Провожание
Была когда-то модная песенка: «Как провожают пароходы? Совсем не так, как поезда». Пел ее популярный в те времена певец Эдуард Хиль. С тех пор многое изменилось. Распался Советский Союз, распалось - вернее, было разворовано высоким начальством -Черноморское пароходство, и не стало пароходов, на корме которых значился порт приписки Одесса.
Но остались моряки.
Провожают их сегодня не от причалов одесского порта, а из аэропорта. Они улетают в разные страны, где стоят под чужими флагами суда, на которые моряков направляют многочисленные крюинговые компании.
Украина, имеющая выходы в Черное и Азовское моря, превосходные порты, судостроительные и судоремонтные заводы, морские учебные заведения, многовековую историю морского судоходства, не имеет главного - торгового флота. Вот и приходится морякам улетать самолетами под чужие флаги...
А я вспоминаю свои отходы в рейс. Было это так.
Зима. Ночь. Тускло светят на Приморском бульваре фонари, и с палубы видно, как на Потемкинской лестнице белеет снег.
Из-за обледеневшего волнолома налетает легкий туман, быстро тает, и на уложенных по-походному грузовых стрелах, и на задраенных крышках трюмов проступает влажный блеск звезд.
Отход...
Вдоль причала длинно и пусто тянутся рельсы. Железнодорожный состав отдал нам свой груз и ушел. Мы повезем этот груз в страны, где никогда не видели снега. Где вечная изнуряющая жара. И тем дороже нам сейчас заснеженный одесский порт, белеющая под снегом Потемкинская лестница и зимний Приморский бульвар.
На причале стоит автобус. Шофер, прислонившись к капоту, поглядывает на трап, по которому никто не торопится сходить. Но шофер не возмущается, что ему приходится долго ждать. Он обслуживает моряков, и привык стоять по ночам у трапов уходящих в дальние рейсы судов.
Тихо в порту. Тихо на палубах соседних судов. А у нас в каютах шум, кутерьма, и жены так хорошо, так влюбленно смотрят на нас!
Никто не знает, когда мы вернемся, откуда напишем торопливые, беглые слова.
Пройдет после нашего ухода неделя, другая, и наши жены, возвращаясь с работы, с обмирающим сердцем будут спрашивать соседей, не было ли в их отсутствие радиограмм. А встречаясь друг с другом на улице, с трудом удерживая за руку нетерпеливого сына или дочь, будут говорить о нас и желать нам спокойного моря...
Приближается буксир. Он коротко вежливо гудит, и мачта его, плавно раскачиваясь, словно говорит нам - пора!
На причале появляются швартовщики. Они должны сбросить в воду наши швартовные концы. Но видя, что палуба пуста, швартовщики закуривают и ждут. Они знают, что означает для моряка отход. Они ведь сами матросы, только на пенсии. Но никак не могут расстаться ни с запахом просмоленных швартовных концов, ни с перемигиванием рейдовых огней, ни с вечно волнующим запахом моря.
Швартовщики курят и, тихо переговариваясь, вспоминают свои рейсы и свои отходы...
Трансляция разносит по палубе строгий голос старпома:
- Провожающим покинуть судно!
Хлопают двери кают. В коридор выводят заспанных детей. Они уснули во время долгого прощания, за время нашего провожания.
Как обнимают их! Как стараются почувствовать на щеке теплое касание их губ! И как потом в долгом одиночестве кают, в бешенстве океана, когда только слепая пена будет заглядывать в наглухо задраенный иллюминатор, будут вспоминаться эти заспанные глазенки и сонные прощальные детские слова!
Буксир нетерпеливо гудит. Море светлеет. Уже взошла луна. Она освещает заснеженные крыши домов, пустынные улицы, обрывы над портом, город, который скоро скроется за кормой, но никогда не исчезнет из сердца.
И снова торопит голос старпома.
Провожающие сходят на причал. Им машут с борта, из распахнутых иллюминаторов, с капитанского мостика.
- Люба!
- Вера!
- Надя, пиши!
С моря снова приходит туман. Оранжевые пятна зажженных автобусных фар двоятся, расходятся кругами. Воет сирена маяка, предупреждая в море суда о близости берега, и звуки ее тоже, кажется, двоятся и расходятся кругами.
Туман опадает, обнажая рельсы, по которым медленно движется состав.
Железнодорожник в сдвинутой на затылок ушанке, свесившись со ступенек вагона, размахивает красным фонарем: «Поберегись!». Состав подает груз уже для другого судна. Оно ждет на рейде наш отход.
«Поберегись поезда!» - снова кричит железнодорожник, предупреждая стоящих на причале возле автобуса жен с детьми.
На корме лай судового пса. Он рад матросам, которые вышли на аврал убирать на вьюшки сброшенные швартовщиками с причальных тумб наши швартовные концы.
На баке, выбирая якорь, грохочет брашпиль, и капли воды, сбегая по якорной цепи, как искры, падают в море.
А за волноломом в ярких вспышках маяка ждет нас работа.
Работа!
На обмороженной до звона палубе, в дымном пожаре туч, в бешеном кипении волн, когда только успевай держаться за поручни мокрых, весело блестящих трапов!
Работа!
В духоте машинного отделения, где не видно ни воды, ни неба, лишь пульсирующая дрожь дизелей, и где вахтенные мотористы и механики хватают пересохшими ртами холодный вентиляторный ветер.
Но нет, и ничего не может быть для нас взамен. Как ничего не может быть для пахаря взамен земли...
Автобус поднимется в город. И когда море окажется внизу, жены, боясь разбудить уснувших у них на руках детей, осторожно протрут заиндевевшие стекла и, вглядываясь в ночь, будут искать наши огни.
А мы будем уходить все дальше и дальше, в океан...
