«Буртон и Коган»
Когда после окончания мореходной школы в 1946 году я был принят на работу в Черноморское пароходство, морякам выдавали арматурные книжки. Это был документ для таможни. В книжке указывалось, что моряк мог приобрести за границей в течение года. Обуви, например, одну пару, нижнего белья две пары, носков пять пар, рубах - две, костюм - один, и так далее. Купленное сверх норм считалось контрабандой, за что строго наказывали.
То было время, когда моряки Черноморского пароходства начали пригонять в Одессу немецкие торговые суда, полученные Советским Союзом в счет репараций от поверженной Германии. Немецкие суда шли через Одессу и на Дальний Восток. В Одессе их ставили в док, делали профилактический ремонт механизмов, обивали ржавчину, красили, и они уходили к месту своей постоянной прописки - во Владивосток.
В мореходной школе я получил профессию судового моториста. Но заграничной визы у меня не было, ждать ее нужно было долго, а время было голодное, в стране существовала карточная система, по которой служащие получали 400 граммов хлеба в день, а рабочие -600. Я же, поступив на работу в пароходство, был зачислен в бесплатный резерв и не получал ни хлебной карточки, ни денег. И когда инспектор отдела кадров предложил мне пойти кочегаром на пароход «Курск», я с радостью согласился.
«Курск» был построен в Англии в 1911 году по заказу РОПиТа (Русского общества пароходства и торговли). Участвовал в первой мировой войне и проплавал на Черном море всю вторую мировую войну. За Босфор его уже не пускали. Машина и корпус были сильно изношены, и бывало в шторм, когда волны с силой ударяли в борт парохода, в кочегарке образовывалась течь, и мы в спешном порядке ставили на трещину в корпусе, через которую сочилась вода, цементный ящик. Ходил «Курск» в каботаже, доставляя из Мариуполя в Одессу в пяти своих огромных трюмах донбасский уголь.
Для меня работа на «Курске» была хорошей школой, где старые моряки учили меня не бояться штормов.
- От качки еще никто не умирал, - говорил мне третий механик Петр Игнатьевич Рябоконь, в чьем ведении были котлы и в чьем подчинении были мы, кочегары. Он работал на «Курске» до войны и проплавал на нем всю войну.
- Море, - говорил он, - как жизнь. Поштормит, поштормит и успокоится. И если хочешь стать настоящим моряком, привыкай!
И я - привыкал...
Петр Игнатьич был человек интересный. Выросший на одесской Молдаванке, он обладал отменным чувством юмора, и я работал под его началом с большим удовольствием, несмотря на адский кочегарский труд.
Пришел однажды на «Курск» новый повар. Что ни сварит, есть нельзя. Сменились мы как-то с вахты, пришли в столовую на обед, пробуем суп, а он такой перченый, горло обжигает. Зашел в столовую Петр Игнатьевич, пожелал нам приятного аппетита, а мы как заорем:
- Какой аппетит? Есть это нельзя!
Петр Игнатьевич попробовал суп и говорит:
- Так, ребята, сидите тихо, иду делать повару весело!
И такой на камбузе закатил скандал, что повар, вылетев оттуда пулей, побежал жаловаться старпому.
А почему старпому? Оказалось, для кают-компании, где обедали штурманы и механики, он готовил нормальный суп. А для рядового состава - кочегаров, машинистов и матросов - вот такой, несъедобный. Зол он был за что-то на матросов, вот и отыгрывался на наших желудках.
По настоянию Петра Игнатьевича повара списали. Пришла в Одессе новая повариха и, как сказал Петр Игнатьевич:
- Ну, братва! Вы прямо на глазах толстеть начали!
Шли мы как-то из Мариуполя и увидели недалеко от Одессы теплоход «Адмирал Ушаков». Стоял он, подняв на мачте сигнал: «Не могу управляться». Все столпились у борта посмотреть на это большое неподвижное судно, а Петр Игнатьевич говорит:
- У меня там друг работает. Так он рассказывает, что мотористы и механики чуть ли не спят в машинном отделении с кувалдами и гаечными ключами в обнимку. Каждый раз что-то ломается. Не теплоход, а плавучая каторга!
И, засмеявшись, добавил:
- Я бы назвал это судно не «Адмирал Ушаков», а «Месть за Сталинград»!
Что поражало меня в Петре Игнатьевиче, так это его любовь к порядку и чистоте. Он любил повторять, что самые чистые люди на свете -кочегары. Два раза в сутки после вахт в бане моются. «Где вы на берегу встретите человека, который бы так часто в бане мылся?» - говорил он.
Работу кочегаров Петр Игнатьевич испытал на себе. Начинал он на «Курске» кочегаром, а механиком стал лишь после того, как заочно окончил Одесский морской техникум. Было это еще до войны.
В его маленькой тесной каютке, сиявшей чистотой, были даже цветы. Стояли они в маленьких горшочках на привинченном к палубе столе и под иллюминатором. Донышки горшочков были намагничены, и как бы ни качало пароход, цветы не двигались с места.
Койка его всегда была аккуратно застелена, медная окантовка иллюминатора надраена до зеркального блеска, а над койкой висел коврик с изображением разъяренного льва, кидающегося на вооруженного копьем чернокожего охотника.
Коврик этот, как рассказывал мне Петр Игнатьевич, он еще до войны купил в Гибралтаре, когда «Курск» ходил за границу. Глядя на этот коврик, я представлял себе жаркую африканскую саванну, стада антилоп вдалеке и отважного чернокожего юношу в набедренной повязке, вышедшего сразиться один на один с этим великолепным в своей ярости львом!
Петр Игнатьевич часто звал меня к себе, так как любил стихи Маяковского, а я знал их почти все на память. Слушал он, затаив
дыхание, а потом угощал меня тонко нарезанным салом с черным пайковым хлебом, приговаривая: «Ешь, не стесняйся. Кочегару хилым быть нельзя!».
Когда он сходил в Мариуполе или Одессе на берег, сразу было видно - идет моряк! Люди ходили тогда в основном в стеганых ватниках и кирзовых сапогах, а Петр Игнатьевич одет был хоть и в потертый, но элегантный темно-синий макинтош, на шее шерстяное кашне, а на голове клетчатое английское кепи.
Как-то я спросил Петра Игнатьевича, где он покупал свой макинтош. Он подмигнул мне и сказал:
- О, эта история достойна пера Конан Дойля, создавшего гениального сыщика Шерлока Холмса. Можешь представить, приобрел я его в Англии, в фирменном магазине знаменитой английской фирмы по пошиву одежды «Буртон и Коган». А купил на одесском толчке!
- Как это? - не понял я.
- А вот так. Приди вечером, расскажу.
И вот, сидя в его уютной каютке, я узнал удивительную историю макинтоша фирмы «Буртон и Коган».
Как я уже сказал, плавал Петр Игнатьевич на «Курске» еще до войны. Пароход совершал рейсы с Черного моря на порты Западной Европы. Возил из Поти в Бельгию и Голландию марганцевую руду, а в обратный рейс грузил в свои трюмы сельскохозяйственные машины, станки для советских заводов и бурильную технику для нефтепромыслов. На бункеровку заходил в английский порт Кардифф, где брал в бункерные ямы знаменитый кардиффский уголь - антрацит. В Кардиффе и купил Петр Игнатьевич макинтош.
Пришли в Одессу, начался таможенный досмотр, и тут таможенник, зайдя к Петру Игнатьевичу в каюту и раскрыв его арматурную книжку, ткнул в нее пальцем: «Где здесь написано «макинтош»?». В арматурной книжке такого названия не было.
Кончилось тем, что эту покупку, на которую Петр Игнатьевич собирал деньги чуть ли не целый год, у него изъяли, оставив взамен копию протокола о нарушении таможенных норм. За это нарушение он был лишен права на загранплавание и пошел работать кочегаром на судоремонтный завод.
И вот однажды, поехав на знаменитый одесский толчок купить что-нибудь из верхней одежды, он увидел в руках какой-то женщины свой макинтош фирмы «Буртон и Коган»! Разговорившись с женщиной, Петр Игнатьевич узнал, что ее муж работает в таможне.
Ларчик открывался просто. Оказывается, конфискованные у моряков вещи не шли в государственную казну, а продавались женами таможенников на толчке!
На «Курск» Петр Игнатьевич вернулся лишь спустя год, получив на заводе хорошую характеристику и вступив в члены КПСС.
Ходил Петр Игнатьевич на «Курске» в республиканскую Испанию, когда там шла Гражданская война, а 22 июня 1941 года на траверзе Севастополя попал под первую бомбежку. Тогда, в первый день войны между гитлеровской Германией и Советским Союзом, фашистская авиация налетела на севастопольскую военно-морскую базу.
...Вот такую историю про макинтош английской фирмы «Буртон и Коган» узнал я когда-то от третьего механика парохода «Курск». А работая над этим очерком, вспомнил, что и я был свидетелем похожей истории.
Плавал я тогда уже старшим механиком на теплоходе «Большевик Суханов». Шли мы с Кубы в Новороссийск и 24 декабря 1969 года, накануне католического Рождества, зашли в Гибралтар пополнить запасы пресной воды. Арматурных книжек к тому времени давно уже не было, но таможенные нормы оставались строгими.
В те годы в моде были нейлоновые плащи «болонья», которые моряки привозили из-за границы. Нормы на эти плащи были такие: если рейс длился до трех месяцев, моряк имел право привезти четыре плаща - два мужских и два женских. Если свыше трех месяцев, то шесть плащей - три мужских и три женских.
Так вот. Когда мы отдали якорь на гибралтарском рейде и съехали на нашем мотоботе на берег, магазины в связи с кануном Рождества уже закрывались, и мы, покупая в спешке плащи, не очень обращали внимание, женский это плащ или мужской. Главное было не перебрать норму.
Пришли в Новороссийск, начался таможенный досмотр. И тут у второго механика Владимира Георгиевича Русина таможенники забирают один плащ, не оставив даже протокола об изъятии. А забрали плащ у Русина потому, что, покупая в Гибралтаре положенных по норме шесть плащей (рейс у нас был свыше трех месяцев), он в спешке не обратил внимания, на какую сторону они застегиваются, и приобрел два мужских плаща и четыре женских. Таможенники, развернув каждый плащ, заметили ошибку и забрали один женский плащ, посчитав его лишним.
Когда я об этом узнал, то сказал Русину:
- Пошли в таможню, разберемся.
Сначала он отказывался, таможня все-таки! Но потом согласился. Пришли. Навстречу дежурный:
- В чем дело?
Я назвал себя, показав паспорт моряка, и сказал, что вот обидели второго механика. Забрали плащ лишь потому, что пуговицы у женского плаща на левую сторону, а на мужском на правую. Но норму он не нарушил, купил шесть плащей.
Побагровев от возмущения, дежурный гаркнул:
- Ишь, обидели! А ну, марш отсюда!
На громкий голос дежурного в коридор вышел начальник таможни. Я понял это по большим позолоченным звездам в петлицах его формы.
- Что за шум? Что случилось?
Я объяснил, что в Гибралтар мы зашли 24 декабря, в канун католического Рождества, магазины закрывались, и второй механик, не разобрав впопыхах, куда на плащах глядят пуговицы, влево или вправо, купил шесть плащей, не превысив нормы.
- Ага! - рявкнул начальник. - А если бы вам впопыхах всучили антисоветскую литературу? Вы тоже, не разобравшись, привезли бы ее в Союз?!
- Зачем? - ответил я. - Увидели бы, что это запрещенная литература, и выбросили бы ее в море. А плащ, я считаю, ваши сотрудники изъяли незаконно. Даже не составив протокол. Об этом я напишу в Главное таможенное управление в Москву и в газету «Водный транспорт», так как являюсь ее нештатным корреспондентом.
Я показал начальнику удостоверение газеты - органа Министерства морского флота СССР. Он схватил удостоверение, сверил фотографию с моим лицом и повернулся к дежурному:
- Отдай им плащ!
И через пять минут сияющий Владимир Русин вышел из таможни с плащом под мышкой.
Вот такая история произошла с плащом «болонья», похожая на историю с макинтошем английской фирмы «Буртон и Коган».
2017 г.
