Бухта Нагаева
Куда только не забрасывала меня морская судьба! Зимой, например, после жаркой Кубы, куда мы возили сельскохозяйственную технику, могли пойти в скованную морозом Канаду и погрузить пшеницу на Новороссийск. Из Новороссийска с грузом цемента -в Африку. А потом, помыв после цемента трюмы и взяв в одном из африканских портов груз какао-бобов, пойти на Дальний Восток.
Так на теплоходе «Аркадий Гайдар» попал я однажды в бухту Нагаева. Сюда, на Крайний Север, в столицу Колымского края Магадан, расположенный на берегу этой бухты, мы привезли из Владивостока полные трюмы ящиков со свиной тушенкой и сгущенным молоком.
Сегодня название этой бухты многим не говорит ни о чем. Далеко не все знают, где она находится. Но в советские времена при одном упоминании этого названия людей охватывал страх.
В годы сталинских репрессий в бухту Нагаева привозили «врагов народа». А везли их на Дальний Восток со всей необъятной советской страны. По прибытии во Владивосток их загоняли в пароходные трюмы, набивая каждый трюм так, что несчастным арестантам трудно было дышать. В этих душных наглухо закрытых трюмах за время морского перехода из Владивостока в бухту Нагаева многие погибали. И тогда конвой просто выбрасывал трупы за борт.
Я читал об этом в книге Евгении Гинзбург «Крутой маршрут». Евгения Гинзбург, мать знаменитого писателя Василия Аксенова, провела в сталинских лагерях 18 лет. Из ее книги я и узнал, как привозили в бухту Нагаева тысячи и тысячи «врагов народа», как гнали их из Магадана под злобные крики конвоиров и лай сторожевых собак в тайгу, в страшные колымские лагеря...
Начав работать над этим очерком, я перечитал книгу Антона Павловича Чехова «Остров Сахалин». Поездку на Сахалин и возвращение пароходом в Одессу А. П. Чехов осуществил в 1890 году. На уничижительный отзыв своего издателя А. Суворина, написавшего, что поездка писателя была «дикой фантазией, и Сахалин никому не нужен и не интересен», Чехов резко ответил: «Сахалин может быть не нужным и не интересным только для того общества, которое не ссылает на него тысячи людей. Эго место невыносимых страданий, которые может вынести не каждый человек...
Антон Павлович Чехов прибыл на Сахалин в июле 1890 года и провел там несколько месяцев. Он объехал весь остров, побывал во всех расположенных на Сахалине тюрьмах, общался с сосланными, узнавал истории их жизней... Работа, задуманная Чеховым, была поистине каторжной, но, несмотря ни на что, книга была написана и вызвала широкий резонанс в России и за рубежом.
Писателя возмущали условия содержания и унизительные наказания, которым подвергались арестанты, сосланные царским судом на сахалинскую каторгу. Но что бы сказал он, если бы побывал в сталинских лагерях?!
В царской России на Сахалин ссылали убийц, казнокрадов, аферистов и воров. А в СССР при Сталине на Колыму, в зону вечной мерзлоты, на непосильные работы отправлялись высокопоставленные партийные и комсомольские чины, писатели, поэты, артисты, архитекторы, агрономы, инженеры, врачи, священники, филологи, военачальники, авиаконструкторы, ученые, дипломаты...
Добиваясь абсолютной власти, уничтожив оппозицию, Сталин загонял страну в многолетний страх. Тех, кто попал в лагеря, судили за надуманные преступления, обвиняя в диверсиях и шпионаже, в участии в подпольных террористических организациях, в попытках покушения на членов правительства и на самого товарища Сталина. Изощренными пытками заставляли арестованных подписывать протоколы о не совершенных ими преступлениях, а потом приговаривали в лучшем случае к ссылке, в худшем - к расстрелу. Достаточно прочитать тот же «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург, «Архипелаг ГУЛАГ» Александра Солженицына, «Колымские рассказы» Варлама Шаламова или «Непридуманное» Льва Разгона, чтобы содрогнуться от произвола сталинской репрессивной политики, которая не только калечила судьбы ни в чем не повинных людей и отнимала у них жизнь, но и на долгие годы делала их имена проклятыми для народа благодаря хитроумным нагромождениям лжи и вздорных политических обвинений.
... Мы пришли в бухту Нагаева коротким северным летом, в белые ночи. Они не давали спать. Выйдя посреди ночи на палубу, странно было видеть не по-ночному светлое небо и застывшие в нем белые облака. Бухту, как и город с хмурыми неприглядными домами, окружали высокие сопки, похожие на тюремные стены. Да и сама бухта со снующими по ней закопченными мотоботами и густо дымившими буксирами, с грязной, пропахшей нефтью водой и торчавшими в разных местах гнилыми сваями, с несколькими стоявшими у причалов ржавыми рыболовными траулерами, лесовозами и с каким-то неказистым пассажирским суденышком, выглядела угрюмо и неприветливо, будто ожидала очередную партию арестантов и была разочарована, что мы привезли из Владивостока не «врагов народа», а совсем другой груз.
Оживляли бухту только белевшие на воде чайки, словно не растаявшие льдинки после долгой колымской зимы...
Грузчики поднимались к нам на борт медленно, гуськом, как идущие под конвоем арестанты. Сходство с арестантами придавало им и то, что когда наши матросы открывали по утрам трюмы, возле каждого трюма становился милиционер. Он следил за тем, чтобы ни один ящик не был разбит, и чтобы банки с тушенкой и сгущенным молоком грузчики не прятали по углам трюма. Эти же милиционеры обыскивали грузчиков, когда те, закончив работу, вылезали из трюмов.
Когда я наблюдал за этой картиной, мне казалось, что меня пригнали сюда из одного из колымских лагерей, и обыск, которому подвергались эти люди, дойдет сейчас и до меня...
Через несколько дней после нашего прихода к нам пришвартовался небольшой танкерок «Камчадал». Суденышко доставило заказанное нами еще на подходе к бухте Нагаева дизельное топливо.
Ко мне как к стармеху вошел капитан «Камчадала», пожилой человек в замасленном ватнике и в старенькой морской фуражке. Поздоровавшись, он протянул мне лабораторный анализ привезенной «дизельки», добавив, что она - «высший класс».
- А чего вы в ватнике? - удивился я. - На дворе же лето.
- Это для вас лето, - усмехнулся он, усаживаясь в стоявшее напротив моего письменного стола кресло. - Те, кто провели много лет в колымских лагерях, не могут согреться всю оставшуюся жизнь.
- Вы были в этих лагерях?
- А что вы удивляетесь? Товарищ Сталин в этом плане никого не забывал.
И тут я узнал удивительную судьбу этого человека.
Звали его Николай Федорович Синицын. Родился и вырос он недалеко от Одессы, в Измаиле. Когда началась Великая Отечественная война, ему исполнилось девятнадцать лет, и он только окончил Одесский морской техникум. Николая Синицына сразу призвали в военный флот, где он получил звание младшего лейтенанта и был назначен штурманом на минный тральщик, приписанный к Одесской военно-морской базе. С экипажем тральщика Синицын прошел оборону Одессы и Севастополя. Сопровождал транспортные суда, которые вывозили из осажденных городов женщин, стариков и детей, отгоняя яростным артиллерийским огнем налетавшие на транспорты фашистские бомбардировщики. Участвовал в десантных операциях в Керчи и Новороссийске.
В январе 1944 года Синицына вызвали в штаб флота, который базировался в Геленджике, вручили лейтенантские погоны и с группой военных моряков отправили самолетом в Мурманск. Оттуда группа вылетела на американскую военно-морскую базу в Норфолк, где приняла несколько новеньких американских тральщиков, вооружённых новейшим скорострельным оружием и специальной техникой для борьбы с минами. В условиях строжайшей секретности, с погашенными ходовыми огнями и без радиосвязи, моряки перегнали «американцев» через Атлантический океан и Средиземное море к берегам охваченного войной Кавказа, где полученные от правительства США новые тральщики вступили в состав советского Военно-Морского флота.
Оставляя под натиском советских войск черноморские порты, немцы минировали акватории портов и подходы к ним, так что тральщикам работы хватало...
Демобилизовался Николай Синицын в 1946 году. Вернувшись в родной Измаил, устроился на работу в портовой флот, где вскоре стал капитаном буксира, женился, и все пошло хорошо.
Но вот в 1949 году, в разгар кампании по борьбе с «безродными космополитами и низкопоклонством перед Западом», накануне Дня Победы Николая Федоровича как участника Великой Отечественной войны пригласили в одну из школ выступить перед учениками и преподавателями с воспоминаниями об участии в боях с немецко-фашистскими захватчиками.
В конце выступления, когда Синицын рассказал, как воевал с немцами на советском минном тральщике, а потом на тральщике, полученном от американцев, которые были в то время союзниками СССР в борьбе против гитлеровской Германии, кто-то из школьников спросил:
- А какая была разница между советскими и американскими тральщиками?
Николай Федорович ответил, что американские отличались от советских лучшим вооружением, лучшей техникой по уничтожению мин и лучшими бытовыми условиями.
Через несколько дней его арестовали. Кто-то из школьных преподавателей доложил в соответствующие органы, что он, Николай Синицын, расхваливал перед школьниками американскую военную технику. Ему было предъявлено обвинение в антисоветской агитации и пропаганде и в преклонении перед Западом. Наказание - десять лет исправительно-трудовых лагерей.
Уже в одном из колымских лагерей, где в сорокаградусные морозы заключенных гнали на валку леса, он получил от жены письмо. Она писала, что не желает быть женой врага народа, и подала на развод. Детей у них не было. Родители Николая Федоровича давно умерли, так что, попав на Колыму, он стал, как сказал мне, «круглым сиротой».
5 марта 1953 года умер Сталин. Николай Федорович вспоминал, какие споры шли тогда среди заключенных, какие были предсказания и предположения. Но единой для всех была уверенность, что кто бы ни сел на московский престол, он будет менее жесток, чем скончавшийся Вождь. Потому что более жестоким быть нельзя не только по человеческой, но даже по дьявольской мерке!..
Освободили Синицына только в 1956 году, после речи Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС о злодеяниях Сталина. Тогда из колымских лагерей начали выпускать тысячи политических заключенных.
Морских специалистов в Магадане не хватало, и когда Николаю Федоровичу выдавали документы об освобождении, предложили остаться работать на судах, приписанных к магаданскому порту. Зарплата была намного выше, чем он получал в Измаиле. Плюс - северные надбавки.
Он задумался. Ему вернули украденную жизнь. Но возвращаться в Измаил, где его никто не ждал? Возвращаться туда, где с его женой наверняка живет другой человек? А дадут ли там ему работу? Ведь он бывший зэк!
И - он остался.
Сейчас, сказал мне Николай Федорович, у него одна мечта - накопить денег, после выхода на пенсию купить где-нибудь на Юге у моря домишко и доживать там свои дни...
Уходили мы из бухты Нагаева ранним утром. Над угрюмыми сопками всходило солнце, и вода в бухте отражала розовевшие от солнца облака. Буксир, густо дымя длинной трубой, оттащил нас от причала, и за нами с криками полетели чайки, провожая в очередной дальний рейс.
А когда мы выходили из бухты, то увидели стоявший на якоре недалеко от маяка «Камчадал». С крыла его мостика прощально махал нам фуражкой капитан. Странный человек, получивший свободу и оставшийся на Колыме.
2015 г.
