Две встречи
За долгие годы морской скитальческой жизни у меня было много встреч с известными людьми. В Гаване побывал на нашем судне Фидель Кастро, и у меня хранится фотография, где он запечатлен с нашим экипажем. Там же, в Гаване, на борт нашего судна поднимался Роман Кармен. А во Франции к нам на теплоход пришла знаменитая киноактриса Симона Синьоре. Она снималась в марсельском порту в эпизоде какого-то фильма и, увидев у причала советский теплоход, изъявила желание познакомиться с советскими моряками.
Но больше всего мне запомнилась встреча с любимым писателем Константином Паустовским. Об этом я и хочу рассказать.
...1956-й был годом исторических событий. В феврале этого года на XX съезде КПСС прозвучал доклад Н. С. Хрущева о злодеяниях Сталина, во многом изменивший не только жизнь советских людей, но и политическую ситуацию в мире. В октябре того же года разразился Суэцкий кризис, в окончании которого важную роль сыграл СССР. А в ноябре советские танки подавили вспыхнувший в Венгрии мятеж против диктаторской политики Советского Союза.
Но было и еще одно событие, пусть не такое громкое, как названные выше, но характерное для хрущевской «оттепели», наступившей после деспотического сталинского режима. Этим событием был рейс вокруг Европы пассажирского теплохода «Победа» с советскими туристами на борту. При Сталине, когда Советский Союз был отгорожен от западного мира «железным занавесом», нашим людям об этом нельзя было даже мечтать.
Теплоход вышел в рейс из Одессы летом 1956 года, но обстоятельства, предшествовавшие этому плаванию, были трагическими. «Победа» обслуживала каботажную линию Одесса - Батуми. Работали на ней моряки, лишенные права на загранплавание. И когда поползли слухи, что теплоход пойдет с туристами за Босфор, моряки поняли: их будут списывать.
О том, что творилось на «Победе» перед отходом в тот рейс, мне рассказывал старший механик теплохода Александр Петрович Богатырев, который сам тогда переживал - пустят его за границу или нет. Переживал и капитан «Победы» Иван Михайлович Письменный, старый заслуженный моряк, всю войну проплававший на Черном море под фашистскими бомбами. А что уже говорить об остальных?!
Судьбы моряков решались в КГБ и комиссии областного комитета коммунистической партии. Отдел кадров пароходства подал туда ходатайства на всех членов экипажа. Но визы дали не всем.
От переживаний за несколько дней до отхода умер второй механик Зуев. От списанного перед отходом третьего помощника капитана Митрохина вскоре ушла жена. А директор ресторана «Победы», узнав, что ему готовится замена, напился до такого состояния, что его забрала «скорая помощь», и он месяц провалялся в больнице. К моему дальнейшему рассказу все это отношения не имеет, но что было, то было...
О приезде Паустовского в Одессу и о том, что он отправляется в плавание на «Победе» вокруг Европы, я узнал от заместителя главного редактора газеты «Моряк» Якова Григорьевича Кравцова. В том году на конкурсе «Моряка» за лучший рассказ я получил премию -фотоаппарат «ФЭД». Вручая мне его, Яков Григорьевич сказал, что если я завтра зайду в редакцию, то получу еще одну награду - встречу с Паустовским!
В «Моряке» Паустовский начинал свой литературный путь, о чем он писал в своей знаменитой повести «Время больших ожиданий», и, приезжая в Одессу, всегда заходил в редакцию «Моряка».
Книгами Паустовского я зачитывался еще в школе. Читая их, я совершал увлекательные путешествия то в прославленный этим писателем Мещерский край с его мшарами, старицами и добрыми людьми, то на берега Каспийского моря, в выжженный солнцем залив Кара-Бугаз, а то в домик датского башмачника, где родился сказочник Андерсен...
Когда я начал плавать, как бы трудно ни приходилось в море, стоило только открыть потрепанный томик Паустовского, купленный случайно на Привозе у инвалида в рваной матросской тельняшке, который прохрипел: «Дай на бутылку и забирай книгу!» - как я сразу погружался в удивительный мир, созданный этим писателем, забывая обо всех неприятностях.
В редакцию «Моряка» я прибежал, когда Паустовский был уже там. Он сидел на старом продавленном диване в большой редакционной комнате, где обычно работали литсотрудники. Комната была полна народа. На встречу со знаменитым московским гостем помимо сотрудников «Моряка» собрались корреспонденты и других одесских газет. Были и одесские писатели: Иван Гайдаенко, Александр Батров, Юрий Усыченко, Владимир Лясковский.
Паустовский сидел, сутулясь, и от этого казался меньше, чем был на самом деле. Хриплым глуховатым голосом он говорил, что прямо с поезда пошел на Привоз, чтобы окунуться в одесский говор, в одесский колорит. И тут же с возмущением стал говорить о том, как чиновники от литературы с непонятным старанием выскабливают из текстов все одесское: фольклор, юмор, своеобразие речи и описание обычаев.
- Ревнители однообразия, они терпеть не могут любую одесскость, давшую миру Ильфа и Петрова, Бабеля, Багрицкого, Катаева, Олешу. В устах этих критиков южнорусская школа стала чем-то подозрительным, чужеземным. Я хоть и не одессит, но люблю Одессу, пишу о ней, за что и мне достается немало...
Помолчав, он с грустью добавил:
- Завтра первый раз отплываю за границу. До этого, при всей моей страсти к путешествиям, мог это делать только по географическим картам. Работал, как говорят моряки, в каботаже.
О чем еще говорил Паустовский, не помню. Ведь главным в тот знаменательный день было то, что я видел и слышал любимого писателя...
Прошло время, и я вышел в рейс старшим механиком. По существовавшим тогда правилам, с молодым стармехом отправлялся в рейс механик-наставник. Моим наставником был бывший старший механик «Победы» Александр Петрович Богатырев. От него я и узнал о подробностях плавания Паустовского вокруг Европы.
Как рассказывал Александр Петрович, отход из Одессы был как «сладостный озноб». После таможенного и пограничного досмотров лихорадка отплытия, тающая в туманной дымке Одесса, ожидание Босфора, Дарданелл - все, как говорил Богатырев, «словами не передаваемо». В числе пассажиров «Победы» было много известных людей: композитор Родион Щедрин с женой, балериной Майей Плисецкой, эстрадные артисты, любимцы публики Тарапунька и Штепсель, певица Тамара Миансарова, писатели Даниил Гранин, Леонид Рахманов, Елена Катерли, поэт-фронтовик Сергей Орлов и режиссер и художник Николай Акимов.
Эти фамилии Александр Петрович прочитал в списке пассажиров, вывешенном возле бюро информации теплохода. Но больше всех привлекла его фамилия любимого писателя - Паустовский!
Подойти и познакомиться с Паустовским у Александра Петровича, по его словам, «не хватало нахальства», и он наблюдал за писателем со стороны.
По отходу из Одессы Паустовский не уходил с палубы. Обрывистые берега Болгарии, узкий вход в Босфор, где с примчавшегося к борту «Победы» катера приняли турецкого лоцмана, минареты стамбульских мечетей, сновавшие по проливу от одного берега к другому обвешанные спасательными кругами пассажирские суденышки, рыбачьи фелюги, крикливые буксиры - все это плыло за бортом теплохода, и писатель не мог оторвать от этого глаз.
В рейсе Паустовский чаще всего сидел на палубе в шезлонге. Иногда дремал. Каюта досталась ему плохая - над машинным отделением. От работы дизелей все в ней дрожало, позвякивало, гудело. По всему было видно, что он не высыпался.
Александр Петрович слышал, как возмущенные этим обстоятельством молодые спутники Паустовского Даниил Гранин и Сергей Орлов решили пойти к директору круиза и потребовать для Паустовского другую каюту.
По словам Александра Петровича, директор круиза был представительный мужчина и, несмотря на штатский костюм, на нем явно проглядывал мундир высокопоставленного чина КГБ.
Выслушав Гранина и Орлова, он усмехнулся и сказал:
- У меня жена заместителя председателя Совета Министров СССР еще в худшей каюте едет, а вы - с Паустовским. Не спит? Пусть выпьет на ночь коньячку. Писатели ведь принимают, а?..
На «Победе» в круиз вокруг Европы отправилось много важных персон, так что, Паустовского сперва не замечали, и это его, наверно, устраивало. Но уже в Стамбуле, когда «Победа» пришвартовалась к морскому вокзалу, где на причале советский лайнер встречала большая толпа репортеров, все эти важные персоны обратили внимание, что фотографируют не их, а медленно сходившего по трапу невысокого пожилого человека. И брать интервью, отталкивая друг друга локтями, репортеры бросились тоже к нему.
Это же повторилось и в Пирее, а в Неаполе Паустовского встречали с цветами! Вот тут директор круиза понял, что Паустовский известный писатель, и по выходе из Неаполя перевел его в другую каюту.
Когда проходили Мессинский пролив, где на сицилийском берегу, подпирая облака, дымил вулкан Этна, Паустовский стоял у борта и, как показалось Александру Петровичу, от долголетнего ожидания и выстраданности этого путешествия в глазах писателя стояли слезы...
Гибралтар открылся ночью. Александр Петрович вышел из машинного отделения и поднялся на шлюпочную палубу. Африка была близко и обдавала из темноты влажной духотой. Пассажиры спали. Кроме Паустовского. Прислонившись к шлюпке, он неотрывно смотрел на смутно различимые в темноте контуры огромной Гибралтарской скалы, на вспыхивающий и угасающий на ее краю огонь маяка.
Александр Петрович хотел подойти к Паустовскому, но видя, с каким напряженным вниманием писатель вглядывался в эту необыкновенную для него ночь, не посмел ему помешать.
Ушел Паустовский с палубы, когда «Победа» вышла в Атлантический океан, и ее начало качать...
А потом был Гавр, откуда туристов поездом повезли в Париж, Амстердам, Стокгольм и - Ленинград.
С выходом в океан в машинном отделении «Победы» начались проблемы с охлаждением главных двигателей, и Александр Петрович, обеспечивая безопасность плавания, уже не имел времени бывать наверху и наблюдать за любимым писателем. Паустовского он увидел лишь по приходе в Ленинград, откуда пассажиры «Победы» разъезжались по домам. Сойдя с трапа, писатель сразу попал в объятья родных и друзей, и Александр Петрович лишь помахал ему вслед...
После встречи в «Моряке» я Паустовского больше никогда не видел. Только в журнале «Знамя» читал его очерки о путешествии на «Победе»: «Толпа на набережной» - о посещении Неаполя, и «Мимолетный Париж» - о поездке из Гавра в столицу Франции.
Страсть Паустовского к путешествиям была известна по его книгам, но коммунистические правители Советского Союза, не жаловавшие писателя на протяжении всей его жизни, выпустили Паустовского за рубеж лишь на склоне лет...
Прошли годы. Паустовского не было уже в живых, когда я вновь встретился с дорогим для меня именем. Было это в Японии, в порту Кобе. Теплоход «Аркадий Гайдар», на котором я плавал старшим механиком, пришел в этот порт с грузом хлопка. Как только закончилась швартовка, я поднялся из машинного отделения на палубу и сразу увидел недалеко от нас дальневосточный теплоход «Константин Паустовский». Надо ли говорить, что я тут же отправился к дальневосточникам в гости?!
Мой коллега, старший механик «Паустовского» Николай Орлов, показал мне судовой музей.
Как и «Аркадий Гайдар», «Константин Паустовский» был построен в Югославии. К нам на подъем государственного флага СССР приезжал сын писателя Тимур Гайдар, а на подъем флага на «Паустовском» приезжала дочь писателя Галя. Она и помогла морякам создать на судне музей отца.
В этом небольшом любовно оформленном судовыми умельцами музее я увидел под стеклом очки писателя, его авторучку, ксерокопию пожелтевшей одесской газеты «Моряк» за 1922 год с рассказом Паустовского «Боцман Миронов», ксерокопии писем писателя, рецензии на его книги и, конечно, сами книги. Были здесь и фотографии Паустовского, сделанные в разные годы его жизни. На одном снимке я увидел «Победу». Паустовский был сфотографирован у трапа теплохода, очевидно, при отплытии из Одессы.
В центре экспозиции под большим портретом писателя золотыми буквами было написано:
«Почему так любят Паустовского? Почему его книги неизменно вызывают чувства нежности и глубокой симпатии? Почему радостное оживление вспыхивает в любой аудитории, едва упоминается его имя? Можно по-разному ответить на этот вопрос: его любят потому, что он художник с головы до ног, потому, что он артистичен, изящен. Его любят потому, что его интересно читать. Его любят потому, что ему самому дьявольски интересно писать - и этот заразительный интерес, сверкающий в каждой строке, передается читателю. Проза Паустовского поэтична, потому что точна. А точна потому, что с железной настойчивостью он заставляет человека прислушаться к голосу собственной совести.
Вениамин Каверин. Из речи на вечере памяти Паустовского в 1976 году».
Пусть извинит меня читатель за эту длинную цитату, выписанную мной в музее Константина Паустовского на судне его имени. Но советская литературная критика десятилетиями была так сурова к Паустовскому, так скупа и недальновидна, а жажда его почитателей услышать о нем слово доброе и справедливое была так велика, что я не удержался и привел здесь эти прекрасные слова писателя Вениамина Каверина целиком.
Вот такими были у меня две встречи - с Константином Георгиевичем Паустовским, а потом - с теплоходом, названным его именем.
2008 г.
