Танкер «Меганом»
Это был небольшой ржавый танкерок, совершавший каботажные рейсы по Черному морю. Летом 1946 года вместе с другими трофейными судами его пригнали в Одессу из Германии, где во время войны он бункеровал в море немецкие подводные лодки. Вступив в строй судов Черноморского пароходства и получив новое имя, танкер начал снабжать дизельным топливом рыболовецкие колхозы, расположенные на побережьях Крыма и Кавказа.
Работать на «Меганоме» было нелегко. Это летом Черное море спокойно и сверкает, как зеркало. А зимой и ранней весной черноморские ветры достигают ураганной силы, и над морем висит сплошной чудовищный рев.
Командный состав на «Меганоме» не держался. Зарплаты низкие, стоянки короткие. Матросы - только из мореходной школы, не умеющие толком крепить на кнехтах швартовные концы. А если попадались более опытные, то, как правило, пьяницы, списанные с судов заграничного плавания, и штурманам, а то и капитану, самим приходилось стоять на руле...
На «Меганом» я попал после армии. Было это в ноябре 1953 года. Демобилизовавшись, я пришел в отдел кадров Черноморского пароходства, откуда был призван в Вооруженные Силы СССР, и увидевший меня знакомый инспектор воскликнул:
- Демобилизовался? Вот и отлично. Мне на «Меганом» моторист нужен!
На следующий день я уже ушел в рейс...
Скадовск, Судак, Туапсе, Одесса. Две недели изматывающей качки и одна жуткая ночь, когда недалеко от Туапсе заглох главный двигатель, и нас понесло на скалы. Только неимоверные усилия старшего механика, сумевшего запустить двигатель и дать судну ход, спасли нас от верной гибели.
В Одессе старший механик забрал чемодан и ушел. Списался по болезни и капитан. И «Меганом» простоял несколько дней в ожидании нового начальства.
Пришли они одновременно - капитан Гаспарян и старший механик Лапидус.
Капитан, высокий, худой, поднявшись по скрипучей сходне на палубу, сразу стал отчитывать вахтенного матроса за неопрятный вид. Матрос только глазами хлопал. Никто раньше ему таких замечаний не делал. А старший механик, натянув старенький комбинезон, проверил в расходных цистернах наличие топлива, осмотрел механизмы, опробовал на холостом ходу главный двигатель и доложил капитану:
- Можно ехать!
Несмотря на декабрь, море встретило нас с новым начальством на удивление приветливо. Даже под Новороссийском, где обычно в это время года свирепствует норд-ост, или, как называют здесь этот ураганный ветер, бора, погода была хоть и морозной, но солнечной, и на гребнях волн белели чайки.
В Туапсе, где мы должны были грузить на Керчь дизельное топливо, полный груз нужно было ждать несколько дней и, воспользовавшись этой стоянкой, капитан объявил аврал. Вооружившись кирками и шкрябками, мы всем экипажем с подвесок, которые развесил по бортам «Меганома» боцман, начали очищать танкер от ржавчины.
В Керчи мы тоже простояли несколько дней. Капитан и старший механик дали в пароходство радиограмму, что для обеспечения безопасного плавания в условиях зимних штормовых погод необходимо произвести профилактические работы по главному двигателю. И пока мы, мотористы, вместе с механиками под руководством стармеха меняли на поршнях изношенные поршневые кольца, боцман с матросами покрасили борта и надстройки танкера, и «Меганом» вышел из Керчи как новенький!
Но самое главное, с приходом на судно капитана Гаспаряна и старшего механика Лапидуса экипаж начал получать премиальные. Раньше «Меганом» никогда не выполнял план, а теперь и скорость увеличилась, и груза стали брать больше. С получением премиальных работать на этом «каторжном судне», как называла «Меганом» повариха, стало веселей!
По характерам капитан и стармех были людьми разными. Капитан вспыльчив, горяч, мог и накричать на провинившегося, правда, быстро отходил. А стармех - выдержан, вежлив, и даже в грохоте машинного отделения, где все старались перекричать друг друга, говорил тихим голосом, но, что удивительно, его было прекрасно слышно!
О нелегкой судьбе этих таких разных людей я узнал случайно в редакции газеты «Моряк», куда принес заметку о происшествии в море. А происшествие было такое. Выгрузив в Керчи дизтопливо, мы поздней ночью подходили к Туапсе. Уже видны были сонные городские огни, уже боцман с матросами готовились к швартовке, когда неожиданно, оставляя за кормой бурно вскипевший след, «Меганом» повернул назад в море.
Оказалось, радист принес капитану принятый с болгарского парохода сигнал бедствия. Подошли мы к нему на рассвете. По волнам, застилая горизонт, тянулся удушливый дым. Возле накренившегося парохода с обгоревшими мачтами плавал спасательный плот. На нем были люди. Увидев нас, они начали кричать и махать руками.
С не дегазированными танками «Меганому» нельзя было подходить к огнеопасному судну, но капитан Гаспарян подошел к пароходу с подветренной стороны и приказал спустить шлюпки. Преодолевая сильный ветер и зыбь, мы сняли со спасательного плота болгарских моряков, среди которых были обгоревшие. А когда возвращались к «Меганому», к бедствующему судну подошел теплоход «Ворошилов».
С «Ворошилова» сообщили, что высадят на болгарский пароход аварийную партию и отбуксируют его в ближайший порт. А мы доставили болгарских моряков в Туапсе. Вот об этом я и написал.
Заметку у меня взял ответственный секретарь газеты «Моряк» Вениамин Борисович Косоногий. Он прочитал ее при мне и похвалил:
- Молодец. Такие материалы нам нужны. А Степану Анастасовичу Гаспаряну и Абраму Адольфовичу Лапидусу передай от меня привет.
- Вы их знаете?
- Или! Тебе повезло с ними работать. О таких людях романы надо писать!
И тут я узнал, что в 1940 году капитан Гаспарян и старший механик Лапидус как лучшие специалисты Черноморского пароходства были консультантами снимавшегося на Одесской киностудии фильма «Танкер «Дербент» по нашумевшей в то время повести Юрия Крымова. На съемках фильма они и подружились, а в начале войны оба были назначены на танкер «Терек».
Танкер доставлял в осажденную Одессу и в яростно оборонявшийся Севастополь горючее. «Терек» не раз подвергался атакам фашистских самолетов и только благодаря умелым действиям капитана Гаспаряна и обеспечивавшего бесперебойную работу механизмов старшего механика Лапидуса оставался на плаву.
Но в 1943 году, в самый разгар войны, Гаспарян и Лапидус были осуждены на десять лет и сосланы на Колыму. А произошло вот что. Во время стоянки танкера в Новороссийске старший механик Лапидус передал на военный тральщик бочку машинного масла. Сделал он это по просьбе военных моряков. Немцы разбомбили склад горюче-смазочных материалов, и масло для дизелей тральщика негде было достать. Вечером, когда в окрестностях осажденного фашистами города стихла стрельба, командир тральщика со своим механиком пришли на «Терек» с бутылкой водки и закуской. Моряки торгового флота жили в то время впроголодь, и Лапидус с радостью пригласил на этот неожиданный пир своего капитана. Но помполит танкера расценил передачу на тральщик бочки машинного масла и последовавшую за этим «пьянку» как криминал и сообщил об этом в политотдел пароходства. Старшего механика обвинили в хищении социалистической собственности, а капитана - в пособничестве расхитителю. Так оказались они на Колыме...
От редакции «Моряка», которая находилась на улице Пушкинской, до нефтегавани, где стоял «Меганом», нужно было добираться двумя трамваями. Одним - до Пересыпского моста, другим - до Сахарного завода. Там уже с трамвайной остановки виднелись мачты стоявших у причалов нефтегавани танкеров.
Трамваи всегда были переполнены, и, стоя на задней площадке идущего к Пересыпскому мосту забитого пассажирами вагона, я осмысливал услышанный от Вениамина Борисовича рассказ. И хотя я сам пережил оккупацию Одессы, гетто и концлагерь, пережитое капитаном Гаспаряном и старшим механиком Лапидусом меня потрясло!
Вернувшись на «Меганом», я узнал, что капитан и стармех в милиции - пошли выручать боцмана. В пивной, что находилась недалеко от нефтегавани, боцман подрался с какими-то приезжими.
Боцману «Меганома» Худякову было под пятьдесят. Он воевал в морской пехоте, после войны плавал в Америку. В первые послевоенные годы американцы восторженно встречали советских моряков, приглашали в гости, одаривали подарками. Встреча на Эльбе весной 1945 года советских и американских войск, общая победа над немецким фашизмом еще жили в сознании простых американцев, не подозревавших о приближении холодной войны. Плавая на пароходе «Генерал Черняховский», боцман попал в Нью-Йорк. Там его пригласила в гости еврейская семья, которая после одесских погромов 1905 года эмигрировала в Америку. В этой семье старая еврейка, надарив Худякову кучу подарков, попросила его передать в Одессе письмо ее родственникам, о которых она давно ничего не знала. Отказать старой женщине в этой просьбе боцман не мог и письмо взял. Об этом он имел неосторожность рассказать своему напарнику по каюте, и после прихода в Одессу боцмана вызвали в «органы».
Порядки тогда были строгие. Привозить в СССР какую-либо полученную от иностранцев почту было категорически запрещено, и боцмана лишили права на загранплавание. Так Худяков попал в каботаж.
Жена от него ушла. Ей стал не нужен моряк, потерявший возможность привозить заграничные вещи. И Худяков, попав на «Меганом», в каждом порту напивался так, что попадал в вытрезвитель.
Трезвым это был на редкость добродушный и трудолюбивый человек, и капитан Гаспарян, зная историю, из-за которой Худяков пострадал, всегда выручал боцмана. Выручил он Худякова и на этот раз. Когда поддерживаемый капитаном и стармехом боцман, спотыкаясь, возвращался из милиции на танкер, он бил себя в грудь и повторял:
- Я же родную Одессу кровью защищал, а они мне тычут, что в Одессе одни жулики живут!
После вызволения боцмана из милиции мы снялись на Феодосию, но рейс оказался невезучим. На подходе к Крыму из-за сильной качки на камбузе сорвало с плиты кастрюлю с кипящим борщом и обварило повариху. Пришлось зайти в Ялту и сдать бедную женщину в больницу. Готовить взялся один матрос, служивший в армии поваром, но есть его обеды и ужины не было никакой возможности, и все ходили голодные и алые. А когда открылся Феодосийский маяк, отказало рулевое устройство, и мы чуть не столкнулись с выходившим из порта небольшим пассажирским судном.
Для ремонта рулевого устройства пришлось стать на якорь. Тем более что с моря налетел туман и все затянуло моросящим мраком. С рулевым устройством провозились всю ночь, и только утром, когда туман разошелся, стали на погрузку к причалу.
Танкер грузится быстро, особенно такой небольшой, как «Меганом», и уже к вечеру, взяв груз дизельного топлива на Керчь, мы вышли в море.
Плавая на «Меганоме», я не мог попять, когда они спят - капитан и старший механик? Переходы из порта в порт короткие. Зимнее штормовое море не дает выспаться даже тем, кто, отстояв вахту, может спать до следующей. Ведь в каюте все скрипит, падает, и сам ты валишься через бортик койки и, посмотрев с ненавистью на захлестываемый волной наглухо задраенный иллюминатор, снова пытаешься залезть под одеяло.
А капитан? То разбудит его радист, принявший из пароходства радиограмму, на которую нужно дать срочный ответ. То постучит с какой-то проблемой старпом. А то позвонит с мостика вахтенный штурман. А тут уже порт. Швартовка. Выгрузка-погрузка. Оформление документов. И - снова в море...
То же - у стармеха. Нет дня, чтобы его не вызвали несколько раз в машинное отделение. Не берется под нагрузку дизель-генератор или же в расходную цистерну вместе с топливом попала вода, и главный двигатель вот-вот заглохнет. Или, может, погасла форсунка парового котла, вахтенные не могут ее разжечь, пар сел, а за бортом -ледяные волны, и каюты остывают быстро...
Одна отрада была в том рейсе - 23 февраля, День Советской армии и Военно-Морского флота. В этот день мы пришли в Туапсе и узнали новость - груза нет, придется ждать.
Что может оказаться радостнее для моряка, проболтавшегося в зимнем море, чем такая стоянка в порту! Город рядом. Правда, магазины полупустые, но есть базар, и соорудить праздничный стол ничего не стоит! Тем более что с приходом в порт нам выдали зарплату.
Вечером в столовой команды я не узнал наших ребят. В чистых, пахнувших свежестью рубахах, при галстуках, с чисто выбритыми лицами, они совсем не были похожи на тех матросов и мотористов, которых я знал в море. Там, работая на промерзшей до звона палубе или в грохоте пропахшего соляром машинного отделения, в своих грязных, пропитанных солью или машинным маслом робах, они похожи друг на друга, как близнецы. А тут!..
Открыл праздничный вечер капитан. Он был в черном форменном костюме с четырьмя золотыми нашивками на рукавах, и я, зная, сколько нервов стоит ему каждый рейс, как простаивает он часами в задубелом от холода брезентовом плаще и старенькой шапке-ушанке на мостике, вглядываясь в поднимающийся и опускающийся горизонт и вытирая мокрое лицо от летящих брызг, порадовался его ладной фигуре и спокойному, уверенному виду.
Сделав небольшой доклад о героической Советской армии, победившей немецкий фашизм, капитан назвал по фамилиям членов экипажа - участников Великой Отечественной войны, и вдруг упомянул меня, пережившего ужасы фашистской оккупации. Все посмотрели в мою сторону, а я, смутившись, опустил голову. Я никогда никому не рассказывал о пережитом, даже старался об этом забыть.
При сталинском режиме все, кто оставались на оккупированных территориях, лишались многих элементарных прав. Меня от этих лишений спас возраст. Когда началась война, мне было всего одиннадцать лет. Поступив после окончания мореходной школы на работу в Черноморское пароходство, я писал в анкетах, что во время оккупации Одессы фашистами был отправлен вместе с родителями в гетто, а потом в концлагерь. Очевидно, капитан читал в отделе кадров мое личное дело, поэтому и назвал меня в своем докладе.
Когда праздничный ужин закончился, старший механик позвал меня к себе. Усадив на узкий диванчик, спросил:
- Ты был в гетто? Расскажи.
Наверно, потому, что до этого я никому не рассказывал о пережитом, все, что было в памяти, начиная с 16 октября 1941 года, первого дня оккупации Одессы, вырвалось наружу. Абрам Адольфович слушал молча, только изредка вытирал украдкой повлажневшие глаза.
И вдруг у меня вырвалось:
- Вам же тоже досталось! На Колыме!
Не удивившись моему возгласу, он вздохнул:
- Ты прав. И если бы не капитан Гаспарян, я бы не выжил. Он защищал меня на пересылках, защищал от уголовников в трюме парохода «Норильск», когда нас везли из Владивостока в Магадан. В сорокаградусный мороз помогал выполнять норму на лесоповале. Согревал добрым словом в бараке...
Я ушел от стармеха поздно ночью, но не пошел к себе, а поднялся на шлюпочную палубу.
Над Туапсе высоко стояла луна. Было непривычно тихо, лишь у прибрежных скал сонно вздыхал прибой.
И вдруг меня охватило ощущение, что я стою один на один с морем и ночью. Но, вспомнив слова Абрама Адольфовича о пережитом им на Колыме, я подумал, что пока в мире есть такие люди, как капитан Гаспарян, человек не будет один.
Никогда!
2013 г.
