стала умолять его спасти Лену. Андрей выслушал отчаявшуюся женщину и тихо сказал:

- Я уже все продумал. На Канатной останется моя мама. Я уже с ней договорился. А мы с Леной поселимся на Ближних Мельницах у моей тетки. У нее там свой дом. Не бойтесь, я Лене ничего плохого не сделаю. Даю вам слово, что спасу ее!

Тетка Андрея Ефросиния Ивановна жила на Ближних Мельницах рядом с кладбищем. У его ворот она торговала искусственными цветами, которые делала сама. Андрей оборудовал на кладбище в каком-то заброшенном склепе укрытие и днем прятал там Лену, а ночью приходил с ней к тетке. Так и жили они больше года, пока кто-то не донес на Ефросинию Ивановну, и в дом нагрянули румынские жандармы. К счастью, это было днем, когда Лена пряталась в кладбищенском склепе. Румыны ее не нашли, но Андрея увели в жандармерию.

Его держали там несколько дней, избивали, допытывались: «Где жидовка?». Но Андрей не выдал Лену.

Не добившись от Андрея признаний, его отпустили, но Лене теперь приходилось и ночевать в кладбищенском склепе.

Молодые люди любили друг друга и дали клятву, что поженятся, когда кончится война. Лена забеременела. Рожать она должна была весной 1944 года. К тому времени гитлеровское командование, не доверяя своим румынским союзникам, взяло оборону Одессы в свои руки, и город был наводнен немецкими войсками.

На время родов Андрей привел Лену в дом тетки. Другого выхода у него не было.

Роды были тяжелыми. Лена кричала, как Кэтрин в «Прощай, оружие!», что не справится, умрет, и виновата во всем сама. Кричала так, что привлекла внимание проходившего мимо дома немецкого патруля.

Солдаты начали стучать в ворота, пытаясь выяснить, что происходит в доме. Они могли выбить прикладами винтовок ворота, и не открыть им было нельзя.

Андрей открыл ворота и объяснил:

- Рожает жена.

Зайдя в дом и увидев роженицу, солдаты, потоптавшись в передней, собрались уходить. Лена не была особенно похожа не еврейку, да и немцам, готовившимся к боям с наступавшими на Одессу советскими войсками, было уже не до евреев. Но, увидев немецких солдат, Лена решила, что пришли за ней. И то ли от родов, то ли от страха - умерла...

Похоронил Андрей Лену ночью рядом со склепом, где прятал ее столько времени. А ребенка стала нянчить Ефросиния Ивановна. Она же и подсказала Андрею, что девочку, которую родила Лена, нужно назвать именем покойной матери.

10 апреля 1944 года Одесса была освобождена, а вскоре Андрея забрали на фронт. Тогда, после освобождения Одессы, призвали в армию всех бывших в оккупации ребят, достигших призывного возраста. В армии их называли «оккупантами» и, как штрафников, посылали на самые тяжелые участки фронта. Сколько погибло их, сколько не дожило до светлых дней окончания войны!..

Андрей дожил. Войну он закончил в Праге и осенью 1945 года вернулся домой. И первую, кого он увидел, когда вошел во двор дома на Ближних Мельницах, - свою кареглазую дочь...

Вот такую историю услыхал я в доме-усадьбе Эрнеста Хемингуэя. И если бы ее услышал сам писатель, то написал бы, наверно, еще один прекрасный роман.

А сколько таких историй таит в себе та страшная незабываемая война...

2004 г.

Отправить в FacebookОтправить в Google BookmarksОтправить в TwitterОтправить в LiveinternetОтправить в LivejournalОтправить в MoymirОтправить в OdnoklassnikiОтправить в Vkcom