Литературный сайт Аркадия Хасина

«Домашнее плавание»

Зимой 1947 года пароход, на котором я сделал свой первый заграничный рейс, перегнали на Балтику, и я, как говорили, тогда моряки, «сел на бич».

Зима в том году была в Одессе суровой. Море замерзло до самого горизонта. Ветер гнал по застывшей бухте снежную пыль, сквозь которую тускло светило холодное солнце. Когда оно пряталось в тучи, у берегов мрачно сверкали глыбы обледенелых скал.

За маяком густо дымил ледокол «Торос», который окалывал фарватер.

С окончанием войны судов на Черном море осталось не много. Пароходы «Березина», «Курск», «Димитров», «Шахтер», теплоходы «Ворошилов», «Калинин», «Анатолий Серов» и несколько небольших однотипных суденышек - «Пионер», «Тракторист», «Земляк», «Райкомвод». И еще стояли в ремонте пассажирские теплоходы «Крым» и «Львов».

Весь этот флот пережил тяжелые годы войны. Под непрерывными бомбежками фашистской авиации он вывозил из осажденной Одессы женщин, детей, стариков, забирал из яростно защищавшегося Севастополя раненых, участвовал в десантных операциях в Керчи и Феодосии, доставлял фронту орудия, танки, войска, продовольствие, боеприпасы.

Мачты этих судов были покорежены, надстройки имели вмятины, как шрамы, а на бортах, словно запекшиеся раны, краснели от сурика многочисленные заплаты.

Кое-как подремонтированный, флот этот плавал между портами Черного моря, изредка выхода за Босфор.

Были в пароходстве и суда, пришедшие с Дальнего Востока сразу после войны: «Вторая пятилетка», «Белоруссия», «Фридрих Энгельс», «Сухона», «Баку», а также суда, которые Советский Союз получил в счет репараций после окончания войны. Эти суда принимали в портах Западной Европы и перегоняли на Черное море уже под новыми названиями: «Генерал Черняховский», «Михаил Фрунзе», «Краснодар», «Адмирал Ушаков», «Чернигов». Ходили в то время они к берегам Америки и в Одессе появлялись редко.

Каждое утро я торопливо шел заснеженными улицами в отдел кадров пароходства. Помещался он тогда в конце Дерибасовской, возле спуска в порт. В прокуренном, переполненном людьми коридоре было тепло и, как мне казалось, пахло морем.

Ведал делами моряков, «севших на бич», инспектор Овчинников. Это был худой желчный человек с неизменной папиросой в углу рта. Он сидел за деревянной перегородкой, уткнувшись в бумаги, изредка поднимая голову и недовольно поглядывая поверх очков на толпившихся в дверях моряков.

Я часто толкался в коридоре отдела кадров, с интересом слушая бывалых моряков. Здесь можно было узнать, когда придет в Одессу тот или иной пароход, куда он затем пойдет, когда станет на ремонт. Но главное, здесь я узнавал из рассказов моряков о славных героических судьбах многих черноморских судов и их экипажей.

Так я узнал, что 26 октября 1941 года недалеко от Херсонесского маяка был торпедирован фашистской подводной лодкой танкер «Советская нефть». Судно получило угрожающий крен, но машинная команда во главе со старшим механиком Герасимовым, работая по грудь в воде, заделала пробоину, откатала воду, и танкер продолжил рейс, доставив в Севастополь важный груз.

Это была та самая «Советская нефть», которая в мае 1932 года под командованием капитана А. М. Алексеева пришла на помощь пылавшему в Аравийском море французскому пассажирскому пароходу «Жорж Филиппар». Об этом подвиге черноморцев я знал еще мальчишкой из хранившихся у нас в доме старых пожелтевших газет. Их собирал мой старший брат Зиновий. Он увлекался радиоделом, ходил в кружок Осоавиахима и складывал в специальную папку номера «Правды», «Известий», «Комсомольской правды», где рассказывалось о перелете через Северный полюс в Америку Чкалова и Байдукова, о зимовке на льдине папанинцев, о героическом женском экипаже самолета «Родина», совершившем исключительный по тем временам беспосадочный перелет на Дальний Восток, - Марине Расковой, Полине Осипенко и Валентине Гризодубовой.

Уходя на фронт, Зиновий наказал беречь эту папку. Брат погиб в первые же дни войны, а папка эта, как и многие книги жильцов нашего дома, во время оккупации была брошена фашистскими оккупантами в костер...

После войны «Советскую нефть» перегнали на Дальний Восток. Там танкер еще долго плавал к берегам Сахалина и Чукотки, снабжая нефтепродуктами эти отдаленные районы страны.

Я увидел «Советскую нефть» в 1969 году во Владивостоке. Танкер был поставлен уже на прикол, но продолжал бункеровать рыболовные суда. Долго я стоял на пропахшем нефтью причале и смотрел, как к борту ветерана швартуются сейнеры и траулеры. Не сдаваясь времени, старый танкер продолжал служить людям... А именем его бывшего капитана названо одно из крупнотоннажных судов Черноморского пароходства.

Их большая серия - судов, названных именами прославленных капитанов. И когда сегодня мы встречаем у берегов Японии, Индии или Кубы «Капитана Алексеева», «Капитана Анистратенко», «Капитана Кушнаренко», память возвращает меня все в тот же 1947 год, где из неторопливых разговоров моряков в прокуренном коридоре отдела кадров пароходства я узнавал о героических судьбах людей и судов...

Так я узнал, что знаменитые «катюши», которые били фашистов еще под Одессой в сентябре 1941 года, были доставлены в осажденный город морем из Новороссийска на теплоходе «Чапаев». Командовал тогда судном капитан В. Анистратенко.

Это был тяжелый рейс. Гитлеровцы, словно чувствуя, какой «подарок» везет им теплоход, непрерывно охотились за ним на всем переходе от Новороссийска до Одессы. Но капитан искусно маневрировал, и бомбы фашистских стервятников не попали в теплоход. Помню, как у дверей инспектора Овчинникова рассказывал об этом рейсе пожилой матрос. Рассказывая, он все время взмахивал кулаком, словно посылая проклятие войне, и от этого взмаха под распахнутым бушлатом матроса позванивали ордена и медали.

- Сколько ж мы еще потом рейсов под бомбами сделали, - хрипло говорил он. - И в Одессу, и в Севастополь. Сколько сбили их, гадов, из наших зениток! А не уцелело судно. В марте сорок второго потопили нас торпедой. В сорока милях от Херсонеса. Много тогда народу до берега не добралось... А кто жив остался, сразу в Севастополе в морскую пехоту попросились. Вот и я, считайте, до Германии от самого Константиновского равелина дошел...

В 1956 году на судостроительном заводе в Николаеве во время приемки танкера «Славгород», на который я был назначен четвертым механиком, я познакомился с Анатолием Борисовичем Зильберштейном. Как опытный морской инженер он возглавлял комиссию пароходства, принимавшую танкер.

Несколько дней мы ходили вдоль черноморских берегов, испытывая механизмы и устройства «Славгорода». А после трудного рабочего дня Анатолий Борисович рассказывал нам, молодым, о боевых делах моряков торгового флота в годы Великой Отечественной. Все четыре года войны он провел на Черном море, и ему было о чем рассказать.

Работая механиком-наставником, Анатолий Борисович написал несколько книг по эксплуатации судовых дизелей, а затем ушел на пенсию и занялся изучением и пропагандой героической истории Черноморского пароходства. Статьи Анатолия Зильберштейна о славном прошлом наших судов, о судьбах их экипажей публикуются на страницах газет «Водный транспорт», «Моряк», журнала «Морской флот».

Я интересовался судьбой парохода «Пестель», и Анатолий Борисович рассказал мне следующее.

До революции пароход назывался «Великий князь Алексей» и плавал на заграничных линиях. Во время Гражданской войны и иностранной интервенции работавшие в одесском подполье большевики решили затопить пароход, чтобы белые не смогли угнать его за Босфор. Пароход был затоплен в Арбузной гавани, и белогвардейская контрразведка несколько дней рыскала по городу, пытаясь найти виновных.

После того как в Одессе была установлена советская власть, судно подняли и в память о знаменитом декабристе назвали «Пестелем». Летом 1921 года восстановленный самоотверженным трудом одесских судоремонтников «Пестель» открыл Крымско-Кавказскую линию.

К началу Великой Отечественной войны инспекция Регистра СССР ограничила пароходу по его старости район плавания, и он стал ходить между Одессой, Николаевом и Херсоном. Однако начавшаяся война отменила ограничения мирного времени, и «Пестель» стал в строй сражающихся судов. Уголь для котлов, помимо бункерных ям, стали брать теперь и в грузовые трюмы. Это давало возможность делать дополнительные рейсы с эвакуируемым гражданским населением и ранеными, вывозя их из осажденной Одессы, а потом из Севастополя.

Не будучи санитарным транспортом (пароход в составе экипажа имел всего одного медика), «Пестель» вывез в тыл более 20 тысяч раненых и 12 тысяч мирных граждан. Многие из эвакуируемых нуждались в медицинской помощи, и судовому медику помогали все свободные от вахт моряки.

До войны во время зимнего отстоя судно проходило заводской ремонт. Теперь все ремонтные работы моряки делали своими силами, часто под бомбежками врага. Особенно жестоким бомбежкам пароход подвергался во время обороны Кавказа. За свой героический труд экипаж «Пестеля» в годы войны неоднократно награждался Почетным вымпелом Наркомата морского флота СССР.

Погиб «Пестель» уже в 1944 году, возле Анатолийского побережья. Он был торпедирован фашистской подводной лодкой.

До последнего мгновения капитан судна Сергей Кушнаренко находился на мостике, командуя спасением людей. Сам он спастись уже не смог, его увлек водоворот...

Пусть извинит меня читатель, что последовательность моего повествования иногда нарушается. Я пишу не художественную повесть, где все подчинено сюжету или логике развития характеров героев. Мой очерковый рассказ о событиях прошлых лет перекликается с событиями сегодняшнего дня, поэтому мне приходится, забегая иногда вперед, снова возвращаться в первые послевоенные годы.

Вспомнив, например, старенький товаропассажирский «Пестель», я с гордостью думаю о том, как вырос наш пассажирский флот. В его состав входят всемирно известные лайнеры «Шота Руставели», «Тарас Шевченко», «Иван Франко», «Максим Горький», «Белоруссия» и другие. А вспоминая суда «Генерал Черняховский», «Адмирал Ушаков», «Краснодар», полученные по репарации, на которые мы в то время смотрели с восхищением, мне хочется отметить, что сегодня наши сухогрузные теплоходы, построенные судостроительными заводами Ленинграда, Николаева, Херсона, покупают ФРГ, Англия, Швеция, Норвегия и другие развитые капиталистические страны.

Однажды мы стояли в Гамбурге, куда наши моряки привели купленный одной западногерманской судоходной компанией теплоход советской постройки. Мы пришли в гости к своим товарищам и увидели, как новые хозяева ломают комфортабельные каюты команды, делая из них многоместные кубрики. Когда мы спросили, зачем это все, нам объяснили, что в западногерманском флоте матросам отдельные каюты не положены.

...Мое «сидение на бичу» зимой 1947 года затягивалось. Инспектор меня никуда не направлял. Правда, я немного поработал дневальным на «Березине», подавая в столовой обед и убирая каюты командного состава, потом нес вахту у трапа на теплоходе «Калинин», окалывая намерзший за ночь на палубе лед и завидуя вахтенному штурману, спавшему, завернувшись в тулуп, у себя в каюте. В случае чего я должен был вызвать вахтенного штурмана к трапу звонком. Дней десять я поработал в бункерных ямах парохода «Шахтер», перебрасывая вместе с другими членами экипажа слежавшийся в бункерах уголь, спасая его от самовозгорания. И еще немного поработал на ремонте теплохода «Тракторист». Но все это было в порту. Как только судно готовилось в рейс, меня отсылали в распоряжение отдела кадров.

Матросы и машинисты, с которыми я перезнакомился у дверей инспектора, советовали пожаловаться в комитет комсомола или попасть на прием к начальству. Но я никуда не ходил, терпеливо ожидая назначения на пароход. Жаловаться я и в школе не любил, а кроме того, понимал: судов мало, и если «сидят на бичу» моряки, прошедшие всю войну, куда уж жаловаться мне...

Придя однажды утром в отдел кадров, я узнал новость: инспектор формировал экипаж на перегон из Америки буксирного катера. Коридор отдела кадров шумел, как штормовой прибой:

- Зимой через Атлантику?

- Своим ходом?

- Наверно, на пароход погрузят, мал ведь!

- Тогда зачем экипаж?

К инспектору нельзя было пробиться. Но когда я все же протиснулся к знакомой деревянной перегородке, Овчинников оторвался от бумаг, снял очки и, устало посмотрев на меня, как всегда, сказал:

- Иди гуляй.

- Сколько же можно гулять? - не выдержал я.

- Понадобишься - позову.

Я вышел в коридор, чуть не плача. И тут кто-то сильно хлопнул меня по плечу. Обернувшись, я увидел своего школьного друга Витю Гаврилюка. Я знал, что он плавает на теплоходе «Ворошилов» и успел сходить в Марсель.

- На перегон захотел? - засмеялся Витя. - Я тоже пробовал, не берут. Сказали: молод еще буксиры через океан гонять. Туда в основном демобилизованные идут.

- А «Ворошилов» как?

Виктор сразу стал серьезным.

- Мать болела, пришлось списаться. Но я скоро на «Анатолия Серова» иду. Стармех обещал, с рейса вакансия у них будет.

Экипаж буксира отправили в Америку, и в коридоре отдела кадров наступило относительное затишье. Даже инспектор подобрел и обещал в скором времени послать меня на пароход.

С Виктором я встречался теперь каждое утро. Из-за штормов, разыгравшихся у Кавказского побережья, «Анатолий Серов» задерживался в Поти, и Виктор, потолкавшись в кадрах, тянул меня в порт.

Мы приходили на какое-нибудь судно и просили у вахтенного механика работу: подраить плиты, протереть трапы, подмести машинное отделение. Мы знали, что за это нас накормят. Если работу найти не удавалось, мы просто бродили по заснеженным причалам и смотрели, как выгружают суда. Или, дойдя до пустынного Австрийского пляжа, смотрели на дымивший во льдах «Торос», на синеющий за кромкой льда горизонт.

Кто услышит раковины пенье,

Бросит берег и уйдет в туман.

Даст ему покой и вдохновенье Окруженный ветром океан.

- Любишь Багрицкого? - спрашивал Виктор.

О море он знал все, что можно было вычитать из книг. А о своем будущем судне, теплоходе «Анатолий Серов», говорил так, словно проработал на нем всю жизнь. Особенно любил он рассказывать о боевых делах теплохода. Еще не ступив на палубу «Анатолия Серова», он любил его уже всей душой. В этом, мне кажется, и проявлялся характер настоящего моряка.

От Виктора я узнал, что рудовоз «Анатолий Серов» построили на судостроительном заводе в Николаеве. Их было два однотипных рудовоза, названных именами погибших незадолго до Великой Отечественной войны летчиков Анатолия Серова и Полины Осипенко.

Теплоход, названный в честь героической летчицы, погиб в самом начале войны. Фашистская авиация потопила его в Днепро-Бугском канале. В трюмах «Полины Осипенко» был груз пшеницы, вывезенной из Николаева из-под носа гитлеровцев. Пшеница эта долго горела, освещая по ночам фарватер.

«Анатолий Серов» проплавал на Черном море с первого до последнего дня войны. Бывало, конечно, всякое. 12 августа 1942 года у берегов Кавказа на теплоход налетели «юнкерсы». Море вскипало от взрывов бомб. На закопченной надстройке теплохода отразился яростный блеск зенитных залпов. Один самолет, задымив, упал в воду, осыпав судно снопом искр. Но «юнкерсов» было много. На мостике появились раненые, у кормового орудия был убит комендор.

Вдруг в носовом трюме раздался взрыв. Попавшая в трюм бомба разворотила борт. Теплоход начал тонуть. Покружив над гибнущим судном, «юнкерсы» улетели.

Берег был близко, и капитан К. Третьяков решил посадить судно на мель. Было уже темно, когда «Анатолий Серов» ткнулся носом в грунт. Ночью военное командование прислало за экипажем буксир. Но капитан заявил, что моряки не покинут судна, а спасут его любой ценой.

В ту же ночь по приказу Третьякова экипаж перебрался на берег. Было решено: по ночам проводить ремонт, а днем укрываться от самолетов врага в лесной чаще.

Каждую ночь моряки добирались в шлюпке на теплоход. Матросы Батюшков и Шевченко, ныряя с кувалдой в затопленные трюмы, на ощупь находили пробоины и заделывали их чопами, боцман Ерохин и плотник Яровой изготовили специальный пластырь и завели его под развороченный борт, а мотористы во главе с механиком А. Высоцким ремонтировали машину.

Через несколько дней на помощь морякам «Серова» пришли буксир «Дельфин» и небольшой плавкран. На палубе плавкрана стояли мотопомпы. Эту спасательную экспедицию привел начальник морской инспекции пароходства М. И. Григор, который впоследствии стал первым капитаном лайнера «Иван Франко».

С приходом буксира и плавкрана работы по спасению теплохода продолжились с удвоенной силой. 20 августа 1942 года, откатав из трюмов воду, моряки с помощью буксира стянули теплоход с мели. В тот же день, попрощавшись со спасателями, судно своим ходом ушло в Поти.

Это только один эпизод из боевой жизни «Анатолия Серова». А сколько их было в той длинной и страшной войне!..

Шло время. Виктор ушел в море, а я по-прежнему был без дела. В один из дней, побродив в порту, я решил не заходить в отдел кадров (все равно инспектор скажет: «Иди гуляй»), а сразу отправился домой. В дверях меня ждала повестка: «С получением сего Вам надлежит явиться в отдел кадров Черноморского пароходства к инспектору тов. Овчинникову». Над словом «явиться» было приписано: «Срочно». Наконец-то!

Увидев меня, инспектор взял повестку и сказал:

- Пойдешь на «Александра Суворова». Кочегаром. Пароход приписан к Мурманску. Позже тебя отзовем, - заметив мое недоумение, Овчинников добавил: - Человек у них заболел. А ждать, когда пришлют из Мурманска, некогда.

«Александр Суворов» оказался океанским пароходом типа «Либерти». Он был построен в США во время войны. В те годы в Черноморском пароходстве было еще несколько таких судов: «Баку», «Сухона» и «Михаил Кутузов». Морякам, в общем-то, нравились эти суда. Котлы у них работали не на угле, а на мазуте, машины были неприхотливы и надежны, и с полным грузом в двенадцать тысяч тонн пароходы эти развивали скорость до двенадцати узлов, то есть миль в час. (Нормальной скоростью в те годы считалась 8-10 узлов.)

Собирали «Либерти» на многочисленных американских верфях в рекордные сроки: как правило, в среднем за несколько недель. И хотя, как говорили моряки, пароходы эти строились на рейс, для доставки военных грузов из Соединенных Штатов в Европу, «Либерти» еще долго плавали и после войны. Последний из них в Черноморском пароходстве пошел на слом лишь в 1971 году.

Мурманчане встретили меня хорошо. Особенно тепло отнесся ко мне повар, дядя Саша. При первой нашей встрече, посмотрев на меня, он покачал седой головой. С того дня, увидев, что я выхожу из машинного отделения, он сразу звал меня на камбуз и, снимая со сковороды горячую котлету, приказывал:

- Ешь!

- Мне хватает обеда, - говорил я.

- Ешь! - сердился старик.

Примостившись в уголке камбуза, я уплетал «дополнительный паек», а дядя Саша рассказывал о себе.

Фамилия его была Лапшин. Войну он проплавал на Севере. Летом 1942 года был в печально известном караване PQ-17, как известно, брошенном английской эскадрой и почти полностью безжалостно потопленном фашистской авиацией и подводными лодками. Несколько дней вместе с американским негром, матросом погибшего «Либерти», провел в штормовом море на спасательном плотике, пока их не подобрали подоспевшие к месту катастрофы советские военные моряки. Отлежавшись в мурманском госпитале, дядя Саша снова ушел в рейс.

Родом он был из Ленинграда. Там, в блокаде, оставались его жена и дочь. После прорыва блокады дочь приехала в Мурманск. Тоща и узнал старый моряк, что жена его умерла от голода.

- А у меня, - дрожащей рукой доставая из кармана белой куртки сигарету, говорил дядя Саша, - а у меня... и тушенка, и бекон, и... А Людочка, дочка, ест и прячет в сумочку кусочки хлеба...

В другой раз он рассказывал, как в апреле 1945 года, когда его пароход, торпедированный в Тихом океане неизвестной подводной лодкой, стоял на ремонте в Сан-Франциско, туда начали съезжаться министры иностранных дел со всех континентов. Это было накануне рождения Организации Объединенных Наций.

В середине апреля в Сан-Франциско пришел дальневосточный теплоход «Смольный». Это пассажирское судно было построено в 1932 году в Ленинграде и до войны работало в составе Балтийского пароходства, обслуживая порты Западной Европы. Дядя Саша плавал на «Смольном», пока судно перед войной не передали Дальневосточному пароходству.

В 1933 году пассажиром «Смольного» был знаменитый французский писатель Анри Барбюс, и советские повара по просьбе Барбюса готовили ему борщ. В 1935 году пассажиром «Смольного» был другой, не менее знаменитый писатель, Алексей Толстой. Он ехал на Первый Конгресс писателей в защиту культуры, открывавшийся тогда в Париже. Алексей Николаевич беседовал с моряками, интересовался их жизнью, был в машинном отделении, на мостике, заходил на камбуз. Покидая судно, он подарил экипажу несколько своих книг.

А в 1936 году пассажиром «Смольного» был известный тогда уже всему миру чемпион СССР по шахматам Михаил Ботвинник. Он направлялся на турнир в Ноттингем. За время плавания Ботвинник подружился с комсоргом судна Донским, и когда «Смольный» приходил потом в Лондон, комсорг получал от молодого гроссмейстера письма с результатами турнирных партий, а в ответ писал Ботвиннику о впечатлениях моряков от его игры.

В апреле 1945 года «Смольный» пришел в Сан-Франциско с необычной миссией. На борту теплохода была смонтирована мощная радиостанция, которая должна была обеспечить советскую делегацию, прибывшую на учредительную конференцию Организации Объединенных Наций, надежной и независимой связью с Москвой.

Вторая мировая война шла к концу. Красная армия штурмовала Берлин, и приход в Сан-Франциско советского пассажирского судна, естественно, вызвал к «Смольному» живой интерес. Судно ежедневно посещали представители различных американских фирм и компаний. Не было отбоя от газетных репортеров. На борту «Смольного» постоянно устраивались приемы, и администрация теплохода в помощь своему обслуживающему персоналу пригласила поваров с нескольких стоящих на ремонте в Сан-Франциско советских судов. Так дядя Саша снова попал на «Смольный».

Внимание газет привлекло название судна. А когда американцы благодаря газетчикам узнали, что теплоход назван в честь здания, в котором находился штаб Великой Октябрьской социалистической революции, откуда Владимир Ильич Ленин руководил восстанием, здания, где он писал первые декреты молодой Советской Республики, желающих попасть на теплоход становилось все больше и больше. С раннего утра у трапа уже выстраивалась длинная очередь.

25 апреля 1945 года в здании Сан-Францисской оперы открылась учредительная конференция Организации Объединенных Наций. А 9 мая в этом же зале узнали о капитуляции фашистской Германии. Долго под сводами зала гремели аплодисменты. Советских людей поздравляли с Победой.

... «Александр Суворов» ушел в рейс, и снова я слонялся по причалам, тоскливо поглядывая на искрящийся синевой горизонт.

Я простудился, недели две провалялся в постели, потом меня послали в колхоз. Вернувшись в город, увидел в порту новый буксир. Он назывался «Циклон». Это был тот самый буксир, который пригнали из Америки!

А следующей весной, туманным мартовским утром 1949 года, теплоход «Анатолий Серов», следуя из Феодосии в Варну, подорвался на мине. Старую фашистскую мину, сброшенную с самолета еще в начале войны, очевидно, сорвало штормом и понесло в море. Большинство членов экипажа «Анатолия Серова» погибли вместе с теплоходом. В том числе и Виктор Гаврилюк. (Подробнее о гибели «Анатолия Серова» - в очерке «Трагедия, о которой приказано было молчать». - Прим, ред.)

С гибелью Вити море словно осиротело для меня.

И все же звало.

1984 г.

<p style="text-align: center;"><span style="color: #0000ff;"><em><strong><span style="font-family: 'times new roman', 'times'; font-size: 18pt;">
«Домашнее плавание»
</span> </strong> </em> </span>
</p><p>Зимой 1947 года пароход, на котором я сделал свой первый заграничный рейс, перегнали на Балтику, и я, как говорили, тогда моряки, «сел на бич».
</p><p>Зима в том году была в Одессе суровой. Море замерзло до самого горизонта. Ветер гнал по застывшей бухте снежную пыль, сквозь которую тускло светило холодное солнце. Когда оно пряталось в тучи, у берегов мрачно сверкали глыбы обледенелых скал.
</p><p>За маяком густо дымил ледокол «Торос», который окалывал фарватер.
</p><p>С окончанием войны судов на Черном море осталось не много. Пароходы «Березина», «Курск», «Димитров», «Шахтер», теплоходы «Ворошилов», «Калинин», «Анатолий Серов» и несколько небольших однотипных суденышек - «Пионер», «Тракторист», «Земляк», «Райкомвод». И еще стояли в ремонте пассажирские теплоходы «Крым» и «Львов».
</p><p>Весь этот флот пережил тяжелые годы войны. Под непрерывными бомбежками фашистской авиации он вывозил из осажденной Одессы женщин, детей, стариков, забирал из яростно защищавшегося Севастополя раненых, участвовал в десантных операциях в Керчи и Феодосии, доставлял фронту орудия, танки, войска, продовольствие, боеприпасы.
</p><p>Мачты этих судов были покорежены, надстройки имели вмятины, как шрамы, а на бортах, словно запекшиеся раны, краснели от сурика многочисленные заплаты.
</p><p>Кое-как подремонтированный, флот этот плавал между портами Черного моря, изредка выхода за Босфор.
</p><p>Были в пароходстве и суда, пришедшие с Дальнего Востока сразу после войны: «Вторая пятилетка», «Белоруссия», «Фридрих Энгельс», «Сухона», «Баку», а также суда, которые Советский Союз получил в счет репараций после окончания войны. Эти суда принимали в портах Западной Европы и перегоняли на Черное море уже под новыми названиями: «Генерал Черняховский», «Михаил Фрунзе», «Краснодар», «Адмирал Ушаков», «Чернигов». Ходили в то время они к берегам Америки и в Одессе появлялись редко.
</p><p>Каждое утро я торопливо шел заснеженными улицами в отдел кадров пароходства. Помещался он тогда в конце Дерибасовской, возле спуска в порт. В прокуренном, переполненном людьми коридоре было тепло и, как мне казалось, пахло морем.
</p><p>Ведал делами моряков, «севших на бич», инспектор Овчинников. Это был худой желчный человек с неизменной папиросой в углу рта. Он сидел за деревянной перегородкой, уткнувшись в бумаги, изредка поднимая голову и недовольно поглядывая поверх очков на толпившихся в дверях моряков.
</p><p>Я часто толкался в коридоре отдела кадров, с интересом слушая бывалых моряков. Здесь можно было узнать, когда придет в Одессу тот или иной пароход, куда он затем пойдет, когда станет на ремонт. Но главное, здесь я узнавал из рассказов моряков о славных героических судьбах многих черноморских судов и их экипажей.
</p><p>Так я узнал, что 26 октября 1941 года недалеко от Херсонесского маяка был торпедирован фашистской подводной лодкой танкер «Советская нефть». Судно получило угрожающий крен, но машинная команда во главе со старшим механиком Герасимовым, работая по грудь в воде, заделала пробоину, откатала воду, и танкер продолжил рейс, доставив в Севастополь важный груз.
</p><p>Это была та самая «Советская нефть», которая в мае 1932 года под командованием капитана А. М. Алексеева пришла на помощь пылавшему в Аравийском море французскому пассажирскому пароходу «Жорж Филиппар». Об этом подвиге черноморцев я знал еще мальчишкой из хранившихся у нас в доме старых пожелтевших газет. Их собирал мой старший брат Зиновий. Он увлекался радиоделом, ходил в кружок Осоавиахима и складывал в специальную папку номера «Правды», «Известий», «Комсомольской правды», где рассказывалось о перелете через Северный полюс в Америку Чкалова и Байдукова, о зимовке на льдине папанинцев, о героическом женском экипаже самолета «Родина», совершившем исключительный по тем временам беспосадочный перелет на Дальний Восток, - Марине Расковой, Полине Осипенко и Валентине Гризодубовой.
</p><p>Уходя на фронт, Зиновий наказал беречь эту папку. Брат погиб в первые же дни войны, а папка эта, как и многие книги жильцов нашего дома, во время оккупации была брошена фашистскими оккупантами в костер...
</p><p>После войны «Советскую нефть» перегнали на Дальний Восток. Там танкер еще долго плавал к берегам Сахалина и Чукотки, снабжая нефтепродуктами эти отдаленные районы страны.
</p><p>Я увидел «Советскую нефть» в 1969 году во Владивостоке. Танкер был поставлен уже на прикол, но продолжал бункеровать рыболовные суда. Долго я стоял на пропахшем нефтью причале и смотрел, как к борту ветерана швартуются сейнеры и траулеры. Не сдаваясь времени, старый танкер продолжал служить людям... А именем его бывшего капитана названо одно из крупнотоннажных судов Черноморского пароходства.
</p><p>Их большая серия - судов, названных именами прославленных капитанов. И когда сегодня мы встречаем у берегов Японии, Индии или Кубы «Капитана Алексеева», «Капитана Анистратенко», «Капитана Кушнаренко», память возвращает меня все в тот же 1947 год, где из неторопливых разговоров моряков в прокуренном коридоре отдела кадров пароходства я узнавал о героических судьбах людей и судов...
</p><p>Так я узнал, что знаменитые «катюши», которые били фашистов еще под Одессой в сентябре 1941 года, были доставлены в осажденный город морем из Новороссийска на теплоходе «Чапаев». Командовал тогда судном капитан В. Анистратенко.
</p><p>Это был тяжелый рейс. Гитлеровцы, словно чувствуя, какой «подарок» везет им теплоход, непрерывно охотились за ним на всем переходе от Новороссийска до Одессы. Но капитан искусно маневрировал, и бомбы фашистских стервятников не попали в теплоход. Помню, как у дверей инспектора Овчинникова рассказывал об этом рейсе пожилой матрос. Рассказывая, он все время взмахивал кулаком, словно посылая проклятие войне, и от этого взмаха под распахнутым бушлатом матроса позванивали ордена и медали.
</p><p>- Сколько ж мы еще потом рейсов под бомбами сделали, - хрипло говорил он. - И в Одессу, и в Севастополь. Сколько сбили их, гадов, из наших зениток! А не уцелело судно. В марте сорок второго потопили нас торпедой. В сорока милях от Херсонеса. Много тогда народу до берега не добралось... А кто жив остался, сразу в Севастополе в морскую пехоту попросились. Вот и я, считайте, до Германии от самого Константиновского равелина дошел...
</p><p>В 1956 году на судостроительном заводе в Николаеве во время приемки танкера «Славгород», на который я был назначен четвертым механиком, я познакомился с Анатолием Борисовичем Зильберштейном. Как опытный морской инженер он возглавлял комиссию пароходства, принимавшую танкер.
</p><p>Несколько дней мы ходили вдоль черноморских берегов, испытывая механизмы и устройства «Славгорода». А после трудного рабочего дня Анатолий Борисович рассказывал нам, молодым, о боевых делах моряков торгового флота в годы Великой Отечественной. Все четыре года войны он провел на Черном море, и ему было о чем рассказать.
</p><p>Работая механиком-наставником, Анатолий Борисович написал несколько книг по эксплуатации судовых дизелей, а затем ушел на пенсию и занялся изучением и пропагандой героической истории Черноморского пароходства. Статьи Анатолия Зильберштейна о славном прошлом наших судов, о судьбах их экипажей публикуются на страницах газет «Водный транспорт», «Моряк», журнала «Морской флот».
</p><p>Я интересовался судьбой парохода «Пестель», и Анатолий Борисович рассказал мне следующее.
</p><p>До революции пароход назывался «Великий князь Алексей» и плавал на заграничных линиях. Во время Гражданской войны и иностранной интервенции работавшие в одесском подполье большевики решили затопить пароход, чтобы белые не смогли угнать его за Босфор. Пароход был затоплен в Арбузной гавани, и белогвардейская контрразведка несколько дней рыскала по городу, пытаясь найти виновных.
</p><p>После того как в Одессе была установлена советская власть, судно подняли и в память о знаменитом декабристе назвали «Пестелем». Летом 1921 года восстановленный самоотверженным трудом одесских судоремонтников «Пестель» открыл Крымско-Кавказскую линию.
</p><p>К началу Великой Отечественной войны инспекция Регистра СССР ограничила пароходу по его старости район плавания, и он стал ходить между Одессой, Николаевом и Херсоном. Однако начавшаяся война отменила ограничения мирного времени, и «Пестель» стал в строй сражающихся судов. Уголь для котлов, помимо бункерных ям, стали брать теперь и в грузовые трюмы. Это давало возможность делать дополнительные рейсы с эвакуируемым гражданским населением и ранеными, вывозя их из осажденной Одессы, а потом из Севастополя.
</p><p>Не будучи санитарным транспортом (пароход в составе экипажа имел всего одного медика), «Пестель» вывез в тыл более 20 тысяч раненых и 12 тысяч мирных граждан. Многие из эвакуируемых нуждались в медицинской помощи, и судовому медику помогали все свободные от вахт моряки.
</p><p>До войны во время зимнего отстоя судно проходило заводской ремонт. Теперь все ремонтные работы моряки делали своими силами, часто под бомбежками врага. Особенно жестоким бомбежкам пароход подвергался во время обороны Кавказа. За свой героический труд экипаж «Пестеля» в годы войны неоднократно награждался Почетным вымпелом Наркомата морского флота СССР.
</p><p>Погиб «Пестель» уже в 1944 году, возле Анатолийского побережья. Он был торпедирован фашистской подводной лодкой.
</p><p>До последнего мгновения капитан судна Сергей Кушнаренко находился на мостике, командуя спасением людей. Сам он спастись уже не смог, его увлек водоворот...
</p><p>Пусть извинит меня читатель, что последовательность моего повествования иногда нарушается. Я пишу не художественную повесть, где все подчинено сюжету или логике развития характеров героев. Мой очерковый рассказ о событиях прошлых лет перекликается с событиями сегодняшнего дня, поэтому мне приходится, забегая иногда вперед, снова возвращаться в первые послевоенные годы.
</p><p>Вспомнив, например, старенький товаропассажирский «Пестель», я с гордостью думаю о том, как вырос наш пассажирский флот. В его состав входят всемирно известные лайнеры «Шота Руставели», «Тарас Шевченко», «Иван Франко», «Максим Горький», «Белоруссия» и другие. А вспоминая суда «Генерал Черняховский», «Адмирал Ушаков», «Краснодар», полученные по репарации, на которые мы в то время смотрели с восхищением, мне хочется отметить, что сегодня наши сухогрузные теплоходы, построенные судостроительными заводами Ленинграда, Николаева, Херсона, покупают ФРГ, Англия, Швеция, Норвегия и другие развитые капиталистические страны.
</p><p>Однажды мы стояли в Гамбурге, куда наши моряки привели купленный одной западногерманской судоходной компанией теплоход советской постройки. Мы пришли в гости к своим товарищам и увидели, как новые хозяева ломают комфортабельные каюты команды, делая из них многоместные кубрики. Когда мы спросили, зачем это все, нам объяснили, что в западногерманском флоте матросам отдельные каюты не положены.
</p><p>...Мое «сидение на бичу» зимой 1947 года затягивалось. Инспектор меня никуда не направлял. Правда, я немного поработал дневальным на «Березине», подавая в столовой обед и убирая каюты командного состава, потом нес вахту у трапа на теплоходе «Калинин», окалывая намерзший за ночь на палубе лед и завидуя вахтенному штурману, спавшему, завернувшись в тулуп, у себя в каюте. В случае чего я должен был вызвать вахтенного штурмана к трапу звонком. Дней десять я поработал в бункерных ямах парохода «Шахтер», перебрасывая вместе с другими членами экипажа слежавшийся в бункерах уголь, спасая его от самовозгорания. И еще немного поработал на ремонте теплохода «Тракторист». Но все это было в порту. Как только судно готовилось в рейс, меня отсылали в распоряжение отдела кадров.
</p><p>Матросы и машинисты, с которыми я перезнакомился у дверей инспектора, советовали пожаловаться в комитет комсомола или попасть на прием к начальству. Но я никуда не ходил, терпеливо ожидая назначения на пароход. Жаловаться я и в школе не любил, а кроме того, понимал: судов мало, и если «сидят на бичу» моряки, прошедшие всю войну, куда уж жаловаться мне...
</p><p>Придя однажды утром в отдел кадров, я узнал новость: инспектор формировал экипаж на перегон из Америки буксирного катера. Коридор отдела кадров шумел, как штормовой прибой:
</p><p>- Зимой через Атлантику?
</p><p>- Своим ходом?
</p><p>- Наверно, на пароход погрузят, мал ведь!
</p><p>- Тогда зачем экипаж?
</p><p>К инспектору нельзя было пробиться. Но когда я все же протиснулся к знакомой деревянной перегородке, Овчинников оторвался от бумаг, снял очки и, устало посмотрев на меня, как всегда, сказал:
</p><p>- Иди гуляй.
</p><p>- Сколько же можно гулять? - не выдержал я.
</p><p>- Понадобишься - позову.
</p><p>Я вышел в коридор, чуть не плача. И тут кто-то сильно хлопнул меня по плечу. Обернувшись, я увидел своего школьного друга Витю Гаврилюка. Я знал, что он плавает на теплоходе «Ворошилов» и успел сходить в Марсель.
</p><p>- На перегон захотел? - засмеялся Витя. - Я тоже пробовал, не берут. Сказали: молод еще буксиры через океан гонять. Туда в основном демобилизованные идут.
</p><p>- А «Ворошилов» как?
</p><p>Виктор сразу стал серьезным.
</p><p>- Мать болела, пришлось списаться. Но я скоро на «Анатолия Серова» иду. Стармех обещал, с рейса вакансия у них будет.
</p><p>Экипаж буксира отправили в Америку, и в коридоре отдела кадров наступило относительное затишье. Даже инспектор подобрел и обещал в скором времени послать меня на пароход.
</p><p>С Виктором я встречался теперь каждое утро. Из-за штормов, разыгравшихся у Кавказского побережья, «Анатолий Серов» задерживался в Поти, и Виктор, потолкавшись в кадрах, тянул меня в порт.
</p><p>Мы приходили на какое-нибудь судно и просили у вахтенного механика работу: подраить плиты, протереть трапы, подмести машинное отделение. Мы знали, что за это нас накормят. Если работу найти не удавалось, мы просто бродили по заснеженным причалам и смотрели, как выгружают суда. Или, дойдя до пустынного Австрийского пляжа, смотрели на дымивший во льдах «Торос», на синеющий за кромкой льда горизонт.
</p><p>Кто услышит раковины пенье,
</p><p>Бросит берег и уйдет в туман.
</p><p>Даст ему покой и вдохновенье Окруженный ветром океан.
</p><p>- Любишь Багрицкого? - спрашивал Виктор.
</p><p>О море он знал все, что можно было вычитать из книг. А о своем будущем судне, теплоходе «Анатолий Серов», говорил так, словно проработал на нем всю жизнь. Особенно любил он рассказывать о боевых делах теплохода. Еще не ступив на палубу «Анатолия Серова», он любил его уже всей душой. В этом, мне кажется, и проявлялся характер настоящего моряка.
</p><p>От Виктора я узнал, что рудовоз «Анатолий Серов» построили на судостроительном заводе в Николаеве. Их было два однотипных рудовоза, названных именами погибших незадолго до Великой Отечественной войны летчиков Анатолия Серова и Полины Осипенко.
</p><p>Теплоход, названный в честь героической летчицы, погиб в самом начале войны. Фашистская авиация потопила его в Днепро-Бугском канале. В трюмах «Полины Осипенко» был груз пшеницы, вывезенной из Николаева из-под носа гитлеровцев. Пшеница эта долго горела, освещая по ночам фарватер.
</p><p>«Анатолий Серов» проплавал на Черном море с первого до последнего дня войны. Бывало, конечно, всякое. 12 августа 1942 года у берегов Кавказа на теплоход налетели «юнкерсы». Море вскипало от взрывов бомб. На закопченной надстройке теплохода отразился яростный блеск зенитных залпов. Один самолет, задымив, упал в воду, осыпав судно снопом искр. Но «юнкерсов» было много. На мостике появились раненые, у кормового орудия был убит комендор.
</p><p>Вдруг в носовом трюме раздался взрыв. Попавшая в трюм бомба разворотила борт. Теплоход начал тонуть. Покружив над гибнущим судном, «юнкерсы» улетели.
</p><p>Берег был близко, и капитан К. Третьяков решил посадить судно на мель. Было уже темно, когда «Анатолий Серов» ткнулся носом в грунт. Ночью военное командование прислало за экипажем буксир. Но капитан заявил, что моряки не покинут судна, а спасут его любой ценой.
</p><p>В ту же ночь по приказу Третьякова экипаж перебрался на берег. Было решено: по ночам проводить ремонт, а днем укрываться от самолетов врага в лесной чаще.
</p><p>Каждую ночь моряки добирались в шлюпке на теплоход. Матросы Батюшков и Шевченко, ныряя с кувалдой в затопленные трюмы, на ощупь находили пробоины и заделывали их чопами, боцман Ерохин и плотник Яровой изготовили специальный пластырь и завели его под развороченный борт, а мотористы во главе с механиком А. Высоцким ремонтировали машину.
</p><p>Через несколько дней на помощь морякам «Серова» пришли буксир «Дельфин» и небольшой плавкран. На палубе плавкрана стояли мотопомпы. Эту спасательную экспедицию привел начальник морской инспекции пароходства М. И. Григор, который впоследствии стал первым капитаном лайнера «Иван Франко».
</p><p>С приходом буксира и плавкрана работы по спасению теплохода продолжились с удвоенной силой. 20 августа 1942 года, откатав из трюмов воду, моряки с помощью буксира стянули теплоход с мели. В тот же день, попрощавшись со спасателями, судно своим ходом ушло в Поти.
</p><p>Это только один эпизод из боевой жизни «Анатолия Серова». А сколько их было в той длинной и страшной войне!..
</p><p>Шло время. Виктор ушел в море, а я по-прежнему был без дела. В один из дней, побродив в порту, я решил не заходить в отдел кадров (все равно инспектор скажет: «Иди гуляй»), а сразу отправился домой. В дверях меня ждала повестка: «С получением сего Вам надлежит явиться в отдел кадров Черноморского пароходства к инспектору тов. Овчинникову». Над словом «явиться» было приписано: «Срочно». Наконец-то!
</p><p>Увидев меня, инспектор взял повестку и сказал:
</p><p>- Пойдешь на «Александра Суворова». Кочегаром. Пароход приписан к Мурманску. Позже тебя отзовем, - заметив мое недоумение, Овчинников добавил: - Человек у них заболел. А ждать, когда пришлют из Мурманска, некогда.
</p><p>«Александр Суворов» оказался океанским пароходом типа «Либерти». Он был построен в США во время войны. В те годы в Черноморском пароходстве было еще несколько таких судов: «Баку», «Сухона» и «Михаил Кутузов». Морякам, в общем-то, нравились эти суда. Котлы у них работали не на угле, а на мазуте, машины были неприхотливы и надежны, и с полным грузом в двенадцать тысяч тонн пароходы эти развивали скорость до двенадцати узлов, то есть миль в час. (Нормальной скоростью в те годы считалась 8-10 узлов.)
</p><p>Собирали «Либерти» на многочисленных американских верфях в рекордные сроки: как правило, в среднем за несколько недель. И хотя, как говорили моряки, пароходы эти строились на рейс, для доставки военных грузов из Соединенных Штатов в Европу, «Либерти» еще долго плавали и после войны. Последний из них в Черноморском пароходстве пошел на слом лишь в 1971 году.
</p><p>Мурманчане встретили меня хорошо. Особенно тепло отнесся ко мне повар, дядя Саша. При первой нашей встрече, посмотрев на меня, он покачал седой головой. С того дня, увидев, что я выхожу из машинного отделения, он сразу звал меня на камбуз и, снимая со сковороды горячую котлету, приказывал:
</p><p>- Ешь!
</p><p>- Мне хватает обеда, - говорил я.
</p><p>- Ешь! - сердился старик.
</p><p>Примостившись в уголке камбуза, я уплетал «дополнительный паек», а дядя Саша рассказывал о себе.
</p><p>Фамилия его была Лапшин. Войну он проплавал на Севере. Летом 1942 года был в печально известном караване PQ-17, как известно, брошенном английской эскадрой и почти полностью безжалостно потопленном фашистской авиацией и подводными лодками. Несколько дней вместе с американским негром, матросом погибшего «Либерти», провел в штормовом море на спасательном плотике, пока их не подобрали подоспевшие к месту катастрофы советские военные моряки. Отлежавшись в мурманском госпитале, дядя Саша снова ушел в рейс.
</p><p>Родом он был из Ленинграда. Там, в блокаде, оставались его жена и дочь. После прорыва блокады дочь приехала в Мурманск. Тоща и узнал старый моряк, что жена его умерла от голода.
</p><p>- А у меня, - дрожащей рукой доставая из кармана белой куртки сигарету, говорил дядя Саша, - а у меня... и тушенка, и бекон, и... А Людочка, дочка, ест и прячет в сумочку кусочки хлеба...
</p><p>В другой раз он рассказывал, как в апреле 1945 года, когда его пароход, торпедированный в Тихом океане неизвестной подводной лодкой, стоял на ремонте в Сан-Франциско, туда начали съезжаться министры иностранных дел со всех континентов. Это было накануне рождения Организации Объединенных Наций.
</p><p>В середине апреля в Сан-Франциско пришел дальневосточный теплоход «Смольный». Это пассажирское судно было построено в 1932 году в Ленинграде и до войны работало в составе Балтийского пароходства, обслуживая порты Западной Европы. Дядя Саша плавал на «Смольном», пока судно перед войной не передали Дальневосточному пароходству.
</p><p>В 1933 году пассажиром «Смольного» был знаменитый французский писатель Анри Барбюс, и советские повара по просьбе Барбюса готовили ему борщ. В 1935 году пассажиром «Смольного» был другой, не менее знаменитый писатель, Алексей Толстой. Он ехал на Первый Конгресс писателей в защиту культуры, открывавшийся тогда в Париже. Алексей Николаевич беседовал с моряками, интересовался их жизнью, был в машинном отделении, на мостике, заходил на камбуз. Покидая судно, он подарил экипажу несколько своих книг.
</p><p>А в 1936 году пассажиром «Смольного» был известный тогда уже всему миру чемпион СССР по шахматам Михаил Ботвинник. Он направлялся на турнир в Ноттингем. За время плавания Ботвинник подружился с комсоргом судна Донским, и когда «Смольный» приходил потом в Лондон, комсорг получал от молодого гроссмейстера письма с результатами турнирных партий, а в ответ писал Ботвиннику о впечатлениях моряков от его игры.
</p><p>В апреле 1945 года «Смольный» пришел в Сан-Франциско с необычной миссией. На борту теплохода была смонтирована мощная радиостанция, которая должна была обеспечить советскую делегацию, прибывшую на учредительную конференцию Организации Объединенных Наций, надежной и независимой связью с Москвой.
</p><p>Вторая мировая война шла к концу. Красная армия штурмовала Берлин, и приход в Сан-Франциско советского пассажирского судна, естественно, вызвал к «Смольному» живой интерес. Судно ежедневно посещали представители различных американских фирм и компаний. Не было отбоя от газетных репортеров. На борту «Смольного» постоянно устраивались приемы, и администрация теплохода в помощь своему обслуживающему персоналу пригласила поваров с нескольких стоящих на ремонте в Сан-Франциско советских судов. Так дядя Саша снова попал на «Смольный».
</p><p>Внимание газет привлекло название судна. А когда американцы благодаря газетчикам узнали, что теплоход назван в честь здания, в котором находился штаб Великой Октябрьской социалистической революции, откуда Владимир Ильич Ленин руководил восстанием, здания, где он писал первые декреты молодой Советской Республики, желающих попасть на теплоход становилось все больше и больше. С раннего утра у трапа уже выстраивалась длинная очередь.
</p><p>25 апреля 1945 года в здании Сан-Францисской оперы открылась учредительная конференция Организации Объединенных Наций. А 9 мая в этом же зале узнали о капитуляции фашистской Германии. Долго под сводами зала гремели аплодисменты. Советских людей поздравляли с Победой.
</p><p>... «Александр Суворов» ушел в рейс, и снова я слонялся по причалам, тоскливо поглядывая на искрящийся синевой горизонт.
</p><p>Я простудился, недели две провалялся в постели, потом меня послали в колхоз. Вернувшись в город, увидел в порту новый буксир. Он назывался «Циклон». Это был тот самый буксир, который пригнали из Америки!
</p><p>А следующей весной, туманным мартовским утром 1949 года, теплоход «Анатолий Серов», следуя из Феодосии в Варну, подорвался на мине. Старую фашистскую мину, сброшенную с самолета еще в начале войны, очевидно, сорвало штормом и понесло в море. Большинство членов экипажа «Анатолия Серова» погибли вместе с теплоходом. В том числе и Виктор Гаврилюк. (Подробнее о гибели «Анатолия Серова» - в очерке «Трагедия, о которой приказано было молчать». - Прим, ред.)
</p><p>С гибелью Вити море словно осиротело для меня.
</p><p>И все же звало.
</p><p style="text-align: right;"><em>1984 г.</em></p>
Отправить в FacebookОтправить в Google BookmarksОтправить в TwitterОтправить в LiveinternetОтправить в LivejournalОтправить в MoymirОтправить в OdnoklassnikiОтправить в Vkcom