Литературный сайт Аркадия Хасина

Прачка

В 1963 году, плавая на теплоходе «Устилуг», я купил в Италии роман Б. Пастернака «Доктор Живаго», запрещенный тогда в СССР. За это меня перевели в каботаж. Так я попал на пассажирский теплоход «Украина», плававший на линии Одесса - Батуми.

Как и на каждом пассажирском судне, на «Украине» была прачечная. Стиральные машины были в то время ненадежны, часто выходили из строя, и белье стирали в основном вручную. В клубах пара, в гулком гомоне голосов мелькали в прачечной полуголые тела работавших женщин, и поэтому прачечная была похожа на женскую баню.

Командовала прачками Нина Петровна Гудкова. Эту строгую, редко улыбавшуюся женщину на судне называли «боцманом». Она и впрямь, как боцман, не давала своим подчиненным спуску и за малейшую провинность лишала премии. Даже когда молоденькие прачки бежали по вечерам на кормовую веранду, где для пассажиров устраивались танцы, она и там не давала им покоя. В разгар вечера, когда под веселые звуки судового оркестра, казалось, в небе пляшет даже луна, Нина Петровна могла схватить свою подчиненную за руку и приказать: «Все! Хватит! Скажи остальным - спать. Утром головы не можете поднять!». Могла отругать и любого члена экипажа - будь то вахтенный у трапа, который, увлекшись разговором с хорошенькой пассажиркой, оставил без внимания трап, или старший помощник капитана, выписавший для прачечной меньше стирального порошка, чем того требовала Гудкова.

Накричала однажды и на меня, у нас вышел из строя паровой котел. Потекло несколько водогрейных трубок. Чтобы их заглушить, четвертый механик Онищенко облачился в мокрую брезентовую робу, густо смазал техническим вазелином лицо и полез в неостывшую топку, стараясь поскорей устранить неисправность. Работал часа три, и все это время в машинном отделении не умолкал телефон. Помощник капитана по пассажирской части кричал, что какой-то пассажир не может домыться в душе, директор ресторана возмущался, что посуду приходится мыть холодной водой, и даже капитан, понимающий ситуацию, попросил ускорить ремонт, так как к нему пришла делегация пассажиров, угрожая написать в пароходство коллективную жалобу. Но всех превзошла Гудкова. Спустившись в котельное отделение и в тусклом свете закопченных ламп разглядев меня, Нина Петровна стала кричать, что из-за нас, маслопупых, остановилась прачечная, и она не может обеспечить пассажирские каюты свежим бельем!

В это время из котла вылез черный от сажи Онищенко. Увидев Гудкову, воскликнул:

- О, и прачка здесь!

В ответ она погрозила ему кулаком и полезла наверх по загремевшему под ее грузным телом железному трапу...

В те дни, о которых я пишу, в одесском издательстве «Маяк» готовилась к печати моя первая книга. Это были очерки о моих товарищах-моряках, об их нелегком труде. Эти очерки печатались в газетах «Моряк», «Водный транспорт», и когда их набралось больше десятка, я принес их в издательство. Пролежали они там больше года. Где-то согласовывались, рецензировались, проходили цензуру. И вдруг меня пригласили в издательство для подписания договора. Это было событие! Я - судовой механик, непрофессиональный журналист, и - книга!

Мучило тогда лишь то, что, мальчиком пережив фашистскую оккупацию Одессы, ужасы гетто и концлагеря, написав об этом увесистую рукопись, я не мог нигде ее опубликовать. Когда я показал ее в издательстве, редактор, нервно закурив, сказал:

- Эта тема не пройдет.

Накануне выхода моей книги о моряках редактор снова пригласил меня:

- Ваши очерки скоро пойдут в набор. Но хотелось бы среди ваших героев увидеть женщину. Ведь они работают в море, правда? А о них не пишут. Такой очерк украсит книгу. Подумайте и напишите.

Вернувшись на судно, я стал думать: о ком написать? В 1949 году, плавая мотористом на теплоходе «Львов», я познакомился с женщиной-штурманом Ниной Тимофеевной Угловой. Но где ее искать? Писать об официантках или каютных номерных «Украины»? Но все это молоденькие девушки, только пришедшие на теплоход из училища, готовившего для судов Черноморского пароходства обслуживающий персонал. Что они могли о себе рассказать?

И тут я вспомнил - Гудкова! Женщина в возрасте. Пережила войну. Старая морячка. Но как ее разговорить? И тут, как часто бывает, помог случай.

В Одессе поднялась на теплоход большая группа немцев-зоологов. Ехали они в Сухуми, в знаменитый в те времена обезьяний питомник. Увешанные фотоаппаратами и кинокамерами, немцы все время проводили на палубе, снимая крымские берега, встречающиеся в море яхты и рыболовные сейнеры. А когда на переходе из Ялты в Новороссийск море опустело, и за кормой не было видно даже постоянно летавших за теплоходом чаек, немцы, спросив разрешения у капитана, поднялись на мостик и стали снимать работу штурманов и рулевых.

Также они спустились в машинное отделение, но, не выдержав духоты и грохота дизелей, долго там не задержались. А потом их интерес вызвала мойка палубы.

Это было зрелище! Матросы в блестевших от водяных брызг штормовках и резиновых сапогах, во главе с боцманом, тащившим тяжелый извивающийся шланг, из которого упругой струей била вода, с таким ожесточением драили швабрами прогулочные палубы, что в них, как в зеркалах, отражались несущиеся в небе облака.

Когда матросы дошли до расположенной на корме прачечной, оттуда вышла распаренная, раскрасневшаяся Гудкова. Увидев ее, один из немцев показал жестом, что хочет ее сфотографировать. Но Нина Петровна, отрицательно мотнув головой, ответила что-то резко по-немецки и пошла к себе. Об этом мне рассказал пожилой матрос Мухин, большой любитель литературы, с которым я часто обменивался книгами.

- Представляете, - сказал он, входя вечером ко мне в каюту, - наша Гудкова знает немецкий! Утром, когда мы мыли палубы, она так резко ответила пытавшемуся ее сфотографировать немцу, что у того чуть не выпал из рук фотоаппарат!

- Гудкова? Немецкий?

- Да!

На другой день, заглянув в прачечную, я спросил сидевшую за своим столиком и считавшую на счетах Нину Петровну, все ли в порядке. Установленные в прачечной стиральные машины часто выходили из строя, и в таких случаях Гудкова прибегала ко мне с требованием срочно прислать ремонтного механика. Задав вопрос, я как бы невзначай сказал:

- А здорово вы вчера немца отбрили!

- Откуда вам это известно? - не поднимая головы, спросила она.

- Матросы рассказали. Удивились, что вы знаете немецкий язык.

- Лучше бы я его не знала, - по-прежнему не поднимая голову и продолжая считать, ответила Нина Петровна, дав понять, что разговор окончен.

Выйдя из прачечной, я понял: разговаривать с Гудковой бесполезно, ни о каком очерке о ней не может быть и речи...

Вернувшись из того «немецкого» рейса в Одессу, я встретил на Приморском бульваре давнего знакомого, старого моряка Антона Казимировича Палайтиса. Несмотря на литовскую фамилию, Антон Казимирович родился и вырос на одесской Молдаванке, во дворе, населенном в основном еврейскими семьями, и, по его словам, больше понимал по-еврейски, чем по-литовски. С Антоном Казимировичем я работал в 1949 году в каботаже на теплоходе «Львов». Он был третьим механиком, я - мотористом его вахты.

Во время войны Антон Казимирович плавал механиком на пароходе «Курск». Он любил вспоминать те нелегкие годы, когда все жили одной мечтой - о победе над фашистской Германией. Из множества его рассказов о смертельно опасных рейсах в осажденные фашистами Одессу, Севастополь, Новороссийск мне особенно запомнился рассказ о женщинах-кочегарах. Многие моряки ушли воевать в морскую пехоту, и на «Курске» в кочегарке работали женщины. Долбили ломами в бункерных ямах уголь, подвозили его на тачках к котлам и, орудуя лопатами, забрасывали в пылающие топки. И пар в котлах держали не хуже мужчин.

Вскоре после войны, когда торговый флот поверженной Германии разделили в счет репараций между странами-победительницами - СССР, США и Англией, Антон Казимирович с большой группой моряков был командирован в Гамбург на приемку выделенных Советскому Союзу судов. Первое, что делали наши моряки, приняв такое судно, - закрашивали на носу и на корме немецкое название и выводили новое, советское.

Антон Казимирович попал на пароход «Чернигов». Из Гамбурга пароход пошел в Нью-Йорк, где погрузил станки и другое оборудование для разрушенных войной советских заводов. Там, в Нью-Йорке, зайдя с товарищами в обувной магазин, хозяином которого был пожилой еврей, Антон Казимирович поздоровался на идиш. Обрадовавшись советским морякам, представителям страны, победившей ненавистный фашизм, да еще услыхав идиш, хозяин магазина уступил морякам обувь за полцены. Но по возвращении в Одессу Антон Казимирович был лишен заграничной визы. В сталинские времена доносительство было нормой жизни, и кто-то сообщил: «Разговаривал с американским евреем не по-нашему!». Чтобы лишить моряка права на загранплавание, «органам» этого было достаточно...

Как все много повидавшие на своем веку моряки, Антон Казимирович был человек разговорчивый. Встретив меня на бульваре, он тут же усадил меня на ближайшую скамью «поговорить за жизнь». Расспросил об «Украине», о знакомых штурманах и механиках, и вдруг сказал:

- У вас Нина Гудкова работает. Передай от меня привет.

- А откуда вы ее знаете?

- Я с ней еще в тридцать восьмом году на «Зырянине» плавал. Мы в Испанию тогда ходили. Она буфетчицей у нас была, потом замуж за нашего электромеханика вышла. А после войны, когда мне визу хлопнули, я после «Львова» на «Чулыме» с ней был. Уголь из Мариуполя в Одессу возили.

- Антон Казимирович, - взмолился я, - расскажите о Гудковой подробней. Я хочу о ней написать. Книжка у меня выходит!

- Книжка? Ну тогда слушай.

Так жарким летним днем 1964 года, сидя с Антоном Казимировичем в тени платанов на Приморском бульваре, я узнал подробности жизни Нины Петровны Гудковой.

В 1938 году восемнадцатилетней девушкой поступила она на работу в Черноморское пароходство и получила назначение на пароход «Зырянин». В Испании шла тогда Гражданская война. Советское правительство, помогая сражавшимся с режимом генерала Франко свободолюбивым испанцам, посылало им оружие и продовольствие. Каждый день к берегам Испании уходили из Одессы суда, и некоторые из них были потоплены фашистами.

В этих смертельно опасных рейсах проявился характер молодой буфетчицы парохода «Зырянин». Однажды во время выгрузки в Барселоне начался воздушный налет. Фашистские самолеты, пикируя над портом, сбросили на советское судно несколько бомб. Они взорвались в стороне, не причинив пароходу вреда, но от одной загорелся портовой склад. Из выбитых окон склада повалил густой дым, а из вырванных взрывом ворот выбежала женщина, неся на руках плачущего ребенка.

На «Зырянине» объявили пожарную тревогу. Раскатав пожарные шланги, моряки бросились к складу, чтобы до приезда пожарных начать тушить огонь, а Нина Гудкова сбежала на причал, догнала женщину и, успокаивая, привела на судно.

Как рассказывала потом испанка, когда начался налет, она решила спрятаться с ребенком на складе. Только чудо спасло ее и ребенка от смерти при взрыве бомбы. Дом, в котором испанка жила, был разрушен предыдущей бомбежкой, и она, как многие барселонцы, ночевала где придется. Звали женщину Изабель, а девочку - Люс, что по-испански означает «свет». Пробыли они на пароходе до отхода. И все эти дни буфетчица заботилась о них, как о родных. Расставание было трогательным. Когда «Зырянин» выходил из порта, Изабель и Люс стояли на причале. Изабель утирала слезы, а Люс прижимала к груди подарок Нины - русскую матрешку. Нина смотрела на них с палубы, и лицо ее тоже было мокрым от слез...

С детства Нина Гудкова верила в счастливые неожиданности -и они сбывались. Так неожиданно сбылась ее мечта стать морячкой и повидать разные страны. Говорили, девушек в пароходство не принимают, но ее приняли. Так же неожиданно пришла к ней любовь.

Работал на «Зырянине» электромеханик Борис Горелик, серьезный черноволосый парень. В кают-компанию на обед и ужин он приходил позже всех и, наскоро поев, быстро уходил в свою электромастерскую. Там он всегда что-то паял, монтировал какие-то схемы, а если не был занят работой, то сидел в каюте за шахматной доской, решая задачи.

За Ниной пытались ухаживать многие члены экипажа, но у нее не выходил из головы этот парень, не обращавший на нее никакого внимания.

Но однажды в штормовую ночь на одной из мачт погас топовый огонь. В море идти без огней нельзя, и капитан вызвал Бориса сменить перегоревшую лампу. И пока электромеханик, несмотря на штормовой ветер и качку, поднимался на мачту и менял перегоревшую лампу, капитан послал вахтенного матроса разбудить буфетчицу, чтобы она приготовила для электромеханика горячий чай. Накрыв в кают-компании стол, кутаясь от волнения в шерстяной платок, Нина ждала Бориса, работавшего на штормовом ветру. И когда он, продрогший, в мокром комбинезоне, вошел в кают-компанию, бросилась к нему и обняла.

Казалось, никакая сила не оторвет их уже друг от друга. Но в советские времена мужу и жене работать на одном судне не разрешалось. И когда по настоянию Бориса они поженились, Нине пришлось с парохода уйти. Она устроилась на работу в быткомбинат пароходства приемщицей белья в прачечной, и быткомбинат предоставил ей комнатку в семейном общежитии.

Борис был родом из Винницы, жилплощади в Одессе не имел, а Нина до замужества жила с матерью в небольшой комнате коммунальной квартиры.

Каждое лето молодые ездили в Винницу навещать родителей Бориса. Поехали туда и в начале лета 1941 года. Там и застала их война.

В первые дни после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз немецкие самолеты, охотясь за переполненными пассажирскими поездами, разбомбили железнодорожные пути. Вернуться в Одессу было уже невозможно. Поняв это, Борис пошел в военкомат и попросился на фронт. Он попрощался с Ниной на людной площади перед военкоматом, и она осталась в пыльной, растерянной от внезапно нагрянувшей беды Виннице с родителями Бориса - Ароном Абрамовичем и Розой Моисеевной Горелик.

А потом пришли немцы.

Все, что слышала Нина о зверствах фашистов по радио, видела в кино и о чем читала в газетах, с приходом оккупантов она увидела своими глазами. Облавы, виселицы и расклеенный на стенах домов страшный приказ, предписывающий евреям нашить на одежду желтые шестиконечные звезды и переселиться в гетто.

После ухода Арона Абрамовича и Розы Моисеевны в гетто Нина прибегала туда, пытаясь передать им хоть какую-нибудь еду. Но полицаи-украинцы, охранявшие гетто, отгоняли ее: «Нечего жидам жрать носить. Хай дохнут с голоду!».

А вскоре Нина попала в облаву. Вместе с другими молодыми женщинами и девушками немецкие солдаты пригнали ее на железнодорожную станцию, прикладами винтовок затолкали в грязный товарный вагон, и длинный набитый людьми состав повез их в Германию, в рабство.

До самого конца войны Нина работала на ферме под Берлином у пожилой немецкой четы. Доила коров, выносила из коровника навоз, смотрела за свиньями и другой живностью. А спала в том же коровнике на куче гнилой соломы. Хозяйка, долговязая злая немка, за малейшую оплошность стегала ее плеткой, приговаривая: «Руссише швайне!» («Русская свинья!»).

Когда весной 1945 года советские войска стали приближаться к Берлину, хозяева бежали, оставив хозяйство на Нину. Но ей не нужны были тоскливо мычавшие немецкие коровы и немецкие свиньи.

Собрав свои нехитрые пожитки, она пошла на восток, навстречу Красной армии.

Но встреча оказалась безрадостной. Нину поместили в лагерь для «перемещенных лиц». В этом лагере сотрудники НКВД выясняли, не были ли попавшие в фашистскую неволю советские граждане завербованы гестапо и не засланы ли они в СССР шпионами.

В Одессу Нина вернулась лишь в 1946 году. Ее мать в годы фашистской оккупации умерла. Муж погиб на фронте. Погибли в винницком гетто и его родители. Детей у них с Борисом не было. Так и осталась одна.

Ее взяли на работу в тот же быткомбинат пароходства, только не приемщицей белья, а прачкой. А потом Нина попросилась в море...

Вот такую историю узнал я от Антона Казимировича Палайтиса.

Написав за несколько дней очерк о Нине Петровне, я показал его ей. Я не мог отнести рукопись в издательство, не согласовав написанное с моей героиней. Но, прочитав мое творение, она возмущенно спросила:

- Кто вам обо мне рассказал?!

Я несмело ответил:

- Палайтис.

В ответ она разорвала рукопись и швырнула в корзину. Вот такой был характер...

Прошло несколько лет. Мне вернули право работать на судах загранплавания. Я сдал экзамены на должность старшего механика и после «Украины» стал плавать стармехом на сухогрузных судах.

У меня вышло несколько книг, но нигде о заведующей прачечной теплохода «Украина» я уже не упоминал. Признаться, и забыл о ней. Но вот, задумав как-то написать очерк о моряках-каботажниках, людях, лишенных в советские времена права на плавание за границу только из-за того, что кто-то из их родственников был в немецком плену, или сами они по разным причинам оставались на оккупированных фашистами советских территориях, я решил поработать в архиве Черноморского пароходства. Было это вскоре после гибели пассажирского парохода «Адмирал Нахимов». Просматривая личные дела моряков и другие архивные документы, я неожиданно наткнулся на список пассажиров, погибших на «Адмирале Нахимове». И вдруг в этом скорбном списке увидел знакомое имя: «Нина Петровна Гудкова».

Как она попала на «Нахимов»? И где была в момент столкновения? На кормовой палубе, где беззаботно танцевали пассажиры, или в каюте, где безмятежно спала? Балкер протаранил пароход в 23 часа. Пробоина была такой огромной, что судно затонуло за семь минут! Те, кто были в каютах, не успели даже выскочить наверх...

Выйдя из архива, я задумался. Сколько же лет было Нине Петровне? Если, как говорил Антон Казимирович, в 1938 году - восемнадцать, то в 1986-м - шестьдесят шесть. Значит, была уже на пенсии, но вот - потянуло в море...

Каждый год 31 августа, в день гибели «Адмирала Нахимова», в Новороссийск съезжаются родственники погибших. Руководство порта предоставляет им катера, на которых они выходят в море, к месту катастрофы. Священник читает заупокойную молитву, и в воду летят цветы.

Нина Петровна была одинока. Вряд ли кто в этот день бросает в память о ней на воду цветок. Поэтому, прочитав в списке погибших на «Адмирале Нахимове» ее имя и фамилию, я вспомнил эту много пережившую женщину и все это написал...

2008 г.

Отправить в FacebookОтправить в Google BookmarksОтправить в TwitterОтправить в LiveinternetОтправить в LivejournalОтправить в MoymirОтправить в OdnoklassnikiОтправить в Vkcom