Одесский след
За долгие годы работы на судах Черноморского пароходства где только не приходилось мне встречать следы родной Одессы!
В Амстердаме, например, увидел однажды на фасаде одной гостиницы мемориальную доску, на которой на русском и английском языках прочитал: «В этом отеле в 1974 году во время гастролей в Голландии жил и здесь умер выдающийся скрипач, народный артист СССР, профессор Московской консерватории, почетный член лондонской Королевской академии музыки, почетный член Американской академии наук и искусств, почетный член Национальной академии музыки в Риме, почетный доктор Кембриджского университета Давид Ойстрах».
В канадском порту Монреаль к нам на судно пришла старая еврейка, которая хотела узнать о судьбе своих родственников. Они оставались в захваченном фашистами городе, и куда она только ни обращалась - и в советские учреждения, и в Международный Красный Крест - ей ничего не удалось узнать. Мы тоже, конечно, не могли ей ничего рассказать о ее родных, но, как сказала наша гостья, сидя у нас в кают-компании: «Я пришла хоть посидеть среди свежих людей с Одессы!».
Сама она была привезена в Канаду, когда ей было пять лет. Ее родители бежали из Одессы после страшных еврейских погромов 1905 года. В Монреале она выросла, владела несколькими ювелирными магазинами, но русский язык не забыла. И когда уходила, вынула из своей элегантной сумки записную книжку и попросила у нас автографы.
Ну а самый интересный одесский след я увидел на Дальнем Севере. Плавал я тогда вторым механиком на танкере «Ельня». Шли мы из Туапсе в бухту Тикси с десятью тысячами тонн керосина для реактивных истребителей, которые базировались где-то в районе Тикси.
Следуя во льдах Северного Ледовитого океана в караване судов за атомным ледоколом «Ленин», мы вдруг потеряли ход. Караван ушел вперед, а мы остались стоять среди торосистых льдов. Уже стемнело, на небе появились сполохи северного сияния, когда атомоход вернулся и стал рядом с нами. С него спустили под лед водолаза, который обнаружил, что у нас сломан винт.
«За вами придет дизельный ледокол «Киев» и поведет в Тикси», -сказали нам с «Ленина». И атомоход ушел.
«Киев» мы жали дней пять. Капитан связался с ним по радио. С ледокола ответили: «Ждите». Он, как и «Ленин», где-то проводил караваны и к нам не спешил.
Был сентябрь, и если днем немного пригревало солнце, то с наступлением сумерек хватал мороз. Палуба промерзала до звона, а на иллюминаторах появлялись морозные узоры.
Днем на горизонте видна была какая-то деревушка, и в бинокль можно было разглядеть несколько маленьких костров, возле которых сидели на корточках мальчишки, пекли, наверное, картошку. Но с наступлением сумерек угасало солнце, тухли костры, и деревушка погружалась в долгий осенний сон.
В ожидании ледокола решили мы сходить в эту деревушку, купить свежего молока. С разрешения капитана пошло нас пять человек. Я, боцман, моторист и два матроса.
Лед был прочный. Мы скользили, падали, поднимались со смехом, и было весело и вольно вот так идти после утомительно долгого перехода с Черного моря к этим сверкающим на солнце вечным, как само мироздание, льдам Северного Ледовитого океана!
Мы взяли с собой надувную лодку, и когда подошли к кромке льда, за которой поблескивала вода, отделявшая нас от деревушки, надули ножным насосом лодку, сели в нее и на веслах пошли к берегу.
Деревушка называлась Верхняя Золотица. Сказал нам об этом встретившийся на берегу мальчишка. Узнав, что мы моряки со стоящего напротив деревни во льдах танкера и что хотим купить молока, он повел нас к «бабке Прасковье», как сказал мальчишка, шмыгая носом.
В деревне пахло копченой треской и печным дымом, а из скотного двора, мимо которого мы проходили, тянуло парным молоком и теплым навозом.
- А что ж это никого не видно? - спросили мы нашего проводника.
- Мужики все рыбаки, - ответил мальчишка. - В море они, где льда мало. Вот как льдом все затянет, тогда и вернутся в деревню. Ребята в школе, а бабы в поле. А я болел, так у меня справка, - и, вытащив из-за пазухи замусоленную бумажку, он показал ее нам.
Мальчишка привел нас к избе, возле которой на столбе сипело радио, а плетень, огораживающий избу, был утыкан, как это принято в украинских деревнях, перевернутыми кувшинами, глечиками.
Встретила нас морщинистая старуха. Встретила беззубой улыбкой: «Проходите, проходите».
Мы вошли в просторную чистую избу, где пахло свежевымытыми полами и свежеиспеченным хлебом. Хозяйка усадила нас за стол, покрытый суровой скатертью, и принесла из кухни кувшин молока. Поставила перед нами алюминиевые кружки и нарезала хлеб:
- Ешьте.
Мальчишка тоже сел с нами за стол. Он оказался соседом этой бабки, которой, как она сказала, было 90 лет!
Я оглядел избу. Стены ее были увешаны фотографиями и почетными грамотами, а в красном углу висела в тусклом серебряном окладе икона Николая Угодника, подсвеченная подрагивающим огоньком лампадки.
И вдруг среди многочисленных фотографий седых стариков и похожих на хозяйку молодых женщин - возможно, дочерей, а может, внучек - я увидел открытку, на которой узнал одесский оперный театр! Встав из-за стола, я подошел ближе и стал внимательно рассматривать открытку, взятую в рамочку, как и остальные висевшие на стенах фотографии.
- Откуда это у вас? - спросил я хозяйку, показывая на открытку.
Она подошла, поглядела и махнула рукой:
- А то давно было. Годов двадцать назад. Тут во льдах пароход затерло. Команда с него у нас по избам жила. Потом их всех самолет увез. Так двое у меня жили. Вот они и подарили эту открытку. Там на ней написано: «Милой бабушке Прасковье от благодарных одесситов». А про той теантр сказали, что он самый знаменитый в мире!
Ребята, пришедшие со мной, встали из-за стола, подошли и стали рассматривать открытку.
- Да, вот куда Одесса забралась! - сказал, засмеявшись, боцман. -Надо и нам что-нибудь бабке подарить.
Он вытащил из кармана связку ключей с брелоком, отцепил брелок и протянул хозяйке:
- Держите. Это на память от нас!
На брелоке был изображена Потемкинская лестница с памятником Дюку наверху.
Хозяйка поблагодарила, пошла на кухню, принесла молоток, прибила рядом с открыткой гвоздик и повесила на него брелок. И так это у нее быстро и ловко получилось, что я подумал: «Какой же она была прекрасной работницей!». Да и по чистоте в избе это было видно!
И я представил, как живет она одиноко в этой избе, встает затемно, кланяется иконе, потом, наскоро умывшись, одевшись и повязав платок, выходит во двор. И чего только не переделает за день! Доит и выгоняет на улицу корову, которая идет пастись под крики деревенского пастуха с другими хозяйскими коровами, кормит кур, задает корм поросенку, копает на огороде картошку, топит печь и варит обед. Потом идет к морю и собирает в корзину йодистые водоросли, которые покупает у нее агаровый завод (так она нам рассказала). По субботам топит баню, стирает, штопает, выскабливает до блеска и моет полы, и все это сама, без чьей-либо помощи!
И еще подумал я: как не страшно ей одной жить на краю деревни, у самой кромки моря, которое ревет по ночам, когда разыгрывается шторм? Когда от шума прибоя вздрагивают в избе оконные стекла, вскипает и оседает у берега пена. Тогда она не спит, а встает и молится перед иконой, не за себя, за тех, кто в море, на рыбных промыслах, молится и просит не дать им погибнуть...
А потом ложится и лежит неподвижно, вспоминая, наверно, детство и молодость, и все, что было в молодости, - и любовь, и веселье, и громкие застолья, и детей своих, которых она пережила, и всех, всех, с кем довелось жить и работать, и все то прекрасное, что было в ее жизни, и думает о старости своей, похожей на темный осенний вечер...
Когда собрались мы уходить, поблагодарив хозяйку за гостеприимство, она дала нам бидончик молока, буханку свежего ржаного хлеба, который сама пекла, и вышла нас провожать, пожелав нам на прощание счастливого плавания.
Проводил нас на берег тот же мальчишка, и когда отошли мы уже на своей надувной лодке и направились к кромке льда, чтобы вытащить там лодку и идти по льду к нашему танкеру, бабка Прасковья все еще стояла на пороге своей избы, высокая, крепкая, несгибаемая, подавая пример твердости духа и работоспособности даже в такой глубокой старости.
Когда мы поднялись на борт «Ельни», у трапа нас ждал капитан, начавший волноваться из-за нашего долгого отсутствия. Мы вручили ему бидончик молока. Он спросил, что нас так долго держало в деревне. Мы рассказали ему о Прасковье и открытке с видом одесского оперного театра. Капитан засмеялся и сказал, что нашу Одессу можно встретить везде!
На следующий день, с треском ломая лед, к нам подошел мощный дизельный ледокол «Киев» финской постройки. Он взял нас на буксир и повел в Тикси. Выгрузившись там за несколько дней, мы под проводкой того же «Киева» пошли сквозь льды к чистой воде Баренцева моря, где нас ждал присланный из Мурманска буксир. «Киев» сдал нас ему, как сказал капитан ледокола, «с рук на руки», и мы пошли в Мурманск, куда из Одессы доставили для нас по железной дороге новый винт.
Ну а уже из Мурманска, где тоже встретили на заводе немало работавших там одесситов, выпускников одесского водного института, пошли на Черное море, домой.
2017 г.
