«Кафа»
Не знаю, помнят ли старые портовики небольшой буксир, работавший в первые послевоенные годы в одесском порту и носивший это имя. Неказистый, с обшарпанными бортами, с длинной густо дымившей трубой и закопченным кормовым флагом, он таскал неуклюжие баржи, буксировал единственный в то время в порту несамоходный паровой плавкран, а когда в порт заходил какой-нибудь пароход, встречал его сиплым гудком и спешил швартовать к причалу.
Правда, причалов тогда почти не было. После освобождения Одессы от фашистских оккупантов порт лежал в руинах. Причалы были обвалены. Лишь на Платоновском молу сохранились два или три причала, куда и швартовались выжившие в ту страшную войну суда Черноморского пароходства: «Димитров», «Курск», «Ворошилов» и «Калинин».
Позже, зимой 1945-го, хотя еще шла война, подходы к порту были уже разминированы, и в Одессу начали приходить американские пароходы типа «Либерти». Они доставляли в СССР продукты по ленд-лизу. Это были ящики со свиной тушенкой, сгущенным молоком и яичным порошком. Горы этих ящиков высились в порту под открытым небом. Их не успевали вывозить, и возле ящиков стояли девушки из военизированной охраны порта, вооруженные трофейными винтовками. Хорошо помню, как сходившие на берег американские моряки шутили с этими девушками, бросая им плитки шоколада и диковинную для нас в те времена жевательную резинку.
В порту тогда было несколько проходных - для мужчин, для женщин и для иностранных моряков. Всех, кто выходил из порта, кроме иностранцев, тщательно обыскивали. За найденную при обыске банку тушенки или сгущенного молока полагалось десять лет тюрьмы. Об этом крупными буквами было написано в объявлениях на мужской и женской проходных.
Но, несмотря на эти строгости, все, что привозили в одесский порт американцы, продавалось из-под полы на Привозе и Новом базаре. Там же продавались американские сигареты и жевательная резинка - их дежурившие у ворот порта фарцовщики, которых в Одессе называли барыгами, выменивали на водку у американских моряков, когда те выходили из порта в город.
Что касается «Кафы», то когда шла швартовка очередного «Либерти», на мостике буксира рядом с капитаном стоял пограничник. Он следил, чтобы к борту «американца» никто не приближался. А когда швартовка заканчивалась, не только у трапа, но и у кормы, и носа парохода устанавливался пограничный наряд, чтобы никто не мог по швартовным концам забраться на иностранное судно.
А вспомнил я о «Кафе», встретив недавно старого друга Сашу Нестеренко, с которым оканчивал в те первые послевоенные годы мореходную школу. После окончания школы я был принят на работу в Черноморское пароходство, а Саша пошел в портофлот, где на разных буксирах проработал всю жизнь.
Встретились мы на Приморском бульваре и, присев на скамью, стали вспоминать школу, преподавателей, ребят, с которыми учились и которых разбросала по свету жизнь. Тогда Саша и сказал:
- Вот ты пишешь о судах Черноморского пароходства. Это понятно, ты на них работал. Но начинали мы с тобой на крошечном буксире, о котором вряд ли кто уже помнит. А ведь это был трудяга с необыкновенным именем и необыкновенной биографией. Помнишь?
Так появился этот очерк о «Кафе».
На буксир нас с Сашей послали проходить плавательную практику. Буксир стоял, ошвартованный кормой к Платоновскому молу недалеко от выгружавшегося там «Либерти».
Был конец февраля. Дул резкий порывистый ветер, причал захлестывали брызги волн, и буксир, хоть и стоял у причала, раскачивался так, словно шел в штормовом море.
У скрипучей обледеневшей сходни нас остановил вахтенный матрос. Прочитав наше направление, он усмехнулся и сказал:
- Вот боцман обрадуется! Будет кому гальюн драить!
- Нас в машинное отделение направили. При чем тут гальюн? -удивился Саша.
- Боцман объяснит, «при чем». Проходите.
Мы учились на судовых мотористов. Работать нам предстояло на дизельных судах - теплоходах. Но ни теплоходов, ни пароходов, как я уже сказал, тогда почти не было. Практику проходить было негде. Буксир, на который нас послали, был паровой, и, вручая нам направление на «Кафу», наш завуч сказал:
- Главное вам почувствовать под ногами палубу. А она что у теплохода, что у парохода - одинаковая.
Но не успели мы ступить на эту самую скользкую ото льда палубу, как увидели спускавшегося с мостика высокого моряка в черном флотском бушлате, кирзовых сапогах и с сизым от холода небритым лицом. Подойдя к нам, он взял наше направление, прочитал и повел в носовую часть буксира, где находилась небольшая кладовая. Там он вручил нам лом, лопату и приказал:
- Очистить палубу. Ломом обивать лед. Лопатой выбрасывать за борт!
- Но нас же в машинное отделение направили, - попытался возразить Саша.
- Туда еще успеете. Выполняйте!
Так мы познакомились с боцманом «Кафы». Фамилия его была Сыч. И за все наше пребывание на буксире, а были мы на нем два месяца, стоило нам попасться боцману на глаза, как он тут же находил нам самую грязную работу. Возражать было бесполезно.
Руководителем нашей практики был старший механик «Кафы» Степан Иванович Бойко. На языке моряков старший механик - «дед». Степан Иванович был дедом в полном смысле слова - седой, сутулый, в постоянно сползавших на нос очках. Нас он называл «сынки». И когда мы пожаловались ему на боцмана, он снял очки, протер чистой тряпочкой и, надев их снова, наставительно сказал:
- На море никакой работы бояться не надо. Когда поймете это, тогда и станете настоящими моряками.
По штату «Кафе» полагались еще два механика, несколько машинистов и кочегаров. Но шла война, моряков не хватало, и у Степана Ивановича был всего один помощник, по возрасту такой же, как он. Фамилию его не помню. Да и видели мы его мало. Он постоянно был в кочегарке. И когда бы я туда ни заглянул, он сидел на куче угля, освещаемый всполохами пламени из топки котла, и курил. Изредка он вставал, с лязгом распахивал дверцу топки, забрасывал туда несколько лопат угля и, захлопнув дверцу, начинал сворачивать новую махорочную самокрутку. Потом брал ломик, снова открывал топку, раскалял ломик до малинового цвета, прикуривал от него и вновь усаживался на кучу угля.
Капитана «Кафы» мы тоже видели редко. Он почти не сходил с мостика. И меня удивляло: когда капитан и Степан Иванович отдыхают? Буксир почти все время был в движении. Если не тащил плавкран на Пересыпь, где восстанавливали нефтегавань, или не вытаскивал за маяк баржу со строительным мусором, который высыпали далеко в море, то доставлял на рейд лоцмана, который должен был завести в порт очередной «Либерти». И когда «американец», снявшись с якоря, шел в порт, буксир следовал за ним, чтобы помочь пришвартоваться к причалу.
Мне все хотелось узнать, почему буксир назван таким странным именем. Но на коротких стоянках, когда мы грузили в бункерные ямы уголь или по общесудовому авралу принимали привезенные боцманом из отдела снабжения стальные тросы взамен оборванных при различных буксировках, было не до расспросов. А на ходу, когда машина работала, и Степан Иванович не отходил от машинного телеграфа, по командам с мостика то убавляя, то прибавляя обороты, если я спрашивал его об этом, он отмахивался: «Как-нибудь потом. А сейчас протри с напарником трапы. Смотри, как их забрызгало машинным маслом!».
Мне хотелось больше узнать и о самом Степане Ивановиче, о боцмане и капитане. Ведь они прожили большую морскую жизнь, в которую мы только вступали и которую знали лишь по книгам писателей-маринистов: Станюковича, Новикова-Прибоя, Александра Грина и других. Но поговорить со Степаном Ивановичем на интересующие меня темы никак не удавалось. В ходу он был неотлучно возле машинного телеграфа, а на стоянках, если не было общесудового аврала, то ремонтировал какой-нибудь насос, объясняя нам его устройство, то ставил на изношенные трубы машинного отделения хомуты, показывая нам, как это лучше сделать. Боцману лучше было не попадаться на глаза, чтобы не получить очередную грязную работу. И не пойдешь же на мостик приставать к капитану с такими вопросами!..
Как-то в марте, когда нефтегавань была полностью восстановлена, и туда пришел грузиться первый танкер, там был устроен митинг. С возведенной на одном из причалов трибуны выступали руководители города, поздравляя всех, кто принимал участие в восстановлении нефтегавани, с трудовой победой.
«Кафа», помогавшая танкеру швартоваться, стояла кормой к берегу и принимала пресную воду. Воспользовавшись стоянкой, Степан Иванович поручил нам помыть фильтры «теплого ящика». Это емкость, куда возвращается из паровой машины отработанный пар. Конденсируясь в «теплом ящике», он снова превращается в воду, которая откачивается в котел, где опять становится паром и возвращается по трубам в цилиндры машины, приводя в движение поршни.
Когда мы закончили работу, Степан Иванович отпустил нас на палубу «глотнуть свежего воздуха». Выйдя из машинного отделения, мы закурили и тут увидели, как возле нашей сходни остановился какой-то мужчина. Предъявив вахтенному матросу удостоверение, он прошел на буксир и поднялся на мостик к капитану.
- Кто это? - спросил я матроса.
- Корреспондент «Моряка», - ответил матрос и, увидев, что мы курим, закричал: - Вы что? С ума сошли? Нефтегавань! Здесь не курят!
Мы выбросили за борт окурки и, увидев идущего в нашу сторону боцмана, быстро нырнули в люк машинного отделения...
Направляясь по утрам в порт, я покупал по дороге газету «Моряк», которая начала выходить вскоре после освобождения Одессы. Стоила она всего две копейки и сообщала разные морские новости. Я узнал, что до освобождения города от фашистских оккупантов редакция газеты, как и управление Черноморского пароходства, базировалась на пассажирском теплоходе «Крым». Торпедированный под Новороссийском немецкой подводной лодкой теплоход благодаря мужеству его моряков, сумевших завести пластырь на образовавшуюся в корпусе пробоину, остался на плаву. Его отбуксировали в Батуми, где он стал на ремонт. В каютах «Крыма» и разместились эвакуированные из Одессы отделы пароходства, в том числе и редакция «Моряка». А как только Одесса была освобождена, все вернулись в родной город.
Так вот. Купив газету через несколько дней после стоянки «Кафы» в нефтегавани, я прочитал о нашем буксире большую статью, из которой узнал все, что меня интересовало!
Оказалось, что до нападения гитлеровской Германии на Советский Союз «Кафа» работала в феодосийском порту. Буксир был построен в 1916 году на николаевском судостроительном заводе на деньги богатого феодосийского рыботорговца. Потомок генуэзских купцов, владевших в Средние века на протяжении двухсот лет Феодосией, которую они называли Кафа, он и дал буксиру это имя.
Осенью 1941 года, когда немцы подходили к Феодосии, обстреливая город из артиллерийских орудий, и снаряды рвались уже в порту, «Кафа» взяла на буксир баржу, на которую были погружены защищавшие город раненные красноармейцы, и вышла в море, взяв курс на Новороссийск. Сдав в Новороссийске раненых, буксир вступил в состав Черноморского пароходства. Вместе с другими маломерными судами участвовал в высадке десанта на Малой земле, буксировал на ремонт в Туапсе или Поти подбитые в море фашистскими самолетами военные и торговые суда и не раз сам подвергался атакам вражеской авиации...
Степан Иванович пришел на «Кафу» в 1943 году, после того как на подходе к Новороссийску был потоплен пароход «Ян Фабрициус», на котором он плавал механиком. А с фашистами познакомился еще до нападения гитлеровской Германии на Советский Союз. В 1936 году, когда в Испании шла Гражданская война, Степан Иванович плавал на теплоходе «Комсомол». В Средиземном море теплоход был остановлен крейсером фашистского генерала Франко. Моряков заставили сесть в шлюпки и отойти от судна. И тут же на их глазах несколькими залпами башенных орудий крейсера «Комсомол» был потоплен. А моряков бросили в тюрьму, где они провели полтора года, прежде чем были освобождены под давлением международной общественности и советского правительства.
Боцман Сыч пришел на «Кафу» зимой 1944 года. До того он воевал в отряде морской пехоты, защищавшей город, был ранен, а после излечения получил назначение на этот буксир.
В оккупированной фашистами Одессе у боцмана остались жена и маленькая дочь. Жена была еврейкой, и когда буксир пришел в апреле 1944 года в освобожденную Одессу, боцман узнал, что и жена, и дочь погибли в гетто...
«Кафа» была направлена в Одессу по решению руководства Черноморского пароходства, так как после изгнания из города румын и немцев в порту не осталось ни одного буксира.
Обо всем этом я прочитал в газете «Моряк».
В 1949 году я получил назначение мотористом второго класса на пассажирский теплоход «Львов». Он ходил из Одессы до Сочи с заходом в Феодосию. В первом же рейсе утром на подходе к Феодосии я увидел высоко над берегом крепостную стену. И как только «Львов» стал к причалу, я отправился в город с намерением добраться до этой стены.
Подъем к ней был нелегким. Взбираться пришлось крутым откосом по скользкой от утренней росы траве. Но зато, когда поднялся, передо мной открылась великолепная картина Феодосийской бухты, позолоченная яркими лучами утреннего солнца. Стена оказалась развалинами средневековой генуэзской крепости. Об этом я узнал из текста на прибитой к стене ржавой металлической табличке. Очистив табличку от пыли, я прочитал: «Эта крепость была возведена в XIV веке генуэзцами для обороны города Кафа от внешних врагов».
Постояв у стены, я собирался уже спускаться вниз, когда увидел входивший в порт густо дымивший буксир. Он тащил за собой баржу и гудел, очевидно, требуя для баржи место у причала. Я глядел на буксир, и мне показалось, что это «Кафа» возвращается в родной порт, чтобы здесь на корабельном кладбище закончить свою долгую морскую жизнь.
Но это была, конечно, не она...
2016 г.
