Оля с термометром
Мне было десять лет, когда я пришел в одесский Дворец пионеров записаться в шахматный кружок. То было время, когда советская шахматная школа гремела на весь мир. Имена советских гроссмейстеров Михаила Ботвинника, Давида Бронштейна, Юрия Авербаха, Пауля Кереса, Василия Смыслова, Тиграна Петросяна и других были тогда у всех на слуху.
В шахматы я играл с шести лет. Научил меня отец. По вечерам он играл в шахматы с соседом по коммунальной квартире дядей Мишей. Дядя Миша работал в порту и купил у какого-то иностранного моряка шахматы, сделанные из сандалового дерева. Когда он приходил к нам с этими шахматами, мама открывала окно, жалуясь, что от запаха сандала у нее болит голова.
Я к тому времени уже научился читать и, прочитав «Остров сокровищ» Роберта Стивенсона и «Таинственный остров» Жюля Верна, в отличие от мамы, радовался запаху сандала, который уносил меня на далекие океанские острова, где, по словам дяди Миши, росли эти деревья.
В 1937 году дядю Мишу арестовали, объявили врагом народа, а так как жил он один, комнату его опечатали. Но все равно, проходя мимо его дверей, я слышал запах сандалового дерева.
Вскоре в его комнате поселился какой-то милицейский чин - хмурый неприветливый мужчина, ходивший в длинном кожаном пальто. И от дверей дяди Миши стало неприятно пахнуть тяжелым запахом кожи...
Когда я пришел во Дворец пионеров и стал спрашивать у сидящей у дверей дежурной, где записывают в шахматный кружок, ко мне подбежала высокая рыжая женщина и, схватив за руку, воскликнула:
- Вот кто мне нужен! У меня одни девочки, а мальчиков нет!
- Да он в шахматы пришел играть, - сказала дежурная. - Может, в будущем из него международный гроссмейстер вырастет, как Михаил Ботвинник. Тот тоже во Дворце пионеров начинал. А вы его в свой оркестр тянете.
- Какой оркестр? - не понял я.
- Идем со мной, не пожалеешь, - сказала рыжая женщина. -А в шахматы успеешь записаться. Никуда они не убегут!
Так я познакомился с Ольгой Михайловной Каминской, которую все во Дворце называли «тетя Оля». Она руководила шумовым оркестром, аккомпанируя ему на пианино. А сам оркестр состоял из металлических треугольничков, трещоток, деревянных ложек, бубна и небольшого барабана, в который стучала палочками девочка, похожая на Мальвину из «Приключений Буратино». Девочку звали Эля, и я в нее сразу влюбился.
Позже я записался и в шахматный кружок, но на репетиции шумового оркестра ходил с удовольствием. Во-первых, увидеть Элю. А во-вторых, мне нравилось играть на металлическом треугольничке, издававшем удивительно мелодичные звуки.
Мы выступали в санаториях и домах отдыха, нам аплодировали, кричали «браво!», и мне это тоже нравилось.
Музыка всегда звучала у нас в доме. Мама прекрасно играла на пианино, и по вечерам я слушал в ее исполнении всю, как говорила она, «мировую классику»: «Лунную сонату» Бетховена, «Времена года» Чайковского, рапсодии Ференца Листа и много других прекрасных музыкальных произведений русских и зарубежных композиторов.
А наш шумовой оркестр под аккомпанемент Ольги Михайловны играл советские песни - «Полюшко-поле», «Тачанку», «Дан приказ ему на запад» и любимую песню товарища Сталина «Сулико». Эти песни каждый день звучали по радио не только в каждом доме, но и на улицах. Звучали из репродукторов, которые висели на специально установленных уличных столбах.
22 июня 1941 года из такого репродуктора, установленного на углу Дерибасовской и Карла Маркса (сегодня Екатерининская), стоя с мамой в огромной толпе людей, я слушал речь Молотова о нападении фашистской Германии на Советский Союз.
С того дня во Дворец пионеров я не ходил. И хоть Одессу еще не бомбили, но днем звучали сирены учебной воздушной тревоги. Как только раздавался вой сирен, прохожие забегали в ближайшие подворотни, улицы пустели, и веселый и жизнерадостный город мгновенно вымирал. А с наступлением вечера в целях светомаскировки город погружался в непроглядную тьму, и ходившие по улицам патрули строго следили, чтобы из домов не пробивался наружу свет.
Первые бомбы упали на Одессу ровно через месяц после начала войны - 22 июля 1941 года. Они взорвались на Деребасовской и в Малом переулке, разрушив несколько домов и принеся городу первые человеческие жертвы. Тогда я впервые услышал распространившийся по городу едкий запах гари - запах войны.
С того дня Одессу начали бомбить ежедневно. А когда фронт был уже близко, начался обстрел города из артиллерийских орудий.
7 августа 1941 года Одесса была объявлена на осадном положении. Готовясь к уличным боям, в городе начали строить баррикады и устанавливать перед ними противотанковые ежи.
В тот день я и увидел Ольгу Михайловну. Я стоял с мамой на Греческой площади в длинной очереди за хлебом, когда мимо прошагал отряд морской пехоты. И среди вооруженных моряков я увидел ее. На плече у Ольги Михайловны был противогаз, а на рукаве повязка с красным крестом. Как я понял, у морских пехотинцев она была медсестрой. Я выбежал из очереди и закричал: «Тетя Оля!». Но отряд был уже далеко...
Ну а потом мы встретились на Слободке, в гетто, куда фашистские оккупанты загнали нашу семью вместе с другими одесскими евреями. Там Ольга Михайловна рассказала моей маме, что 14 и 15 октября 1941 года, когда по приказу Москвы советские войска оставляли Одессу, она не погрузилась на уходивший в Севастополь корабль вместе с отрядом морской пехоты, в котором была медсестрой. Не погрузилась потому, что в боях под Одессой была ранена в ногу и лежала на Пироговской в госпитале.
16 октября в город вошли румынские войска, и в тот же вечер во двор госпиталя въехала крытая брезентом грузовая машина. По команде офицера из машины выскочили солдаты и, отталкивая врачей, ворвались в госпитальные палаты. Вскоре вытащенных из палат раненых солдаты побросали в машину и повезли за город, на расстрел. Вместе с мужчинами бросили в машину и Ольгу Михайловну.
Их привезли в Кривую Балку. От гибели Ольгу Михайловну спасло то, что она упала в ров раньше, чем начали греметь выстрелы. Когда начали стрелять, на нее навалилось тело какого-то парня. Но она лежала, не шевелясь, пока румыны не уехали за другой партией раненых. Тогда Ольга Михайловна выползла из-под убитых и, хромая, морщась от боли, побрела подальше от рва, где лежали расстрелянные защитники города.
К утру она добрела до расположенного недалеко от Одессы села Александровка. Постучала в крайнюю хату. Ее впустила сердобольная женщина, у которой Ольга Михайловна прожила несколько месяцев, пока ее не выдал румынам сосед этой женщины, записавшийся в полицаи.
Так попала она в гетто...
Я уже писал в своих воспоминаниях о том, что представляло собой одесское гетто, о лютой зиме 1941-42 годов, о начавшихся в эту зиму этапах и о том, что в январе в гетто началась эпидемия сыпного тифа. Почти каждый день из гетто на подводах вывозили горы голых трупов и хоронили умерших где-то за городом в братских могилах. А голыми они были потому, что румыны снимали с мертвецов одежду и продавали ее в слободском магазине.
Тифозных румыны не трогали. Боялись заразы. Для больных тифом выделили верхний этаж здания, в котором располагалось гетто.
Лечили больных заключенные в гетто врачи - профессор Срибнер, доктор Сушон, доктор Трахтенберг, доктор Тернер и другие. Помогала им как медсестра Ольга Михайловна. У нее одной на все гетто был термометр. Ей дала его какая-то женщина, которую угнали на этап. Этот термометр Ольга Михайловна не доверяла никому. Сама измеряла больным температуру и сама заполняла температурные листки, которые вешала в ногах у больных.
В гетто Ольгу Михайловну стали называть «Оля с термометром». И когда накануне очередного этапа на этаж, где лежали тифозные больные, поднимался румынский военный врач господин Попеску, для того чтобы определить, кто уже выздоровел, и отправить этого человека в очередной расстрельный этап, «Оля с термометром» завышала выздоравливающим температуру, спасая тем самым этим людям жизнь...
Сыпным тифом переболела в гетто вся наша семья, а отец от тифа умер.
Увозили нас из гетто весной 1942 года, последним этапом, когда массовые расстрелы евреев в Одесской области прекратились. Это была заслуга матери короля Румынии Михая Первого королевы Елены.
Спустя много лет мне довелось побывать в Иерусалиме, в Музее еврейской Катастрофы «Яд ва-Шем», и там, на Аллее праведников мира, где посажены березы в честь тех, кто спасал евреев в страшные годы второй мировой войны, я увидел березу, посаженную в честь королевы Елены, благодаря которой я остался жив...
В Березовку нас привезли в переполненном товарном вагоне, откуда полицаи погнали нас в Доманевку, а оттуда - в концлагерь, который находился возле села Карловка. А Ольга Михайловна как медсестра осталась работать в больничном бараке доманевского концлагеря...
Освободили нас советские войска 28 марта 1944 года. А 10 апреля была освобождена Одесса.
Вернувшись в родной город, я пришел на Приморский бульвар, ко Дворцу пионеров. Но он был закрыт. Во время бомбежек Одессы в здание попала бомба, и там шел ремонт. Но на заборе, окружавшем дворец, я прочел объявление, что временный Дворец пионеров открыт на углу улиц Пушкинской и Карла Либкнехта (сегодня Греческая). Помещался он в том самом здании, где сегодня находится Музей западного и восточного искусства.
И представьте мою радость, когда, вбежав в вестибюль этого временного Дворца пионеров, я увидел спускавшуюся по широкой мраморной лестнице Ольгу Михайловну. Только из рыжей она стала седой. И словно не было ни страшных лет фашистской оккупации, ни гетто, ни концлагеря, увидев меня, она воскликнула:
- Ага, вот кто мне нужен! А то опять у меня одни девочки и ни одного мальчика!
И схватив меня за руку, потащила наверх, в свой шумовой оркестр...
2017 г.
