Дом Трапани
Этот небольшой двухэтажный особняк стоит в Одессе за Строгановским мостом, на пересечении улиц Греческой и Юрия Олеши. Построен он в незапамятные времена, и на его фасаде со стороны Греческой до сих пор видна табличка, написанная в старой русской орфографии: «Домъ Трапани».
В книге «Ни дня без строчки» Юрий Олеша писал, что, проживая на Карантинной (при советской власти улица Лизогуба, сейчас -Юрия Олеши), он, будучи гимназистом, каждый день по дороге в гимназию проходил мимо дома Трапани, возле которого с раннего утра уже толпились морские люди. До революции дом принадлежал итальянскому судовладельцу, пароходы которого ходили и на Дальний Восток, и к берегам Америки.
У меня с этим домом связано много воспоминаний.
Здесь жил известный всей припортовой Одессе старшина водолазов Иван Афанасьевич Медведев, человек богатырского роста. После освобождения города от фашистских оккупантов он со своими водолазами занимался подъемом затонувших в одесской бухте судов. Когда по утрам Медведев шел на работу, то за ним бежала ватага ребят, которым он покупал на расположенном в те времена у портовых ворот базарчике всевозможные сладости.
Когда я уже работал в Черноморском пароходстве, в доме Трапани жил мой друг Володя Кравцов. Я плавал с ним на теплоходе «Устилуг», и, приходя из дальних рейсов, мы почти всем экипажем отмечали в холостяцкой квартире Володи возвращение в родную Одессу.
А до войны в этом доме жил мой школьный товарищ Витя Садовников. Я любил приходить к нему делать уроки. Потом мы взбирались на чердак, откуда были видны порт, Воронцовский маяк и дымившие на рейде пароходы. Мечтая о море и дальних плаваниях, мы смастерили из найденного на чердаке ржавого колеса штурвал и установили перед чердачным окном. Представляя, что находимся в рулевой рубке океанского лайнера, мы вращали этот штурвал, отворачивая от встававших в нашем воображении по курсу лайнера рифов.
Квартира, в которой жил Витя, как и многие другие одесские квартиры в то время, была коммунальной. Витя жил с бабушкой. О своих репрессированных родителях он рассказывал мало, а вот о соседке, которая плавала судовым врачом на пассажирском теплоходе «Крым», говорил постоянно. Звали ее Тамара Васильевна. Детей у нее не было, жила она одна и, плавая на пассажирском судне по Крымско-Кавказской линии, всегда привозила Вите из Батуми апельсины и мандарины, которых в Одессе в те времена не было. А если изредка их и продавали, то за ними выстраивались огромные очереди.
Как-то я пришел к Вите, и его бабушка, едва открыв мне дверь, с гордостью показала газету, где рассказывалось об их соседке, Тамаре Васильевне Поповой. В море она сделала одному из пассажиров неотложную операцию и спасла человеку жизнь.
Когда началась война, и Одесса оказалась в осаде, Витя с бабушкой благодаря Тамаре Васильевне эвакуировались из подвергавшегося постоянным бомбардировкам города на том же «Крыме». Вернулись ли они после войны в Одессу, я так и не узнал. После освобождения города я приходил в дом Трапани в надежде встретить Витю, но в их квартире жили другие люди. На мои расспросы о бывших жильцах они лишь пожимали плечами. Не было в этой квартире и Тамары Васильевны. Позже случайно я узнал о ее судьбе. Но, рассказывая о ней, нужно рассказать и о теплоходе «Крым».
... В декабре 1941 года на подходе к Новороссийску теплоход был торпедирован немецкой подводной лодкой. На его борту были женщины и дети, которых «Крым» вывозил из осажденного Севастополя.
Хлынувшая в пробоину вода начала затапливать машинное отделение. Палубная команда во главе со старпомом стала заводить на пробоину пластырь, но пассажиров охватила паника. Схватив детей, женщины бросились к шлюпкам. Началась давка. И если бы не судовой врач, неизвестно, чем бы это кончилось. Бегая по шлюпочной палубе, Тамара Васильевна сумела успокоить обезумевших женщин и дала возможность морякам спустить шлюпки на воду.
К поврежденному судну подошли теплоход «Ворошилов» и ледокольный пароход «Торос». Спустив и свои шлюпки, они начали снимать с «Крыма» пассажиров. Благодаря быстрой заводке на пробоину пластыря «Крым» остался на плаву, но двигаться своим ходом не мог. И когда все пассажиры с «Крыма» были сняты, «Торос» взял его на буксир и повел в Новороссийск.
При торпедировании «Крыма» были тяжело ранены находившиеся в машинном отделении вахтенный моторист и вахтенный механик. Их перенесли в судовой лазарет, и пока Тамара Васильевна успокаивала пассажиров, ее помощница, медсестра, перевязала им раны. Прибежав в лазарет, Тамара Васильевна взяла на себя заботы о раненых. Она не отходила от них, пока «Крым» не поставили в Новороссийске к причалу, а потом отвезла раненых в госпиталь.
От беспрерывных бомбардировок Новороссийск был окутан дымом пожаров. Во время очередного налета вражеской авиации одна из бомб взорвалась рядом с «Крымом», повредив капитанский мостик. Полностью потеряв мореходность, «Крым» должен был стать на ремонт. Было принято решение отбуксировать его на судоремонтный завод в Батуми.
Немцы были уже на подступах к Новороссийску. Чтобы помочь регулярным частям Красной армии и защитить город, со всех стоявших в порту судов начали сходить на берег моряки для формирования отрядов морской пехоты. Сошли на берег матросы, мотористы и часть командного состава «Крыма». Тамара Васильевна тоже осталась в Новороссийске, став врачом отряда морских пехотинцев, в который вошли члены экипажа теплохода.
Отряд морских пехотинцев, в котором она была врачом, защищал подступы к новороссийской нефтегавани, куда особенно стремились немцы.
Моряки оборудовали для Тамары Васильевны медпункт, где она оказывала раненым первую помощь перед отправкой в тыловой госпиталь. Рядом рвались мины, снаряды. Медпункт - вырытую за линией окопов землянку - трясло от взрывов, заволакивало дымом и гарью. Но, в забрызганном кровью халате, Тамара Васильевна сосредоточенно делала свое дело, словно была не в двух шагах от поля боя, а в море, в лазарете теплохода «Крым».
Однажды притащили раненного немца. Вражеские позиции были так близко, что как-то ночью немецкий солдат, отправившись то ли за водой, то ли еще за чем-то, вместо своих попал к советским морякам. Услыхав, как с окопного бруствера посыпалась земля, и увидев спрыгнувшего в окоп немца, кто-то из моряков крикнул: «Фрицы!» -и выстрелил.
Поднялась суматоха. Но, поняв, что «фриц» всего один, к тому же, ранен, его доставили к Тамаре Васильевне.
- Вы не очень с ним возитесь, - сказал притащивший немца матрос. - Сдохнет - туда ему и дорога.
- Мы не фашисты! - резко ответила Тамара Васильевна. - Я окажу раненому помощь, а там пусть начальство решит, какой дорогой его отправлять.
Немца, которого Тамара Васильевна спасла, вынув из его груди пулю, отправили в тыл. Может, он и дожил до конца войны в лагере для военнопленных, но Тамара Васильевна не дожила. В землянку, служившую ей медпунктом, попала немецкая мина...
В Новороссийске «Крыму» заварили в борту пробоину, и «Торос» отбуксировал теплоход в Батуми. Но на ремонт «Крым» не поставили. Теплоход, построенный в 1929 году в Германии по заказу Советского Союза, имел главные двигатели фирмы «Крупп». При торпедировании двигатели были повреждены. Запасных частей не было, и ремонт «Крыма» был отложен на неопределенный срок.
В Батуми на «Крыме» расположилось эвакуированное из Одессы управление Черноморского пароходства. Так и стоял он до конца войны. Потом управление вернулось в Одессу, а «Крым», на котором так и не сделали ремонт, был отбуксирован в Ялту, и на нем разместилась школа юнг.
В Одессу теплоход притащили на буксире в 1946 году. Здесь он был поставлен на восстановительный ремонт, который длился десять лет! Вышел теплоход из ремонта в 1956 году и первый рейс совершил в Испанию.
Я хорошо помню тот жаркий июльский день, когда «Крым» уходил из Одессы в Барселону. Газета «Моряк», где я тогда часто печатался, поручила мне сделать материал о проводах теплохода.
Пассажирами «Крыма» были испанцы. Те самые испанские дети, которых в 1937-1938 годах, когда в Испании шла Гражданская война, вывезли в Советский Союз, спасая от фашистских бомбежек.
Капитаном теплохода был назначен один из опытнейших черноморских капитанов Михаил Иванович Григор. Я знал его еще до войны - он часто приходил к кому-то в дом Трапани. А когда он выходил из парадного и направлялся в порт, мы с моим другом Витей бежали за ним. Молодой, высокий, в капитанской форме, с трубкой во рту, Михаил Иванович привлекал внимание прохожих, а что уж говорить о нас, мечтавших о море мальчишках!
Во время войны Михаил Иванович был капитаном парохода «Ян Фабрициус». Зимой 1942 года пароход вез в Новороссийск войска и подвергся налету фашистской авиации. От взрывов бомб пароход стал тонуть, но Михаил Иванович так организовал спасение войск и экипажа, успев высадить всех на шлюпки и спасательные плоты, что почти никто не пострадал. Сам капитан сошел с тонущего парохода последним.
В 1949 году я плавал мотористом на пассажирском теплоходе «Львов», которым командовал капитан Григор. И когда мы подходили к месту гибели «Яна Фабрициуса», Михаил Иванович выходил на мостик, снимал фуражку, убавлял ход, и «Львов» давал три печальных протяжных гудка...
В тот июльский день 1956 года, когда «Крым» увозил из Одессы испанцев, я видел Михаила Ивановича только издали. Он стоял на крыле мостика, с неизменной трубкой во рту, наблюдая за посадкой пассажиров. Хоть у меня и было удостоверение нештатного корреспондента «Моряка», я понимал: поговорить с капитаном не удастся. И, стоя на причале, только наблюдал за проводами испанцев.
Сиял медными трубами духовой оркестр. Пионеры держали в руках транспаранты с надписями на русском и испанском языках. А с возведенной на причале трибуны выступала прилетевшая из Москвы генеральный секретарь коммунистической партии Испании Долорес Ибаррури, Пассионария, как называли ее во время Гражданской войны в Испании. После падения в 1939 году Испанской Республики и утверждения в стране фашистского режима Ибаррури эмигрировала в СССР и жила в Москве. Ее сын в Советском Союзе стал летчиком. В 1942 году он погиб в воздушном бою под Сталинградом, и его именем названа одна из улиц этого легендарного города.
В те годы, когда в Испании шла Гражданская война, имя этой пламенной женщины было одним из самых популярных в Советском Союзе. Ее портреты печатались в газетах и журналах. И вот - в одесском порту, протиснувшись к трибуне сквозь толпу провожающих, я стоял почти рядом с ней...
После Долорес выступали еще многие, было много добрых напутственных слов, улыбок. И все же проводы были невеселыми. Да, пассажиры «Крыма» отправлялись на родину, с которой были разлучены почти двадцать лет, по в Советском Союзе они выросли, получили образование, профессии, многие успели жениться и обзавестись детьми. Не все русские жены были согласны отправиться с мужьями-испанцами в неизвестность, тем более в страну, где правил фашистский режим. Так что слез при отходе теплохода хватало...
Попал я на «Крым» лишь спустя несколько лет, когда теплоход плавал по Крымско-Кавказской линии. (Михаил Иванович Григор здесь уже не работал. Он принял в Германии новый пассажирский лайнер «Иван Франко», на котором долгие годы проплавал капитаном.) А плыл я на «Крыме» в Новороссийск. Там стоял танкер «Ельня», на который я был назначен вторым механиком.
Знакомясь с «Крымом», переходя с одной палубы на другую, осматривая уютные салоны, где отдыхали пассажиры, я забрел в судовой музей в нижней части теплохода, оборудованный в двух смежных каютах.
Первое, что я увидел, - фотографии «Крыма». На одной теплоход стоял у причала с поврежденным капитанским мостиком. Снимок был сделан во время войны в Батуми. На корме теплохода сохло на веревках белье. Сотрудники управления Черноморского пароходства, которое в то время размещалось на «Крыме», жили на теплоходе с семьями. Поэтому корма теплохода и была похожа на завешанный стираным бельем одесский дворик.
На другой фотографии теплоход был снят в доке одесского судоремонтного завода. Вдоль корпуса висели подвески с рабочими, которые обивали ржавчину.
На отдельном стеллаже под стеклом лежал осколок торпеды, попавшей в «Крым».
А на переборках я увидел фотографии членов экипажа теплохода, которые во время войны стали в Новороссийске бойцами отрядов морской пехоты. Под снимками были краткие биографии. Здесь и увидел я фото Тамары Васильевны Поповой, соседки моего школьного друга Вити Садовникова, жившего до войны в доме Трапани. Я узнал, что Тамара Васильевна погибла от взрыва попавшей в медпункт мины.
И еще узнал я из надписи, сделанной на медной табличке при входе в этот музей, что создан он после восстановительного ремонта «Крыма» по инициативе и непосредственном участии капитана теплохода Михаила Ивановича Григора...
Прошло много лет. Как и многие моряки, которые получили от пароходства квартиры на одесских Черемушках, я редко оказывался в районе, где пересекаются улицы Греческая и Юрия Олеши. А если и случалось идти в ту сторону по Строгановскому мосту, с которого разворачивается великолепная панорама одесского порта, то я больше обращал внимание на стоявшие у причалов суда, чем на старый особняк за мостом с табличкой на облупленном фасаде «Домь Трапани».
Но вот как-то довелось побывать мне в небольшом итальянском порту Анкона. Было это в 1975 году. Наш теплоход «Аркадий Гайдар» пришел на рейд Анконы и в ожидании лоцмана стал на якорь. Вскоре к нашему трапу подошел лоцманский катер, и на борт судна быстро поднялась черноволосая итальянка в сверкающей белизной форме. Женщина-лоцман -редкость. Поэтому, пока мы швартовались к причалу, я, стоя в машинном отделении и выполняя сыпавшиеся с мостика по машинному телеграфу команды «Малый назад!», «Стоп!», «Самый малый вперед!», «Стоп!», думал о том, как бы еще раз увидеть эту женщину, пока она не сошла на берег. Обычно лоцманы после окончания швартовки, подписав у капитана лоцманскую квитанцию, сразу покидают судно.
Когда швартовка закончилась, в машинное отделение позвонил капитан и попросил меня зайти к нему в каюту.
Еще с моря мы заказали в Анконе несколько бочек машинного масла, и я был уверен, что у капитана меня ждет наш поставщик. Но когда я вошел в капитанскую каюту, то вместо поставщика увидел ту самую черноволосую итальянку. Лоцмана. Она сидела за журнальным столиком и пила кофе.
- Знакомьтесь, - сказал капитан. - Синьора Мария Трапани. Ей поручено передать, что бочки с маслом нам доставят завтра утром.
Трапани?!
Как-то в затянувшемся на долгие месяцы рейсе я разговорился с капитаном о старых домах Одессы. Наш капитан Леонид Григорьевич Зинчик вырос на Молдаванке, на Костецкой, в доме, где, как гласила дворовая легенда, бывал знаменитый бандит Мишка Япончик, прототип бабелевского Бени Крика.
С томиком Бабеля Леонид Григорьевич не расставался. Это была, как он говорил, его Библия. Книгу он брал с собой даже на мостик. Когда поблизости не было встречных судов, он пристраивался где-нибудь в углу мостика, чтобы не мешать вахтенному штурману вести наблюдение за морем, и перечитывал любимого писателя.
О доме, где Леонид Григорьевич вырос, он знал все. И кто его строил, и кому до революции принадлежал. Но особенно Леонид Григорьевич любил рассказывать о жильцах дома, запомнившихся ему с детства. Быт этого типично одесского дома с его бурлящей, не затихающей до поздней ночи дворовой жизнью, с тесным общением людей разных национальностей - болгар, греков, украинцев, евреев, - по словам Леонида Григорьевича, был достоин пера только такого писателя как Бабель. Особенно любил вспоминать капитан прозвища соседей: Катя Гуту, Митя Шкалик, Манька Бочка, Ривеле Язва и другие.
Когда я рассказал ему о доме Трапани, он сразу воскликнул: «Кто же в Одессе не знает этот дом! Я тоже там бывал. И даже помню красивую мраморную лестницу, которая вела на второй этаж, в апартаменты хозяина дома. А управление его пароходной компании находилось там с 1880 года!».
И вот, зная мой интерес к этому дому, когда в Анконе на мостик поднялась лоцман с фамилией Трапани, Леонид Григорьевич попросил ее после швартовки немного задержаться, чтобы я мог с ней познакомиться.
Как выяснилось из разговора с нашей милой гостьей, она слышала об этом доме, принадлежавшем когда-то ее деду. В Одессе она никогда не была, хотя, получив морское образование, плавала штурманом на судах итальянского торгового флота и побывала почти во всех странах мира.
Допив кофе и закурив тонкую дамскую сигарету, Мария Трапани рассказала о себе.
Отец ее родился в Одессе в 1885 году. Он окончил одесское училище торгового мореплавания и, хотя был совладельцем пароходной компании, не отсиживался в кабинете, а, имея диплом штурмана дальнего плавания, выходил в море на судах компании. А потом плавал капитаном на пароходе «Святая Анна».
Во время разразившейся в России Гражданской войны на стоявшую в одесском порту «Святую Анну» стали грузиться отступавшие под натиском большевиков офицеры и солдаты Белой армии. Было это в 1920 году. Не захотев уходить с белыми, несколько кочегаров и матросов сбежали ночью с парохода. Отец Марии не знал, как без них выйти в море, но офицеры пригрозили ему расстрелом, и пришлось подчиниться. К топкам пароходных котлов встали солдаты, а швартовные концы вместо сбежавших матросов отдавали офицеры.
Выйдя за маяк, пароход взял курс на Босфор.
В Одессу отец Марии не вернулся. Знал: за помощь белым большевики не помилуют. После долгих скитаний обосновался в Италии, в Генуе. Там в 1925 году и родилась она...
Посмотрев на часы, наша гостья заторопилась. Но, прощаясь, вдруг вынула из сумки блокнот, написала адрес и протянула мне:
- Вернетесь в Одессу, сделайте, пожалуйста, фотографию этого дома и пришлите по этому адресу.
Я кивнул, хотя заранее знал, что просьбу итальянки не выполню. В советские времена для моряка загранплавания переписываться с иностранцами было равносильно тому, что подписать себе приговор. Каждое почтовое отделение курировалось сотрудниками КГБ, и вся корреспонденция, адресованная за рубеж, прежде чем попасть к адресатам, проходила через руки работников этого ведомства.
Чего боялись стражи государственной безопасности - не ведаю. Но знаю много примеров, когда молодые ребята, подписавшиеся перед отправкой в первые плавания в отделе кадров пароходства под «Правилами поведения советского моряка за границей», где указывалось, что всякая почтовая переписка категорически запрещается, попав на Филиппины, в Индонезию, Сингапур или другую экзотическую страну, забывали об этой подписке и слали домой восторженные письма об увиденном, за что по возвращении в Советский Союз лишались права на загранплавание. То же было и с теми, кто посылал письмо из Союза «туда». Так что, к своему стыду, просьбу синьоры Трапани я не выполнил...
Можно было давно забыть об этой истории, но каждый раз, проходя мимо дома Трапани, я вспоминаю ту итальянскую встречу.
Сегодня можно переписываться со всем миром, но я давно потерял тот адрес. Да и кому послать фотографию дома Трапани? Ведь после встречи прошло столько лет!
Рядом с домом Трапани, на Греческой, поднялись новые высотные дома. Выросшее на улице Юрия Олеши здание «Ощадбанка» заслонило вид из скромного двухэтажного особняка на море и порт.
Но он стоит. «Дом Трапани». Неизгладимая память о старой Одессе.
2011 г.
