Дневник одного рейса
На пассажирском судне «Украина» плавание было «домашним»: Крымско-Кавказская линия. Изредка ходили мы с туристами -Варна, Бургас, Констанца. Бывало, выходили за Босфор. Возили студентов, учившихся в Москве, домой на каникулы: в Пирей, Мерсин, Фамагусту, Латакию, Александрию.
Рейсы со студентами были веселыми. До поздней ночи звенели на корме гитары, лихо отплясывали с нашими поварихами и официантками черноволосые парни, потом пели, раскачиваясь в такт мелодии, свои - арабские, греческие, турецкие песни. А затем хором наши, русские. И самую знаменитую из них - «Подмосковные вечера».
Но однажды получили мы не совсем обычное для пассажирского судна, работающего на коротких линиях, задание: идти в Южную Атлантику - сменить в районе промысла рыболовных флотилий экипажи траулеров Севастопольского и Таллиннского управлений океанического лова.
- Кончилось «домашнее» плавание, - вздохнул капитан, прикидывая, сколько понадобится нам топлива, воды и продуктов для такого рейса.
А я, узнав о необычном задании, решил вести дневник, но на ежедневные записи времени не хватало, и я писал его от случая к случаю, разбив на отдельные главки. Их я и предлагаю вниманию читателя.
Голубой зной
В океане шел снег. Он падал крупными хлопьями, и так хотелось поймать хоть одну снежинку, задержать на ладони... Но снег шел на экране. На обыкновенной простыне, растянутой между палубными пиллерсами - высокими колоннами, к которым крепятся радиоантенны.
Зрители сидели кто на чем: на принесенных из кают стульях, в шезлонгах, на деревянных бочонках, которые мы везли на промысел для засолки рыбы.
А рядом была густая синева тропиков.
Я не вдумывался в содержание фильма, а видел только снег. Жадно смотрели на него и мои товарищи, и я знал, что завтра во время работы в машинном отделении, на палубе, в коридорах судна и на мостике, когда «Украина» будет дырявить мачтами совсем близкое солнце, только и разговоров будет о снеге. И не потому, что мы находились в тропиках, и все страдали от невыносимой жары, а потому что снег напоминал Родину.
Казалось, не только люди, но и само судно тяжело вздыхает и томится от воспоминаний. А «Украине» было что вспомнить. Пароходы - как люди, каждый имеет свою судьбу.
Я хорошо помню январский морозный день сорок пятого года. Тогда тоже шел снег, густо падая на твердую угрюмую землю, на торчавшие из воды одесской бухты обугленные мачты затонувших судов. Снег падал в воронки от бомб и почему-то быстро в них таял, словно воронки хранили злое тепло войны.
В тот день в одесском порту, у полуразрушенного Платоновского мола появился большой красивый теплоход. Наклоненные назад мачты и труба придавали стремительность его изящному корпусу, похожему на вытянутую каплю. Теплоход привез из Констанцы раненых. Еще шла война, наши войска освобождали от фашистских захватчиков соседние с Советским Союзом страны, и теплоходы доставляли в Одессу раненных в Румынии, Болгарии, Югославии наших солдат и офицеров.
Старые грузчики, пережившие оккупацию и соскучившиеся по работе, толпились у трапа теплохода и, хватая за полы шинелей санитаров, выносивших на носилках раненых, просили: «Ребя, дозвольте подсобить!». Но санитары «не дозволяли».
Я был тогда учеником мореходной школы. Вместе со всеми я крутился возле борта теплохода, мечтая попасть наверх. Разве тогда я мог думать, что пройдут годы, и когда это судно отправится в свой первый тропический рейс, я пойду на нем?
А море тогда кололось морозом. Снег заползал за воротники наших тонких бушлатов, но мы не уходили от красавца лайнера с названием «Украина».
После войны это пассажирское судно первым вышло на постоянную регулярную линию Одесса - Батуми. Капитаном «Украины» был тогда Иван Александрович Манн, человек знаменитый, проплававший всю войну под фашистскими бомбами. А в начале пятидесятых годов, когда началось освоение советскими учеными Антарктиды, Манн первым из советских капитанов ходил к этому ледовому материку на дизель-электроходе «Обь».
Сама же «Украина» имела такую историю. Их было два однотипных судна, построенных в 1939 году по заказу румынского короля Карла в Дании, на верфи «Бурмейстер и Вайн». Назвали их «Трансильвания» и «Бессарабия». В конце Великой Отечественной войны, когда правивший Румынией сын короля Карла Михай I повернул свои войска против фашистской Германии, «Бессарабия» была передана в дар Советскому Союзу, не имевшему в то время на Черном море ни одного пассажирского судна. Этот красавец теплоход и назвали «Украина».
Лайнер мог развивать скорость свыше 20 узлов. Когда мы вышли в океан, капитан Илья Яковлевич Лукьяненко, сменивший в пятидесятые годы на мостике «Украины» Манна, получил извещение о приближающемся урагане и попросил «выжать из двигателей все что можно». И мы легко обгоняли все попутные суда, уходя от зоны плохой погоды.
В этом рейсе я и познакомился с эстонским тралмайстером морозильного траулера «Таллинн» Хансом Толлем. Он спустился к нам в машинное отделение и, спросив разрешения осмотреть двигатели, долго ходил между работающими механизмами, внимательно смотрел на показания приборов, что-то отмечая в изящном блокнотике. Когда я спросил, что он записывает, Ханс Толль ответил:
- О нет! Я не записываю, я рисую. Я немножко художник. А ваши механизмы так красиво выполнены, что сами просятся в блокнот.
Узнав, что теплоход построен в Дании, да еще по заказу румынского короля, эстонец воскликнул:
- О, тогда все понятно! Только очень богатый человек мог позволить себе такое изящное, красивое судно. Причем красивое абсолютно во всем!
Вечером Ханс Толль пришел ко мне в каюту, поставил на стол бутылку пива и сказал:
- Прошу вас подробней рассказать об этом теплоходе.
Нашлось и у меня чем угостить гостя, и мы проговорили до поздней ночи.
Рассказав эстонскому рыбаку историю судна, я узнал много интересного и о нем самом. Ханс Толль учился в художественном училище, но море любил с детства. Он ведь рос в Таллинне, где на черепичных крышах домов сидят не только голуби, но и чайки. Своей дипломной работой он решил сделать портрет рыбака. Попросился в море, чтобы найти на промысле подходящий типаж, да так и остался работать на траулерах, освоив профессию тралмайстера.
- Море покорило меня людьми. Я люблю наблюдать за ними, когда мы ищем рыбу, вижу их азарт, когда показывается из воды полный трал. Знаю их тоску по дому, мысли, желания. Для художника море - клад! Какие характеры! А сидеть дома за мольбертом еще успею. На наших траулерах работают русские, украинцы, белорусы, грузины, азербайджанцы. Сколько красок в их речах, лицах! Мой отец провоевал всю войну. Был сапером. Отступал от Таллинна до Ленинграда, защищал Москву, дошел до Берлина. Он шутил: «Во мне больше стало русской крови, чем эстонской. В госпиталях перелили». Вспоминая отца, я думаю, что море - тот же фронт. Здесь тоже опасно. Тоже далеко от дома. И то же братство людей. От их единства зависит не только улов рыбы. Судьба каждого...
На палубу мы вышли под утро. Океан просыпался, и восток уже был окрашен в перламутровый цвет, а волны отливали синевой, и несло от них жаром.
- Никак не привыкну к тропикам, - пожаловался Ханс Толль. -По снегу скучаю.
- А у нас есть «Белый снег России». Фильм про Алехина. В самый раз в тропиках его смотреть!
Вот и сидели мы на душной палубе, все шестьсот человек - пассажиры, рыбаки и свободные от вахт члены экипажа «Украины». Переживая за отлученного от Родины великого русского шахматиста, мы все жадно смотрели на снег...
Ветер Атлантики
В детстве я мечтал стать рыбаком. Мы жили на 16-й станции Большого Фонтана, на самом берегу моря. Каждое утро я видел, как хмурые пожилые люди в высоких резиновых сапогах, на которых остро поблескивала рыбья чешуя, сталкивали в воду шаланды и, усевшись по двое на банках, разобрав весла, уходили под мерный скрип уключин в море.
Как я завидовал им! Как мысленно плыл вместе с ними к обожженному солнцем горизонту! И когда, возвратившись, выбрасывали они из шаланд в плетеные корзины трепещущую рыбу, а потом, взвалив корзины на плечи, в сопровождении жен и детей шли в гору, к своим неказистым глинобитным домишкам, я смотрел на них во все глаза. Эти люди казались мне волшебниками. Ведь им подчинялось море!..
Иногда кто-нибудь из рыбаков подзывал меня и просил вычерпать шполиком со дна шаланды воду. С какой готовностью бросался я выполнять просьбу рыбака!
Особенно любил я смотреть, как ранней весной, готовясь к летней путине, рыбаки смолили шаланды. На берегу дымил костер, над которым висел чан с кипящей смолой. Старый седобородый рыбак в галошах на босу ногу помешивал смолу. А когда она начинала булькать, как суп, разливал ее в котелки, которые рыбаки называли кандейками. Шаланды, перевернутые вверх дном, лежали на песке. Над ними кружили чайки. Рыбаки разбирали кандейки, обмакивали в них жесткие кисти и смолили днища шаланд. Смола застывала, и днища блестели, как лакированные. Потом рыбаки вязали на берегу сети, смазывали уключины, готовили весла и с первыми погожими днями уходили в море...
А сейчас я запросто сижу на корме «Украины» с океанскими рыбаками и расспрашиваю их о промысле в Южной Атлантике. Как не похожи эти рыбаки на тех, большефонтанских! Штурманы и механики с высшим образованием, они говорят об электронике, видеотралах, радарах на интегральных схемах. Они, ловившие рыбу в Северной Атлантике, в Норвежском и Баренцевом морях, рассказывают мне об оснастке тралов, о повадках рыб, о мастерстве рыбаков Норвегии, Англии, Испании, на судах которых им приходилось проходить стажировку.
Теперь эти ребята, знающие английский и испанский языки, сами ходят в учителях. Их приглашают работать на суда рыболовного флота Кубы, Сенегала, Нигерии, Новой Гвинеи, Анголы. Они показывают фотографии, где сняты в обнимку с улыбающимися темнокожими парнями, ловившими вместе с ними рыбу у экватора и возле мыса Доброй Надежды. А вот фотографии, на которых они сняты в шторм: в зюйдвестках, с задубевшими от ветра лицами, обдаваемые океанской волной, крепко стоят они на палубах и дружно подтягивают полный рыбы трал.
- Когда идет рыба, - говорит мне механик севастопольского морозильного траулера «Малахов курган» Алексей Николаевич Резник, -забываешь обо всем. Весь на пределе, в напряжении. Одна мысль: «Взять больше рыбы!».
Работают они много, по двенадцать-четырнадцать часов. Отстояв вахту и наскоро перекусив, идут на палубу шкерить рыбу или солить ее, или помогать опорожнять трал. На рыболовных судах бездельников нет. Девиз один: «Работа».
Резник, увлекаясь, рассказывает о разных случаях, которые приключаются на промысле. О жадности акул, о любопытстве черепах, а также о некоторых мрачных мыслях, что часто грызут рыбацкое сердце.
- Беспорядков у нас много, - продолжает он. - Работал я с испанцами. У них порядок. Взяли улов - тут же сдают на рефрижератор. Посмотришь в Барселоне или в Валенсии на рыбный базар или зайдешь в фирменный магазин - чего там только нет! Все, что берем в океане, все доступно покупателю, до самых редких пород рыб, не говоря уже о всевозможных моллюсках, омарах, лангустах! А у нас? Рыба есть - сдавать некуда. Подойдет плавбаза - тары нет. Или соль не успели завезти... Лучшие породы рыб перерабатываем из-за этой бесхозяйственности на кормовую муку. А заглянешь в Севастополе или у вас в Одессе в магазин «Океан» - консервы, в лучшем случае минтай. Хек, на который раньше рыбак смотреть не хотел, чуть ли не деликатесом стал. А ведь рыба в океане есть! Берем иной раз на трал по сорок тонн! Но опять же, забьем трюмы, заполним морозильные камеры, а рефрижераторы не подходят. Некому отвезти в порт улов, сдать потребителю. Зовем, нервничаем, аж локти кусаем с досады. А что толку? Организация промыслового дела от рядовых рыбаков не зависит...
Жара утомляет. Мы молчим и смотрим туда, где за кормой осталась Европа. Слева Африка. Ветер приносит оттуда запах пустыни, пальмовых рощ, раскаленных солнцем городов.
- Чувствуете ветер? - стараясь успокоить разволновавшегося Алексея Николаевича, говорю я. - Берега не видно, но ветер рассказывает о нем все!
Алексей Николаевич смотрит на меня и, улыбаясь, говорит:
- Для нас ветер Атлантики имеет один запах - рыбы!
Ночь в районе Уоллфиш-Бея
Как только рыбаки узнают, что с Черного моря идет в океан пассажирское судно, везя им замену, они сразу же ощущают страшную тоску по дому. Так говорят сами рыбаки. Работают они на промысле по шесть-семь месяцев. Топливо, продукты и пресную воду доставляют им в океан суда-снабженцы. Как и письма, газеты.
Уоллфиш-Бей, или Китовая бухта, как называют ее на штурманских картах, - это огромный залив у берегов Намибии и главный порт этой южноафриканской страны. В порту имеются мощные рыбоконсервные заводы и холодильники. Стоят там наготове быстроходные суда-рефрижераторы, чтобы, приняв с промысловых судов свежий улов, сняться с ним в любую точку земного шара.
В Уоллфиш-Бей заходят японские, испанские, португальские и другие иностранные рыболовные суда. Наши - только ловят в этом богатом рыбой районе, сдавая уловы на свои плавбазы и рефрижераторы. Если, как говорит механик Резник, есть тара. Но тары часто нет. И, по словам рыбака, улов летит обратно в океан...
Мы подошли к району промысла ночью. Где-то в стороне золотистой цепочкой тянулись по горизонту огни Уоллфиш-Бея. Высоко в небе бродила иссушенная зноем луна, а на воде сверкал огнями целый рыбачий город.
Со всех сторон несутся приветствия на русском, эстонском, украинском языках: «Здравствуйте!», «Тервист!», «Витаемо, хлопци!». Рыбаки кричат, машут руками, с мостиков траулеров взлетают разноцветные ракеты. Дождались замены. Дождались...
На траулерах заводят моторы мотоботов, и к нам, нащупывая прожекторами дорогу, идет целый десант. Океан неспокоен, волны, ветер, но кто в такую ночь обращает внимание на погоду? Замена пришла. Замена!
На палубах «Украины» шумно. Рыбаки, прибывшие на промысел, прощаются с нашими ребятами и девчатами - каютными номерными, официантками, поварихами. Обнимают, обмениваются адресами. Чем черт не шутит, может быть, по возвращении с промысла сыграют свадьбы! А над бортом под грохот штормтрапов уже появляются загорелые бородатые незнакомые лица новых пассажиров. Они перепрыгивают через борт и весело кричат: «Кончайте целоваться! Мы вам уже каюты и брезентовые рукавички приготовили!».
И снова: «Здравствуйте!», «Тервист!», «Здоровеньки булы!».
Удивительная ночь!
Рядом с бортом в свете прожекторов ходит стая акул. Со стороны океана по горизонту приближаются черные тучи. Ярко вспыхивают в них молнии. Собирается гроза. Но этим ребятам, которые провели в просторах Южной Атлантики шесть месяцев и поднялись теперь на борт «Украины», не до акул, каких-то туч и молний. Они уже дома!
К рассвету экипажи сменились. Новые пассажиры расселились по каютам, бродят по коридорам, заглядывают в музыкальный салон, открывают крышку рояля, пробуют клавиши. Им все в диковинку здесь: и этот рояль, отливающий белым лаком, и ковры, и широкие окна, из которых совсем иначе, чем из маленького, вечно задраенного иллюминатора тесной рыбацкой каюты, смотрится океан.
Останавливая моряков «Украины», они просят:
- Дайте водички попить. Опресненная ой как надоела!
- Да у нас одесская, неважная, - говорят им.
- Важная, неважная, но это же наша, родная!
Утро. Брызнуло из-за горизонта солнце, и снова загустел зноем океан, задышал тяжело, заиграли красками облака, что пришли на рассвете на смену грозовым тучам, и медленно двинулись к горизонту в сторону Антарктиды искать прохлады.
Первым с грохотом выбрал якорь траулер «Клязьма». На мостике, на шлюпках, на разделочной палубе, даже на площадках мачт -рыбаки. Машут прощально беретами, кепками, платками. «Клязьма» постепенно набирает ход, описывает вокруг «Украины» круг и, непрерывно гудя, уходит в океан. За ней выбирают якоря и другие траулеры.
На теплоходе поднят сигнал: «Счастливого плавания!».
Мы тоже даем три прощальных гудка и, выбрав якорь, разворачиваемся на север - домой.
1990 г.
