«Академия Розенблюма»
Человек, о котором я хочу рассказать, был когда-то известен всей морской Одессе - от капитанов до матросов-уборщиков. Он был начальником курсов по подготовке рядового и командного состава для судов Черноморского пароходства, а звали его Григорий Борисович Розенблюм. Вот по его фамилии острые на язык моряки и прозвали эти курсы «Академией Розенблюма».
Был Григорий Борисович близорук и носил очки с толстыми стеклами. По характеру был он резким, порывистым, и когда входил в свой кабинет, располагавшийся в отделе кадров пароходства, то так громко хлопал дверью, что все ожидавшие его в коридоре вздрагивали. В такие моменты тетя Нюся, которая много лет проплавала буфетчицей на судах пароходства, а теперь, выйдя на пенсию, убирала кабинеты и коридор отдела кадров, ворчала: «Не человек, а штормовой ветер какой-то!».
Официально должность Григория Борисовича именовалась «начальник сектора по подготовке кадров», позже этот сектор преобразовали в учебно-курсовой комбинат пароходства. Но в том и в другом случае, будучи начальником этих подразделений, Григорий Борисович, по словам все той же тети Нюси, «работал как каторжный». С утра он мотался по всему городу в поисках помещений для занятий своих подопечных и договаривался с преподавателями из различных учебных заведений о чтении лекций. Потом его можно было увидеть в порту спускающимся по трапу какого-нибудь парохода, где он уговаривал капитана взять в море на практику группу курсантов. И лишь во второй половине дня, вконец измотанный, он появлялся в своем кабинете. Повесив на спинку стула ветхий пиджак, дымя папиросой и прихлебывая из алюминиевой кружки принесенный тетей Нюсей чай, он принимал посетителей и хриплым от усталости голосом отвечал на телефонные звонки.
Меня могут спросить: а зачем нужна была эта «академия», если после войны в Одессе начали работать мореходные училища, готовившие кадры для Черноморского пароходства? Да, начали работать. Но первый выпуск курсантов высшего мореходного училища состоялся лишь в 1950 году. А ведь уже летом 1945-го в Одессу взамен потопленного фашистами почти всего флота пароходства начали приходить новые суда. Правда, новыми назвать их нельзя было. Это были видавшие виды пароходы, полученные от американцев по ленд-лизу. Во время войны они плавали между США и Владивостоком, а потом их передали нашему пароходству. В Одессу пароходы приходили из американских портов, где на них грузили паровозы, портальные краны и оборудование для наших заводов, разрушенных фашистами. Я до сих пор помню имена этих пароходов: «Аргунь», «Сухона», «Баку», «Тимирязев», «Вторая пятилетка»... Я запомнил их потому, что в то первое послевоенное лето, занимаясь в мореходной школе, приходил со своей группой в порт на практику и, мечтая о дальних плаваниях, как зачарованный смотрел на обветренные океанскими ветрами флаги этих судов.
Порт был разрушен, и его руины печально выглядели на фоне сверкающего всеми красками летнего моря. Но на полуобвалившихся причалах уже монтировали доставленные этими пароходами портальные краны «Вашингтон», и дружным гулом дизелей встречала нас по утрам портовая электростанция, где мы, будущие судовые мотористы, проходили производственную практику. В том же 1945 году из поверженной Германии начали приходить в Одессу и немецкие трофейные суда.
Вот для этого флота, не дожидаясь, пока мореходные училища начнут давать пароходству морских специалистов, и готовили на шестимесячных курсах штурманов, механиков, радистов из тех, кто уже имел опыт работы в море. А позже, в 1950-х, когда Черноморское пароходство чуть ли не ежедневно получало с советских и зарубежных судостроительных заводов новые танкеры и сухогрузы, а Одесская мореходная школа не успевала давать быстро растущему флоту рядовой состав, именно «Академия Розенблюма» благодаря неукротимой энергии ее начальника обеспечивала пароходство матросами, мотористами, электриками и поварами. По предложению Григория Борисовича представители пароходства и он сам ездили по воинским частям, где рассказывали готовившимся к демобилизации воинам об условиях работы в пароходстве и призывали с выходом «на гражданку» освоить морские профессии. Я знаю об этом потому, что и сам по просьбе Григория Борисовича выступал как-то в одной воинской части и рассказывал о романтике дальних плаваний. А когда я уже работал механиком на пассажирском теплоходе «Украина», Григорий Борисович дал мне группу демобилизованных танкистов, и я по программе учебно-курсового комбината готовил их к экзаменам на судовых мотористов.
Встретив меня во дворе пароходства или на Приморском бульваре, Григорий Борисович мог остановиться и начать подробно расспрашивать о делах, а на следующий день, погруженный в свои мысли, мог пройти мимо, даже не ответив на мое приветствие. Но я не обижался. Как говорила тетя Нюся, «у него ж не работа, а чистый ад!».
Помню, что творилось с ним, когда затонул теплоход «Умань»! Случилось это в январе 1964 года. Страшная весть быстро облетела город, жены и матери членов экипажа «Умани» бросились в пароходство, к начальству. Григорий Борисович в высоких начальниках не ходил и встречаться с женами моряков не был обязан, но успокаивать их взялся. Потом он начал оказывать семьям погибших моряков всяческую помощь: одним - в получении квартиры, другим -в устройстве ребенка в детский сад. В советские времена для многих это были неразрешимые проблемы!.. А встретив меня, он сокрушался: «Какие ребята погибли! Я же их всех знал! Начальник радиостанции Афанасьев, наш выпускник, поняв, что судно тонет, не бросился к шлюпке, а до последней минуты выстукивал «SOS».
Рассказывая об этом, Григорий Борисович непрерывно курил...
А теперь я хочу рассказать, как произошло мое знакомство с Григорием Борисовичем Розенблюмом. Было это голодной зимой 1947 года. Числясь в бесплатном резерве отдела кадров пароходства, не получая ни денег, ни хлебной карточки, я каждое утро приходил в отел кадров и становился в очередь к инспектору Елизавете Абрамовне Меламуд, которая ведала рядовым составом. Я знал, что стою напрасно. В ту зиму работы не было не только для меня, семнадцатилетнего паренька, как говорится, не нюхавшего моря, но и для бывалых моряков. Порт замерз. Пароходы в Одессу почти не заходили, и все с нетерпением ждали весны.
Однажды, когда я стоял в этой безнадежной очереди, ко мне подошел незнакомый человек в очках, отозвал в сторону и тихо сказал: «Елизавета Абрамовна говорит, что ты был в гетто. Она читала твое личное дело. Я бы хотел с тобой поговорить». Не называя себя, он привел меня в какой-то кабинет, где на обшарпанной стене висел портрет Сталина, сел за письменный стол и показал мне на стул. Я присел, чувствуя, как ноги мои от страха становятся ватными. Дело в том, что, заполняя анкеты при поступлении в пароходство, я все думал, писать мне или не писать про гетто. В сталинские времена людей, находившихся на оккупированных фашистами территориях, всячески преследовали, некоторых даже ссылали на Колыму. Правда, таких, как я, по малолетству не трогали, но, как говорила мама, «береженого Бог бережет». Все же я написал. И вот теперь этот человек...
Выглядел он усталым, но глаза за толстыми стеклами очков смотрели проницательно и, как показалось мне, строго. Закурив, он разогнал рукой дым и спросил:
- Ты был там с родителями?
- Да, - ответил я. - Отец умер на Слободке от сыпного тифа, а мы с мамой и сестрой выжили. Я же обо всем этом написал!
Он ткнул в пепельницу недокуренную папиросу и хрипло сказал:
- У меня там погибла родственница, Рива Бронштейн. С дочкой. Девочку звали Лиля. Ей было пятнадцать лет. Ты их там не встречал?
«Значит, он не из органов», - с облегчением подумал я начал рассказывать уже более подробно.
- Нет, не встречал. Возможно, их угнали со Слободки еще с первыми этапами, а все первые этапы пригоняли в село Мостовое и там, за селом, в оврагах, расстреливали. Нас спасло то, что мы заболели сыпным тифом. Отец умер, а мы выжили, и нас угнали из гетто, когда зима уже кончилась. К тому времени массовые расстрелы прекратились. Говорили, что так повелела королева Елена, мать румынского короля. Но и в Доманевке, и в концлагере возле Карловки, куда нас пригнали, люди все время умирали от голода, болезней и побоев...
Выслушав мой рассказ, он снял очки, начал старательно протирать их кусочком замши, и взгляд его, как у всех близоруких, когда они остаются без очков, был растерянным и беспомощным. Зазвонил телефон, он надел очки и взял трубку: «Хорошо. Иду».
- Вызывает начальство, - сказал он мне. - Ты кто по профессии? Моторист? Заходи. Может быть, смогу помочь. Фамилия моя Розенблюм.
И он протянул мне на прощание руку.
Через несколько дней после нашего разговора Григорий Борисович снова подошел ко мне и отозвал в сторону:
- Получишь направление на «Калинин». Я утром встретил капитана, попросил за тебя, рассказал про гетто, а там погибли его друзья. Капитан обещал поговорить с Елизаветой Абрамовной. У него на судне есть вакансия моториста. Так что, счастливого плавания!
Можете представить себе мою радость! И не только потому, что я наконец получил работу. «Калинин» был теплоходом героическим! Из разговоров моряков в коридоре отдела кадров я знал, что он всю войну провел на Черном море. Вывозил из осажденной Одессы женщин, стариков и детей, а под конец обороны - вооружение и защитников города, потом доставлял в сражающийся Севастополь войска и боеприпасы, забирал раненых, не раз попадал под бомбежки, но благодаря выдержке и умению капитана оставался на плаву.
«Калинин» же стал потом первым судном, которое вошло в порт освобожденной Одессы! Командовал теплоходом Иван Федорович Иванов. В городской газете я читал о нем статью. В ней рассказывалось, как однажды теплоходу пришлось взять на борт необычный груз. Это было в Феодосии. В момент отхода судна, когда порт обстреливали гитлеровцы, на причал прибежал взволнованный человек, сложил рупором ладони и начал что-то кричать стоящему на мостике капитану. Человек оказался директором картинной галереи Айвазовского и просил погрузить на теплоход полотна великого мариниста, чтобы они не достались врагу. «Калинин» был последним нашим судном, покидавшим Феодосию. И капитан, не раздумывая, снова стал швартоваться к причалу. Немцы ожесточенно обстреливали порт, палуба звенела от осколков снарядов, но Иван Федорович не вышел в море, пока все картины не были погружены. Немцы бомбили теплоход и в море, но полотна Айвазовского в целости и сохранности были доставлены в Новороссийск, а оттуда переправлены в Ереван. И можно понять волнение капитана, когда в декабре 1944 года он прочитал в «Правде» сообщение ТАСС о том, что «единственное в мире собрание картин великого русского мариниста Айвазовского возвращено на родину художника в Феодосию». Вот таким был теплоход, на котором мне теперь предстояло работать!
Когда я пришел на «Калинин», погрузка была уже закончена, трюмы закрыты и грузовые стрелы уложены по-походному. Вахтенный у трапа, прочитав мое направление, отправил меня к стармеху. Пожилой старший механик встретил меня доброй улыбкой:
- Из «Академии Розенблюма»?
- Нет, я окончил мореходную школу.
- В море ходил?
Я покачал головой:
- После учебы успел побывать только в бесплатном резерве.
- То-то ты такой худой! Но ничего, на загранпайке быстро поправишься!
Нужно сказать, что в первые послевоенные годы, когда в Советском Союзе, еще не оправившемся от страшной войны, продукты распределялись по карточкам, моряков каботажных судов и судов заграничного плавания кормили по-разному: каботажников - впроголодь, а «загранщикам» полагался белый хлеб, сливочное масло,
на обед - мясо, овощи, фрукты. В рацион входили даже папиросы -командному составу выдавали картонные коробки, рядовому - пачки в мягкой упаковке, а некурящим полагался шоколад! Так что, старший механик знал, о чем говорил.
Но... Кроме Григория Борисовича Розенблюма и капитана «Калинина» Ивана Федоровича Иванова был еще и «Белый дом» -так моряки называли здание КГБ. Перед отходом каждого судна в рейс туда посылали на согласование судовые роли, то есть списки экипажа. Так вот, в судовой роли «Калинина» перед его уходом из Одессы меня не оказалось. Об этом я узнал, когда на судно прибыли пограничники. И мне оставалось одно - сойти на причал и помахать теплоходу вслед... Когда на следующий день я пришел в отдел кадров и спросил Елизавету Абрамовну, почему меня вычеркнули, она, оглянувшись по сторонам, сказала: «Пути их неисповедимы...».
В те времена такой случай был не единичным. Практика списания моряков перед отходом судов за границу была повседневной. Случалось даже, что после закрытия границы судно выходило за маяк, но там его догонял пограничный катер и снимал одного, а то и нескольких человек. Хорошо еще, если списанного моряка переводили в каботаж. Многих без объяснения причин увольняли из пароходства. И не только в сталинские времена так было, но и при Хрущеве, и при Брежневе. Например, в 1956 году, при Хрущеве, во время войны на Суэцком канале меня как еврея списали с танкера «Славгород». Списали тогда не только меня, но всех моряков-евреев в пароходстве - всего 17 человек.
А вот «брежневский» пример. Было это в 1981 году. Я плавал старшим механиком на теплоходе «Аркадий Гайдар». Шли мы в Индийском океане, везли на Японию хлопок. Как-то поздним вечером зашел ко мне капитан. Обычно веселый, любитель пошутить, тут он был чем-то расстроен. Положив передо мной радиограмму, капитан тяжело опустился в кресло и попросил закурить.
- Вы же бросили! - удивился я.
- Тут бросишь!.. - вздохнул капитан. - Читайте!
Радиограмма, полученная шифровкой, предписывала: «Капитану
Бовжученко. Получением сего четвертого механика Вакор Владимира Владимировича списать. Пересадить на идущий вам навстречу теплоход «Н. Добролюбов». Исполнение подтвердите. Начальник отдела кадров Лебедев».
Я растерянно посмотрел на капитана:
- Списать? В океане?
- Это вопрос к Лебедеву, - ответил капитан. - «Добролюбов» идет в Одессу. Я только что с ним связывался. Предупредите Вакора. Я обязан выполнить приказ.
С этими словами капитан вышел.
Вакор... Володя Вакор, наш лучший механик. Жену его зовут Фира. У них недавно родился ребенок. Что же такое могло случиться, если человека, пересадив в океане на другое судно, отправляют в Одессу? И как ему об этом сказать? Но делать нечего. Когда я объявил Вакору, что его списывают, он испуганно посмотрел на меня, сел на койку, закрыл руками лицо и простонал:
- Наверно, умерла мама!
Я принялся его успокаивать, а он, отмахнувшись от меня, начал лихорадочно собирать вещи. Провожали мы его на рассвете. Матросы спустили моторный бот и отвезли механика па ожидавший невдалеке теплоход. И лишь вернувшись в Одессу, мы узнали, что произопшо. Как оказалось, двоюродная сестра жены Вакора подала заявление в ОВИР на выезд в Израиль. Вот по этой причине нашего механика пересадили в океане на встречное судно, отправили в Одессу и уволили из пароходства. Так спустя много лет после смерти Сталина советские власти ломали судьбы людей! Володя Вакор разошелся с женой, но и это не дало ему права вернуться в пароходство. На нем, как на каторжнике, стояло клеймо... Потом он работал слесарем в трамвайном депо, а больше я уже ничего не знал о механике Володе Вакоре.
Я вспомнил об этом случае, рассказывая про «Академию Розен-блюма», потому что и курсантов Григория Борисовича списывали с судов, закрывали им визы и увольняли из пароходства. И он тяжело переживал каждый такой случай. И хотя в те годы в стране вовсю бушевала развязанная Сталиным кампания по борьбе с «безродными космополитами», и над Григорием Борисовичем как над евреем тоже висела угроза увольнения, он не боялся заступаться за своих ребят.
Мне рассказывал об этом замечательный морской человек, известный капитан, Герой Социалистического Труда Ким Никифорович Голубенко, с которым мне посчастливилось работать и дружить. Ким Никифорович однажды сказал, что Григорий Борисович «не прятался и не убегал, когда требовалось помочь людям, даже если для этого нужно было пройти по острию ножа», и рассказал такой случай.
В 1948 году после окончания курсов штурманов Ким Голубенко был направлен помощником капитана на пароход «Курск». Пароход этот, построенный в Англии еще в 1911 году, был настолько стар и изношен, что инженеры регистра, сиречь морской инспекции, после освидетельствования судна признали его негодным к дальнейшей эксплуатации. Но Голубенко со своим другом механиком Верниковым , с которым они вместе оканчивали курсы при «Академии Розен-блюма», сколотили из членов экипажа «Курска» ремонтные бригады. Работая по 10-12 часов в промерзших трюмах и холодном машинном отделении (дело было зимой), они доказали инспекции регистра, что «Курск» еще вполне может плавать! Когда же долгожданные разрешительные документы были получены, и пароход готовился уйти в рейс, механика Верникова в судовой роли не оказалось. Он участвовал в обороне Одессы и Севастополя, с боями дошел до Берлина, расписался там на колонне Рейхстага, был награжден боевыми орденами и... признан чиновниками отдела кадров недостойным идти в рейс на восстановленном его трудом пароходе.
Узнав, что его списывают, Вертников выругался и начал собирать вещи, а Ким Никифорович, попрощавшись с другом, отправился в портнадзор оформлять документы на отход судна. Он шел, злой от осознания невозможности чем-то помочь другу. И тут его окликнул Розенблюм. Григорий Борисович начал было поздравлять Голубенко с успешным окончанием ремонта, о котором прознал весь порт, но осекся: «Что это с вами? На вас лица нет!». А когда узнал, что Вертникова списывают, не попрощавшись, заторопился к портовой проходной. Кому звонил тогда Розенблюм, кого просил и что доказывал, Ким Никифорович не знал, но уже перед самым отходом «Курска» Вертников вернулся на судно.
О таких поступках Григория Борисовича я слышал и от других выпускников его «Академии», а знал я многих и со многими дружил.
Мои товарищи, которые прошли морскую выучку в почти забытой сегодня «Академии Розенблюма», всегда с уважением и признательностью отзывались о ее начальнике. Начав плавать на судах Черноморского пароходства матросами или кочегарами, окончив курсы штурманов и механиков, занимаясь потом заочно в высших учебных заведениях, многие из них стали известными морскими людьми. О капитане К. Н. Голубенко я уже писал. Назову еще несколько имен.
Юрий Дмитриевич Рябуха. Плавал кочегаром. Потом окончил при «Академии Розенблюма» курсы механиков, а позже, заочно, Одесский политехнический институт и много лет работал главным механиком пассажирского лайнера «Леонид Собинов».
Александр Александрович Шевченко. Начинал машинистом, потом - «Академия Розенблюма», заочно - Одесское высшее мореходное училище. Многолетний главный механик лайнера «Иван Франко».
Нелегкий путь от матроса до капитана прошел выпускник «Академии Розенблюма», мой близкий друг Марк Семенович Ребеников.
...Когда в Советском Союзе во всю ширь и мощь начала разворачиваться откровенно антисемитская кампания по борьбе с «безродными космополитами», из отдела кадров нашего пароходства были уволены все сотрудники-евреи. Но Григорий Борисович остался. Также остались работать в пароходстве главный бухгалтер Давид Моисеевич Кац, начальник коммерческого отдела Григорий Ефимович Брухис, начальник отдела теплотехники Игорь Рувимович Копельман. По тем временам это выглядело чудом. Тем не менее это было. И великая заслуга в этом начальника Черноморского пароходства Алексея Евгеньевича Данченко. А вот как ему удалось тогда отстоять этих людей, знал только он один.
Когда я решил написать очерк о Григории Борисовиче Розенблюме, то пошел в архив пароходства и попросил отыскать его личное дело. Заведующая архивом, пожилая милая женщина, узнав о моей задумке, воскликнула:
- Я хороню знала Григория Борисовича. Это был замечательный человек!
И вот передо мной личное дело. Я снова вижу на небольшой фотографии его знакомую грустную улыбку. Вчитываясь в скупые строки анкет, заполненных его рукой в разные годы, я узнаю удивительные факты из жизни этого скромного, но такого деятельного человека!
«Родился 31 января 1908 года в городе Херсоне. В 1919 году пережил еврейский погром, учиненный белогвардейскими бандами. В 1922 г. семья переехала в г. Харьков. В 1927 г. окончил школу и поступил на завод учеником слесаря. Сотрудничал в заводской многотиражке. В 1932 г. послан комсомольской ячейкой завода на учебу в харьковский Коммунистический институт журналистики. Там же принят в члены ВКПБ(б). В 1937 г. после окончания института направлен по распределению в г. Одессу. Работал в газете «Чорноморська комуна». В 1938 г. назначен редактором газеты «Моряк». В 1939 г. избран депутатом райсовета Воднотранспортного района г. Одессы. В 1941 г. вместе с редакцией «Моряка» эвакуировался из осажденной Одессы на пароходе «Ленин». Пароход погиб. Нас, немногих спасшихся, подобрали военные моряки и доставили в г. Ялту. Оттуда я выехал в Батуми, где на пассажирском теплоходе «Крым», стоящем в ремонте, располагалось управление Черноморского пароходства. Там начал выпускать газету «Моряк». В 1942 г. был откомандирован на Северный флот. Назначен редактором газеты «Моряк Севера» Мурманского морского пароходства. После окончания войны вернулся в г. Одессу и решением партийных органов назначен начальником сектора по подготовке кадров Черноморского морского пароходства.
В 1956 г. заочно окончил Одесское мореходное училище по специальности «эксплуатация морских путей». Имею правительственные награды: орден «Знак Почета», медаль «За оборону Советского Заполярья» и медаль «За трудовое отличие в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.».
Когда я прочитал автобиографию Розенблюма, то от волнения закурил, хотя теперь делаю это очень редко. Оказывается, Григорий Борисович был профессиональным журналистом! И не просто журналистом, но редактировал легендарную газету «Моряк», в которой еще в 1920-х годах начинали свой блистательный путь в большую литературу Исаак Бабель, Эдуард Багрицкий, Константин Паустовский, Валентин Катаев... Но вот что странно: Григорий Борисович никогда о своей работе редактором не говорил. Правда, однажды, когда все зачитывались романом Вениамина Каверина «Два капитана», и я в разговоре с Григорием Борисовичем восторженно отозвался об этой книге, он улыбнулся и сказал: «Я хорошо знаком с автором. Во время войны он был военным корреспондентом на Севере, а мне пришлось там работать, - и по обыкновению своему заторопился: -Извини, спешу»...
И еще, прочитав автобиографию Розенблюма, я понял, почему он принял такое деятельное участие в судьбе семей погибших моряков «Умани». Ведь он сам в 1941-м году тонул на пароходе «Ленин»! В личном деле Григория Борисовича я нашел копию архивной справки, выданной по его заявлению в 1978 году для переоформления пенсии: «По списку лиц, спасшихся во время аварии п/х «Ленин», значится Розенблюм Григорий Борисович, 1908 г. рождения. Должность - ответственный редактор газеты «Моряк». Список от 24 июля 1941 года».
Листаю личное дело дальше и вдруг натыкаюсь на приказ об объявлении Григорию Борисовичу выговора «за самовольное направление радиограммы о пересадке в море практикантов с судна на судно». Вспоминаю историю, услышанную от того же Кима Никифоровича Голубенко. Он был тогда капитаном турбохода «Валентина Терешкова», и ставшая причиной выговора пересадка практикантов в море произошла по его просьбе. Было это так. Однажды летом на турбоход, грузившийся в Ильичевском порту на Индию, пришла группа практикантов из Одесского высшего мореходного училища. Как правило, все курсанты, направлявшиеся для прохождения практики на суда Черноморского пароходства, оформлялись через учебно-курсовой комбинат, и направления им выписывал Григорий Борисович или его сотрудники. Так было и на этот раз. После разгрузки в Индии «Валентина Терешкова» должна была вернуться на Черное море. Такой рейс обычно продолжался полтора-два месяца, и практиканты успевали вернуться в училище к началу учебного года.
Но в том рейсе после разгрузки судна в Бомбее, вместо того чтобы брать на Одессу традиционные индийские товары - чай и джут, капитан получил задание грузить жмыхи на порты Европы. Беспокоясь о практикантах, Ким Никифорович дал в учебно-курсовой комбинат радиограмму с просьбой разрешить пересадку ребят на любое идущее в Одессу судно. Получив на то разрешение за подписью Розенблюма, он, выйдя из Суэцкого канала, пересадил в Средиземном море практикантов на идущий с Кубы в Одессу теплоход «Белорецк», а сам взял курс на Гибралтар. На том, казалось бы, и делу конец, но на беду Григория Борисовича сменился начальник отдела кадров. Новый начальник, узнав о пересадке в море практикантов без его «высочайшего» согласования, учинил Розенблюму разнос и объявил выговор.
Вспомнив эту историю, я подумал о том, что механика Владимира Вакора пересадили в океане и отправили в Одессу лишь за то, что родственница его жены решила эмигрировать. Человека лишили работы, сломали ему жизнь, и никто за это не получил никакого взыскания. А тут начальник учебно-курсового комбината, выполняя свой профессиональный долг, помог курсантам вовремя вернуться в училище, и - пожалуйста! Такой была эта система, имя которой -советская власть...
Перелистываю дальше личное дело Розенблюма. Вот и поощрение: «Награжден Почетной грамотой Министерства Морского флота СССР за успешное выполнение заданий по подготовке высококвалифицированных кадров для комплектования судов дальнего плавания». Тут же имеется копия ходатайства на имя министра морского флота СССР В. Г. Бакаева: «В связи с 60-летием со дня рождения начальника Учебно-курсового комбината Черноморского ордена Ленина морского пароходства Розенблюма Григория Борисовича и учитывая его многолетнюю безупречную работу и большой вклад, который он внес в дело подготовки высококвалифицированных кадров для судов ЧМП, ходатайствуем о награждении его почетной грамотой ММФ СССР. Начальник Черноморского ордена Ленина морского пароходства А. Данченко. Секретарь парткома ЧМП Г. Олешкевич. 25.01.68 г.». После этого прошло немногим более двух с половиной лет, и в личном деле Григория Борисовича была сделана последняя запись: «25 октября 1970 года уволен в связи с уходом на пенсию».
...Личное дело вернулось на предназначенное ему место, а я, выйдя из архива, который находился недалеко от морского вокзала, поднялся по Потемкинской лестнице на Приморский бульвар. Был жаркий августовский день 2004 года. Бульвар был полон народа. Возле Дюка толпились туристы и фотографировались на фоне известного памятника. Тут же на симпатичных гривастых пони катали детей. Все скамейки в тени платанов были заняты, но та, к которой шел я, стояла на самом солнцепеке. На ней одиноко сидела какая-то девушка и ела мороженое.
Это была знаменитая «скамья капитанов» напротив Дворца моряков! Здесь в советские времена собирались моряки-пенсионеры и рассказывали всевозможные истории. Здесь однажды я встретил и Григория Борисовича в окружении давних его выпускников. Все они уже были на пенсии. Григорий Борисович постарел, но так же проницательно, как всегда, глянул на меня сквозь толстые стекла очков.
Я поздоровался. Он кивнул, продолжая что-то рассказывать, а старые моряки слушали его и одобрительно кивали седыми головами. Они опять были рядом - Розенблюм и его «Академия», люди, чьим призванием был тяжкий, не для каждого посильный труд. Труд моряка.
2008 г.
