Встреча с Ремарком
Одно время суда Черноморского пароходства возили с Филиппинских островов в страны Западной Европы жмыхи кокосовых орехов. Это корм для скота, который и сегодня, наверно, покупают скотоводы европейских стран.
В тех перевозках участвовала «писательская серия», как называли в пароходстве однотипные суда - «Александр Блок», «Николай Гоголь», «Александр Грин», «Виссарион Белинский», «Николай Добролюбов» и «Аркадий Гайдар». Строились эти суда по заказу Советского Союза в Югославии. Пятитрюмные, грузоподъемностью четырнадцать тысяч тонн, с главными двигателями датской фирмы «Бурмейстер и Вайн» мощностью в 12 тысяч лошадиных сил, они развивали скорость до 18 узлов, обгоняя в море даже пассажирские суда. Я плавал тогда стармехом на «Аркадии Гайдаре».
Под Одессой, в Григорьевке, в то время уже работал припортовый завод, который вырабатывал мочевину. Она шла на удобрения, и ее закупали страны Юго-Восточной Азии. Мочевину мы грузили на Малайзию, Индонезию и Филиппины, где, закончив выгрузку, мыли трюмы и брали в них кокосовый жмых. В одном из таких рейсов на Филиппинах задержались надолго. Был сезон муссонных ветров, ежедневно шли проливные дожди, и мы стояли на рейде Манилы с наглухо закрытыми трюмами в ожидании улучшения погоды. А когда погода улучшилась, и нас завели в порт под погрузку, разразился международный скандал.
Было это 1 сентября 1983 года. В тот день на Дальнем Востоке советскими истребителями по приказу Москвы был сбит южнокорейский пассажирский самолет, случайно нарушивший воздушное пространство СССР. Самолет упал в море. Вместе с экипажем погибли около двухсот пятидесяти пассажиров. Мир был возмущен. Тогдашний президент США Рональд Рейган назвал Советский Союз «империей зла».
Возможно, многие советские люди, воспитанные коммунистической пропагандой, одобряли действия своею правительства, показавшего всему миру, что границы СССР на крепком замке. А вот моряки, которые были в это время в иностранных портах, испытали на себе гнев и презрение людей, потрясенных жестокостью советских правителей. Мне рассказывал мой друг, плававший механиком на пассажирском лайнере «Иван Франко», который совершал круизные рейсы с западногерманскими туристами, что после этой трагедии «Иван Франко» ходил почти пустым. Многие немцы объявили советскому лайнеру бойкот.
Что же касается нас, то в Маниле мы пошли в порт под погрузку и увидели на причале большую толпу. Люди потрясали кулаками и выкрикивали в наш адрес угрозы. А когда наши матросы начали крепить на баке и корме швартовные концы, в них полетели камни. Поднявшийся на борт представитель порта сказал капитану, что во избежание неприятных инцидентов нам лучше снова уйти на рейд. И опять начались дни томительного ожидания погрузки. А потом оказалось - в Маниле груза для нас нет, и мы пошли собирать кокосовый жмых по всем Филиппинским островам...
Рейс затянулся на полгода, но зато он подарил мне встречу, о которой я и хочу рассказать.
Снявшись, наконец, с полным грузом жмыхов на Европу, мы получили задание идти в Гамбург.
До этого я был в Гамбурге только один раз, когда плавал вторым механиком на теплоходе «Устилуг». Стояли мы там мало, да и времени сходить на берег не было. На подходе к Гамбургу у нас прогорел выхлопной коллектор главного двигателя. Дым заполнил машинное отделение. Случилось это на моей вахте. И пока «Устилуг» швартовался к причалу, я, выполняя команды с мостика, пуская двигатель то на передний, то на задний ход, чуть не угорел. Потом пришлось всю ночь ремонтировать коллектор, а на следующий день, выгрузив небольшую партию груза, мы пошли через Кильский канал на Ленинград.
Теперь, идя в Гамбург и зная, что выгрузка жмыхов под элеватором займет несколько дней, я намечал себе план осмотра достопримечательностей этого города. Я знал, что в Гамбурге есть знаменитый Морской музей, картинная галерея с работами старых немецких мастеров, древняя Михель-кирхе с колокольней, со смотровой площадки которой виден весь Гамбург. Да мало ли что еще можно было посмотреть в этом интересном городе!
Правда, чего греха таить, в те годы, когда в Советском Союзе за каждой мелочью приходилось стоять в длинных очередях, а приличную одежду и обувь можно было купить только на одесском толчке, наши моряки за границей предпочитали музеям и картинным галереям совсем другие маршруты. Увольняясь на берег группами по три человека (так предписывали правила поведения советского моряка за границей), члены экипажа шли искать дешевые магазины, где за свою небольшую валюту могли приобрести ходовой товар, который по возвращении в Одессу продавали на том же толчке. А ходовым товаром в те времена были синтетические настенные коврики, мужские и дамские плащи-болонья, материя на женские платья и всякая всячина, которую днем с огнем нельзя было найти в советских магазинах. Все это можно было купить в таких недорогих портах как Сингапур, Аден или Гибралтар. В Европе для советских моряков все было дорого. А так как после Филиппин мы зашли на бункеровку в Сингапур, где экипаж и потратил свою валюту, я был уверен, что по приходе в Гамбург найду желающих сходить со мной в Морской музей или в картинную галерею.
Так бы, наверно, и было, если бы в Гамбурге не произошла встреча с Ремарком. Нет, конечно, не с самим знаменитым писателем (он умер в 1970 году), а с буксиром, названным его именем.
Когда мы пришвартовались под элеватором гамбургского порта, я поднялся из машинного отделения на палубу и увидел, что от нашего борта отходит буксир. Он помогал при швартовке, толкая «Аркадия Гайдара» к причалу, и теперь шел к месту своей стоянки. На его корме четко читалось: «Ремарк», а ниже - порт приписки: «Гамбург».
«Вот бы сходить туда и узнать, как появилось на борту портового буксира это знаменитое имя, - подумал я. - Но где его искать?»
На мое счастье, вспенив под кормой буруны воды, буксир развернулся и пришвартовался недалеко от нас. Я сказал нашему капитану, что схожу на соседнее судно, и вскоре уже поднимался по скрипучей сходне на буксир «Ремарк». На палубе буксира пожилой матрос в заляпанной краской робе подкрашивал белилами надстройку. Он вопросительно посмотрел на меня и спросил по-английски, что мне нужно.
- Я бы хотел видеть капитана, - ответил я.
В это время из штурманской рубки вышел невысокий плотный человек в форменной морской куртке. Увидев меня, он жестом пригласил подняться наверх.
Когда я вошел за ним в штурманскую рубку, первое, что бросилось в глаза, - висевшая на переборке большая фотография Ремарка в обнимку с одной из самых ослепительных и фантастических женщин XX века Марлен Дитрих. Я знал из биографии писателя, что его долгий роман с ней закончился мучительным разрывом. Пума, как называл Ремарк свою возлюбленную, покинула его ради другого.
Моряк, пригласивший меня в рубку, протянул руку:
- Эрвин Шмидт, капитан.
Я тоже назвал себя и сказал, что люблю книги Ремарка, поэтому и пришел на буксир его имени в надежде узнать о знаменитом писателе что-нибудь новое и интересное. Мой новый знакомый открыл стоявший в углу небольшой холодильник, достал оттуда две запотевшие бутылки пива, откупорил и одну протянул мне.
- Что вы знаете о Ремарке? - спросил он.
Я ответил, что книги Ремарка пришли к нам только в пору хрущевской «оттепели». «На Западном фронте без перемен», «Три товарища», «Триумфальная арка», «Черный обелиск» - эти книги ошеломили нас. В них было то, по чему истосковались наши души в годы жестокого сталинского правления: человечность, искренность чувств, правдивость, свободолюбие. Герои писателя учили хранить верность в любви и дружбе, не быть безучастным к людскому горю, беречь честь и достоинство человека.
Слушая меня, Эрвин Шмидт кивал в знак согласия, а потом тихо, словно в раздумье, сказал:
- К сожалению, сегодня в Германии Ремарка читают мало. Но вскоре после его смерти в его родном городе Оснабрюке, откуда и я родом, было создано общество его имени. Кроме того, в местном университете начал работать исследовательский центр «Война и литература», собирающий архивные материалы о писателе. А потом в самом центре Оснабрюка на Ратушной площади открылся центр имени Ремарка, объединивший архив писателя и постоянно действующую выставку, посвященную его жизни и творчеству. Когда я принимал на судоверфи этот буксир, он еще не имел названия, и я упросил руководство нашей компании дать буксиру имя писателя, чьи книги в гитлеровской Германии выбрасывали из библиотек и сжигали. Его антивоенные романы, по мнению идеологов нацизма, расхолаживали нацию, вредно влияли на ее боевой дух. Его обвиняли в клевете на немецкого солдата, в поругании национальной чести. Ремарк успел вырваться из нацистской Германии и отверг приглашение гитлеровцев вернуться в рейх. Не сумев расправиться с писателем, нацисты схватили его сестру Эльфриду Шольц. «Ваш брат сумел уйти от нас, - заявили ей в гестапо, - но вам это не удастся». В феврале 1943 года «за высказывания против режима» она была казнена в берлинской тюрьме. Казнь была жестокой. Ей отрубили голову.
Отставив в сторону пиво, мой собеседник закурил, но, сделав несколько затяжек, погасил в пепельнице сигарету и, попросив меня подождать, вышел из штурманской рубки. Вернувшись, он протянул мне небольшую потрепанную книжечку:
- Вот, посмотрите. Не все знают, что Ремарк писал стихи.
Меня поразило, что книжечка «Эрих Мария Ремарк. Стихотворения» была издана на двух языках: русском и немецком. Тексты давались параллельно. Вышла книжка в ГДР, в Лейпциге, в 1959 году. С волнением я листал ее. Знающие и любящие прозу Ремарка могли предположить, что писатель, у которого так сильно выражено лирическое начало, и тема любви присутствует в каждом романе, должен был писать стихи. И вот - они у меня в руках!
Название одного из стихотворений - «Он пал под Можайском» -было подчеркнуто. Оно вызвало в памяти пронзительное стихотворение Твардовского «Я убит подо Ржевом». Я сказал об этом Эрвину Шмидту. Он кивнул:
- Я знаю это стихотворение русского поэта. Но Ремарк написал словно о моем отце. Мой отец воевал в России и был убит под Можайском. Несколько лет назад я ездил в Россию. Нашел под Можайском кладбище, где похоронены немецкие солдаты и офицеры. Меня потрясло, что кладбище ухожено. За ним смотрят жители ближайшей деревни. Я был там зимой с переводчиком. Его дали мне в немецком посольстве в Москве. Мы оба так замерзли, что еле дошли до оставленной на краю кладбища машины, и одна крестьянка, которая шла через кладбище, пригласила нас к себе. Я был в настоящей русской избе. Эта женщина накормила нас горячими щами. Сказала, что два ее сына тоже погибли на той войне, но она не знает, где их могилы. Когда мы уходили, она заплакала и перекрестила нас. Я не могу это забыть...
Я хотел попросить у Эрвина Шмидта листок бумаги, чтобы переписать стихотворение «Он пал под Можайском», но в это время в рубке зазвонил телефон. Взяв трубку, Эрвин Шмидт с кем-то поговорил и повернулся ко мне:
- Мы идем швартовать японский контейнеровоз. Приятно было познакомиться, - и протянул на прощание руку.
Попрощавшись с ним, я сошел на причал. Матрос, который подкрашивал надстройку, быстро отдал швартовные концы, под кормой буксира вскипела от заработавшего винта вода, и, оставляя за кормой широкую пенную дорогу, буксир поспешил навстречу входившему в порт огромному контейнеровозу.
Я посмотрел вслед «Ремарку» и помахал на прощание рукой.
2013 г.
